Интерлюдия

      Адреналин хлынул в кровь, запутался в жилах пойманным в силки зверем, сдался, осел тяжелым, колючим комом в желудке, заставляя организм двигаться и не обращать внимание на ноющие от усталости мышцы. Тревога обвивала и сдавила своими скользкими призрачными щупальцами органы Юсы. В слизистую носа уже давно въелся запах крови и поднявшейся от ветра пыли, так что обоняние больше ничего не определяло. Войной завывало в ушах, подстегивая разум солдата, ведь Юса в этот миг не мог оставаться все тем же добродушным юнцом.       Будут ли выигравшие?       Воздух прорезали звуки стрельбы и лязг оружия — неизбежная закономерность войны. Кто-то — такой же юный, вдохнувший запах смерти, заплутавший среди зданий-высоток — рядом с Юсой испустил боевой клич и опрометчиво ринулся в атаку. Кровь противно чавкала под подошвами ботинок при каждом шаге, Юса неловко споткнулся о тело, валявшееся в неестественной позе на земле, пока растеряно и скорее машинально осматривал зону боевых действий в поисках Хирако-сана. Его будто парализовало, сковало мышцы и мысли, сердце остановило свое громкое стаккато, когда под ногами увидел труп с зияющей дырой вместо лица. Ошметки мозгов со свернувшейся кровью и осколки раздробленного черепа среди гильз вместе составляли какую-то авангардистскую композицию неизвестного художника-убийцы. Юсу обманывало собственное зрение, защищало от увиденного, ведь обычный‎ подросток не должен видеть безжизненные тела с оторванными конечностями, распоротыми животами и вывалившимися из них синими кольцами кишок, что раскиданы по полю боя как сорванные, увядшие цветы мака. Тошнота подступила к горлу.       Узри картину оборванной жизни.       Он зажмурился, с трудом выравнивая дыхание, хаос в голове не давал сосредоточиться на мысленном образе Хирако-сана, горло свело сухим спазмом, пыль осела на стенках глотки и причиняла дискомфорт, не давая сглотнуть слюну. Дезориентированный, Юса распахнул глаза и огляделся вокруг; яростный натиск с обеих сторон лишь подтверждал, что соперники дрались на смерть, и у каждого из них был приказ «ликвидировать»‎. У каждого из них была своя правда.       На ком полная ответственность за произошедшее?       Юса протер потной, грязной ладонью лицо и моргнул, пока белесая пелена не сошла — пока мир расплывчатых теней и грез не поплыл по синему, загадочному океану из его глаз, что повидали так мало и много одновременно, отходя от причала с громким сигналом-гудком, возвращая ясность зрению, — и уставился на то, как знакомая высокая фигура в черном добивает свою жертву ударом катаны в сердце. Мертвый упал на землю, обратив уже немигающий взор в небо. Спусковой щелчок в голове оглушил своей ошеломительной командой — «иди вперед». Юса вздрогнул всем телом и, послушавшись, осторожно пошел на врага, поглощаемый местью подобно зыбучим пескам, не слушая чавкающий звук под ногами, не слушая свист пуль, пронзительные крики смерти и стук собственного испуганного сердца. С каждым движением его засасывало в глубину низкое, уничижительное чувство отмщения.       Сколько людей виновны в смерти Шио и Рикай? Давай, посчитай.       Мозг лихорадочно вбрасывал знакомые образы и силуэты, подобно высеченной камень о камень искре, принуждая месть разгораться как лесной пожар. Яркий огонь вперемешку с адреналином сжег дотла все разумные мысли, оставив только то самое, беспорядочное в своей достоверности, «бейся во имя близких» (которых больше нет). Отождествляя Кайко с одним из виновников смерти Шио и Рикай, Юса стремительным шагом приблизился к нему, чтобы облегчить свою горечь утраты и скорбь, чтобы нечестным способом нанести удар в спину, чтобы избавиться от раздирающих в клочья мыслей «за что?» и «почему?».       Ведь на войне все средства хороши, правда? И ты в свои пятнадцать лет постиг эту ужасающую своей правдой истину.       Замахнувшись, он нацелился в голову, чтобы обрушить со всей силы разящий клинок, но Кайко, звериным чутьем почувствовав неладное, отшатнулся, парируя удар. Юса, отброшенный назад, живо встал в стойку: ноги на ширине плеч, крепко обхватил рукоять вакидзаси¹ двумя дрожавшими то ли от адреналина, то ли от не исчезнувшего страха — инстинкт самосохранения не попал в ловушку из фантазий и дерзости Юсы — руками и вывернул лезвием вверх, готовый начать атаку, чтобы прощупать ударами противника и его неизвестный стиль ведения боя.       Посчитал?       Раздражение поднималось в груди с каждым глубоким вдохом, гнев пронзал тело глубже хорошо заточенного клинка.       Ты посчитал?       В голове зудели одни и те же правила, выученные в Саду, вдолбленные как жизненно необходимое в память: «кисти — выбей оружие из рук противника; ноги — лиши противника возможности двигаться». Полный абсолютной решимости, стиснув крепче челюсти, он напал первым, рассекая воздух дугой. Кайко, будучи мастером фехтования, предугадал движение Юсы и, усмехнувшись, с легкостью отбил удар.       — Техника по нулям, — надменно произнес Кайко, прищелкнув языком. — Что за дурак обучал тебя? Или ты дурак, плохо обучался? — Издевка вонзилась стрелой в мягкое, еще юное сердце, не способное заслонить льдом оскорбления.       Убей.       Юса проглотил обиду и бросился в бой вновь. Куча строительного мусора под ногами мешала сосредоточиться. Привыкшему тренироваться на дощатом полу — невозможность смотреть под ноги была хуже всего прочего. Юса постоянно спотыкался о груды кирпичей, а Кайко, вопреки ожиданиям, легко и свободно перемещался, кружил вокруг Юсы, искусно отбивал его неумелые атаки. Не нападал — играл со своей жертвой, ухмыляясь в лицо, показывая и твердо доказывая свой статус, преимущество в силе.       Убей!       Выкинутые из гущи событий, они сместились с поля боя к полуразрушенному зданию. Шум совы, рев машин, крики раненых и отдающих команды перебивали друг друга, доносясь до слуха Юсы. Земля вибрировала, выла, будто от землетрясения.       — Честно? Выглядишь жалко, — искривив губы в циничной улыбке, выкрикнул Кайко звучным голосом, перебивая рев совы. — Ты не способен оставить на мне даже царапину, малыш. — Увидев, как Юса переменился в лице, он хохотнул и продолжил вести себя паскудным образом. — Малы-ы-ыш.       — Заткнись! — потребовал Юса. Тонкие брови резко сошлись на переносице, на лице отразилась гримаса отчаяния, ярость разом затмила, словно ясное небо тучами, все остальные эмоции, подобно мясорубке в груди пережевывая поршнями обиду, раздражение, горечь утраты. — Заткнись!       Одна из глав жизни. Это кульминация или развязка?       Кайко резко развернулся боком и, совершив финт, поразил клинком плечо Юсы. Из неглубокой раны хлынула горячая кровь, окрашивая багряным-живым цветом пыльную ткань рукава, и Юса, сжавший до онемения губы и не издавший ни звука, не давая себе ни секунды на планирование атаки, импровизируя, молниеносно отзеркалил финт, нанеся удар вакидзаси по предплечью Кайко, который, замешкавшись от неожиданной реакции своего оппонента, едва увернулся.       Кайко дернул бровью в изумлении и, опомнившись, произнес:       — Неплохо. Давай еще раз.       Он насмешливо нанес удар по левому бедру Юсы, но кончик лезвия не достиг ноги, всего лишь в каких-то жалких миллиметрах зависнув в воздухе. Готовый отразить нападение и пораженный внезапной переменой настроения противника, Юса хрипло выдохнул что-то нечленораздельное, пока Кайко опускал катану вдоль своего тела — не призывая, не нападая, давая опомниться и понять, а главное распробовать негласные правила обезьяньей игры². А разум все напевал-нашептывал демонической сиреной из глубокого, загадочного своей синевой океана...       Не искажай факты, приукрашивая действительность. Не ведись на уловки. Поставь точку концом заточенного друга-вакидзаси.       Юса, разозлившись пуще прежнего, решил доказать — самому себе ли? — во что бы то ни стало, что он не бездарность. Не знавший правил игры, темный клубок эмоций в его грудной клетке принял решение вместо него, выразив такое же негласное «да» на все (не)продиктованные условия.       Чтобы искупить вину? А существует ли «искупление». Задай себе этот вопрос.       Юса встал в боевую позицию, прокручивая в голове и принимая к сведению все детали, повторил финт Кайко, а затем, чутко следя за реакциями оппонента, нанес еще град ударов, стараясь ранить по подколенным сухожилиям, чтобы обездвижить его.       Не останавливайся на достигнутом. Убей!       Рана на плече ныла, ребра болели при каждом вздохе, по спине вдоль позвоночника тек пот, и, издав неконтролируемый гортанный звук, он из последних сил попытался найти в обороне противника слабое место.       — У тебя сложилось явно неверное представление обо мне и моих намерениях, — произнес Кайко; на его лицо скользнула победоносная улыбка. — На сегодня достаточно игр. — Совершив ложный выпад мечом, он отвлек внимание Юсы и потом, схватив его левой рукой за горло, одним взмахом клинка вывел его из строя: рассек выверенным движением сухожилия на щиколотках, разрезав прочную кожу ботинок как нож сливочное масло —мягко, без сопротивления.       Движимый угрозой смерти, ты попался в сети. Будешь биться, раскрывая жабры и выпучив глаза, словно рыба?       Юса рухнул бы на колени, если бы рука Кайко, перекрывающая поток кислорода, не держала за горло. Боль мелькнула, осветила яркой вспышкой, горло свело спазмом, и Юса захрипел, задрожал от горечи, от простодушия своего, что приняло уловку за игру. Кайко нагнулся коршуном к своей добыче, приблизился к лицу, провел носом вдоль щеки, вдыхая, собирая, запоминая юный, невинный запах, и широким мазком языка медленно, с чувством, аппетитом облизал лицо Юсы, наверняка вкушая размазанную грязь от пыли и соленых дорожек горячих слез, невольно хлынувших от унижения и прокладывавших бы себе путь по щекам вниз, если бы не чужой оскверняющий язык.       — Какой вкусный, — сказал низким мурлыкающим голосом Кайко. В последний раз коснувшись кончиком языка черных ресниц зажмурившегося, оскорбленного поражением и собственной глупостью Юсы, и разжал ладонь, удерживающую его тонкую шею.       Юса рухнул под тяжестью собственного веса на груду строительного мусора, больно ударившись коленями и разорвав ткань форменных штанов, лихорадочно вдохнув, захрипел, держась за пострадавшее горло.       Неужели, ты — очередная букашка под его ботинком?       Юса застонал от боли и согнулся пополам, ощущая подсыхающую слюну на своем лице. Ему стало дурно от отвращения, бунтующего внутри желудка, и он приложил все усилия, сглатывая ком тошноты.       Слышишь крик оркестра³?       — Ты в моей власти, осознаешь? — Кайко, присев на корточки, щелкнул перед его носом пальцами, привлекая внимание. — Я могу убить тебя, — ведал он будничным тоном. — Могу изнасиловать. — Юса почувствовал, как сердце падает в темную глубину, хлебнул глоток назойливого страха и расширил глаза от ужаса. — Могу изнасиловать, затем убить. — Увидев лицо Юсы, Кайко засмеялся и с деланным фальшивым сочувствием произнес: — Бедный-бедный мальчик, — и прикоснулся к его щеке подушечкой большого пальца, размазал собственную слюну в утешающем, усмиряющем жесте. — Какое прекрасное выражение лица, — с удовлетворением произнес Кайко, любуясь побежденным Юсой.       Ты слышишь мольбу убитых в этой кровавой бане? Ты — жалкий, молись за все жертвы, что принес на алтарь ССG — в эту гниющую рану Токио, что ложно считал храмом и спасением; что расширяется с каждым днем, захватывает власть в городе, расползается чумой по улицам, разевает черную пасть на маленьких детей, спящих в своих колыбелях. Слышишь молитвы матерей, что потеряли своих чад в этой войне? Ты — жалкий, такой же потерянный, молись, и выпроси клинок в свое сердце, или встань и дерись, не ради чести своей, а друзей ради, что подохли, как псы. За них! Для них! Поднимайся с колен!       Юса запоздало отдернулся от руки Кайко, слушая громкий, затяжной крик «оркестра» в голове, и, потеряв равновесие, повалился бы безвольной куклой вбок, но Кайко не дал ему упасть, подхватив его под локоть, потянул на себя, приблизился к кромке уха, высунул язык и влажно облизал, но не почувствовав совершенно никакого сопротивления, втянул внутрь рта хрящик с пухлой мочкой и громко причмокнул, вырывая из забытья, оцарапав зубами чувствительную кожу.       — Я лучше сдохну, — с презрением в голосе процедил Юса. Окончательно вырвавшись из криков «музыкальных инструментов», игравших интерлюдию, точно попадая в ноты защитного механизма, что заслоняет разум от нервного срыва, от увиденной войны, приближающейся смерти, хитрых, нечестных противников, что насилуют своих жертв прям там-тут — на поле боя, не брезгуя и не стесняясь, не осознавая, что потеряли — здесь ли? — человечность и гуманность. Сдерживая тошноту в горле, Юса попытался вывернуть шею в попытке уйти от прикосновения.       — Это не помешает мне трахнуть твой труп, — многозначительно ответил Кайко. — Я с наслаждением буду наблюдать, как ты истекаешь кровью. — Он провел рукой по раненному плечу Юсы, надавил пальцем на край раны с садистским удовольствием и поднес ладонь к лицу, облизнул демонстративно, наблюдая за реакцией Юсы, и продолжил: — А затем раздену тебя, полюбуюсь еще тепленьким телом и с предвкушением примусь за дело.       Это обещание мирной загробной жизни?       — Ублюдок! — с враждебностью выдавил из себя Юса. Смутно понимая простой факт — его провоцируют, дабы насладиться в край яркими, агрессивными эмоциями, с упоением вкусить страх и презрение, получая от этого больной, аморальный восторг.       Кайко усмехнулся, поднес окровавленный палец к его губам, Юса попытался отстраниться, но Кайко, с силой стиснув в кулаке волосы, наклонил его голову к земле. Юса разлепил от неожиданности губы, и, воспользовавшись случаем, Кайко протиснул пальцы ему в рот. Дурной соленый вкус и чужая потребность в насилии сделали свое дело — Юса почувствовал обжигающую желчь, поднимающуюся из глубин желудка по глотке, издал горлом булькающий звук, и его стошнило. Кайко с садистким удовольствием не убирал пальцы, а проталкивал их все глубже, склоняя голову Юсы вниз, пока макушка не коснулась земли. Юса в панике задыхался и кашлял, маленькие брызги изо рта попадали на его щеку, по подбородку текла желчь. Он попытался сглотнуть едкое содержимое, но чужие пальцы мешали это сделать. Ужасающий образ проник в его уставший разум: по окончании боя Хирако-сан найдет его — частично раздетый — изнасилованный труп и поймет, что Юса захлебнулся от собственной же блевоты.       Глупая смерть, правда?       Юса, охваченный пугающей картиной, подкидываемой больным от увиденного и услышанного сознанием, беспорядочно забился всем телом, попытался ухватиться руками за чужое лицо, дотянуться до глаз и выдавить их. Кайко усмехнулся, снисходительно вытащил пальцы изо рта и размазал остатки вязкой желчи и слюны по лицу Юсы. Он закашлялся, от изуверства устало уткнулся лицом в землю, и его вновь стошнило.       Что сказал бы твой наставник, увидев твое поражение? А друзья?       Стыд, брезгливость, боль от полученных ран окатили его тело ледяной волной, губы задрожали от мучительной обиды.       Осознаешь свой самонадеянный поступок — напасть на власть имущего?       Хриплые, отчаянные рыдания вырвались из его разящего желчным запахом рта, пока Кайко безучастно смотрел сверху-вниз на раненого и униженного во всех смыслах ребенка.       Ход мыслей Юсы прервался из-за услышанного грохота. Казалось, задрожало все вокруг: здания и серое небо. В изможденный ум пришла сюрреалистическая аналогия со спящей в земле ракетой, что решила в эту минуту отправиться в космос. Юса с трудом приподнял голову, блеснула вспышка в вышине. Из-за нахлынувших чувств и самобичевания потребовались несколько секунд, чтобы осознать, что это был взрыв. Здание позади них начало крушиться снизу, колонны, служащие опорой, рушились с неумолимой скоростью, поднимая строительную пыль; стекла полопались и посыпались огромными острыми осколками, подобно дождю.       Мысль, что что-то идет не так, еще не успела сформироваться в сознании, когда ударной волной нового взрыва его отбросило назад, и он рухнул мешком на землю, придавленный чем-то тяжелым. В ушах зазвенело с чудовищной силой, грудь сдавило от немыслимой боли, он не мог сделать вдох, и паника растекалась по его венам, передавая кричащие импульсы в мозг: «Ты умираешь! Умираешь!»       Юса попытался пошевелить рукой, но она осталась неподвижно лежать. Тело угадывало сильную вибрацию земли, но Юса не слышал нового взрыва, наверняка из-за контузии. С трудом получилось сделать неглубокий вдох, легкие не расправлялись в полной мере, зажатые сеткой сломанных ребер. Он пытался произнести слово, одно-единственное слово, словно огонь, жалящий язык, но из глотки вышел лишь сдавленный стон. Темнота сгустилась перед глазами, и тело, не выдержав напряжения и мук, отключилось от болевого шока.       Юса пришел в себя и зашелся кашлем. Силуэт человека, нависшего над ним, расплылся маревом, чуждым видением; свет яркого солнца выжигал глаза, Юса, ничего не слыша, с трудом повернул голову вбок, щурясь, и увидел снующих туда-сюда людей. Мертвая тишина напугала больной рассудок. Плотно сомкнув веки, Юса попытался осмыслить, где он находится и что происходит вокруг. Сознание, подобно дрейфующей лодке в синих, холодных водах океана, качалось на волнах безмятежности в самом эпицентре войны. Вопросы как демоническая сирена своим губительным пением затягивали-топили рассудок в темной пучине.       Чья сторона заблуждалась? Исход войны можно было предвидеть?