***
Надежда — это колонна, на которой держится мир. Надежда — сон человека, который вот-вот проснется.
В этот момент надо было видеть лицо Ханджи. Открытый рот или как сказал бы Леви — «широкая пасть». Вытаращенные глаза уже через пару секунд горели опасным для них восхищением, будто она увидела очередную дрянь, предназначенную для опытов и пыток. Пробирка, в которой было что-то зелёное, полетела со звоном вниз, после чего Зое радостно взвизгнула, как при победе над титанами. Они отпрянули друг от друга, словно их ударило молнией в тех местах, где соприкасались руки. — Неужели скоро маленький Леви будет бегать и кричать «тётушка анжи, тётушка анжи»?! Она прыгала от счастья на одном месте, напоминая неуклюжую лошадь, которая вот-вот запутается в ногах и свалиться. — Четырехглазая, у тебя совсем крыша поехала? — от трясущихся рук до видимых вен на лбу, он забыл, что находился сейчас в теле девушки, и протест со стороны её выглядел неуместно. — Слушай, — подмигнув, обратилась шепотом она к Микасе, — а она не промах, подстать тебе. Аккерман невольно скривился от подслушанных слов. Последняя убийственная шутка. Последняя капля в чаще кипения. Он закрыл глаза, стараясь поверить, что всё это лишь неудачный сон, и вот он проснётся за своим столом, в своём теле и не подпустит никогда к себе женский пол. Неприятности просто шли по его следу, поговаривая «может сейчас он сорвётся, может сейчас он сорвётся». — А ты что молчишь? — грубо спросил Леви. — Язык проглотил? Несмотря на то, что Микаса молчала, она продолжала внимательно наблюдать за его реакцией. Ей необходимо было понять, кем на самом деле является капитан, чтобы научиться подражать ему. Она решила оставить без ответа его вопрос и направилась спокойно в сторону кабинета, предварительно обводя взглядом растерянное лицо Зое и замечая, как она отшатнулась от неё. Аккерман недовольно хмыкнул. — Что-то он сегодня не в духе, — почесав затылок, произносит Ханджи.***
Яркий солнечный день исчез, сменившись коричневатыми от части тенями, которые наводили грязь. Прохлада и перемешавшийся с однородной серой массой (каши) запах мыла. Обстановка муравьев в муравейнике. Каждый пытается сделать вид, что живой. Приглушенный свет, блики от свечей. Десять пока что свободных мест. Аккерман сел именно туда, где сидела обычно Микаса. Он не вызывал вопросов, и лишь Жан со страхом иногда проглядывал на него через свои три сидения — весь красный, как свинья. Он видел его безмолвные попытки подойти, прикоснуться, извиниться, но каждый раз этот огонёк перебивал серый холодный взгляд. Скрытая угроза: только попробуй, костей не соберёшь. — Саша, почему ты не ешь? — поинтересовался Армин, уплетая порцию. Леви краем глаза наблюдал за поведением Блаус, которая сидела рядом с ним: за её ёрзаньем, за тем, как её будто разрывало изнутри, за минутным отказом от еды — он и предположить не мог, что для неё есть что-то более важное, чем процесс утоления голода. Сомнительная мысль пронеслась у него в голове: неужели четырехглазая разболтала. Глаза загорелись ещё большим азартом. Кажется, она ждала этого вопроса. Искала вразумительное оправдание своему поведению, взвешивая простоту её новости. — А вы слышали, что капитан Леви роман крутит с одной из своих подчинённых? — жадно откусив ломтик хлеба, шепотом спросила Саша. Мужчина напрягся. Кажется, её желание не быть раскрытой кануло вместе с хлипкой тишиной в столовой. Самые нежелательные опасения подтвердились. Он успокаивал себя тем, что это лишь грязные слухи, которые не умчатся дальше, чем за пределы корпуса. — С чего ты взяла? — нахмурившись, спросил Эрен. — Ханджи сегодня говорила об этом Эрвину, а я мимо проходила и как бы краем уха подслушала. Они будут принимать слова старшего командира на чистую руку. Даже спрашивать не станут. Пресловутые домыслы. Надо заметить, эти дети пытаются уличить его, в том, чего нет. Аккерман воткнулся взглядом в кашу, которая не вызывала аппетита, а лишь отпугивала его. Взяв чашку с дымящимся чаем своим способом (ладонью поверх), он закашлялся. Разбавленный и безвкусный. Йегер кинул удивленный взгляд в его сторону и хотел что-то сказать, но его мысль перебил Кирштайн. — Да на этого чистоплюя даже титан не клюнет. Послышались первые смешки в адрес Леви. Всё это можно было назвать очень просто — не уважение. Ложка, зажатая между пальцами, начинает сгибаться, и Жан видит это, после чего нервно сглатывает. «Видимо, ему мало было сломанной руки», — думает мужчина. Аура агрессии и негодования источается им, проникая между сидящими за столом. — Ладно, и кто она? — спросил Эрен чисто из-за любопытства. — Я не знаю, — задумчиво ответила Саша. — Может, Райсс. Она уже все уши уже прожужжала о нём. Надрывистый, неприятный и долгий смех вырывается из груди Кирштайна. За это время можно было разглядеть две вещи: как накапливается слюна, летящая в сторону Армина, и как пересыхает язык. — Что, Эрен, тебе рога обломали в очередной раз? Да ещё и этот коротышка! — Заткнись, Жан! — нервно вскрикивает Йегер, пугливо оглядываясь по сторонам. Он надеялся, что Хистории нет поблизости. Как на законный пьедестал, Кирштайн встает сапогом на стол, что ошметки грязи попадают в чью-то тарелку, и, указывая на Эрена, кричит: — Слушайте все, этого мальчика отшила сама Хистория Райсс! — Ну, всё лошадиная морда, ты напросилась! Два рычащих пса встретились, будто рожденные, чтобы прогрызть друг другу глотки. Йегер, замахнувшись справа, с кулаком бросается на Жана, но тот, успев нагнуть голову, увернулся. — Ты так и в туалет ходишь? Мимо! — захлебываясь смехом, бросает колкие шутки Кирштайн. Они топтались на одном месте, тяжело дыша и извиваясь. Жан пытается сделать удар ногой по левому бедру, но Эрен перехватывает её, и они оба с грохотом летят на пол. После чего начинается словесная перепалка. — Ахренительно, — прошипел Леви, то и дело поглядывая на встревоженную поведением «брата» Микасу, сидевшую за соседним столом. Разделить компанию за ужином с Эрвином и Зое, как это обычно делал Аккерман, не казалось настолько плохой идеей девушке. Всё было тихо и спокойно. Тем более в её чашке красовался небольшой кусок мяса, а не серая дрянь, предлагаемая солдатам в качестве еды. Она познавала первые плюсы капитанской жизни, и они проявлялись не только в столовой и лучших условиях жизни, но и в дружественной обстановке. Эти люди любили Леви. Дорожили им. — Микаса, всё в порядке? — спросила Саша сквозь суматоху, дотрагиваясь до его плеча. — Да, — очень смутно ощущая текущую жизнь, ответил он. — А он ничего, да? — ткнув подругу локтем, спросила Блаус, видимо, заметив его взгляд в сторону задних столов. — Не в моём вкусе, — ответил мужчина, представляя Микасу в этой ситуации. Ей по вкусу роль коврика. — Тогда можно… я его съем? Ещё бы секунду и он определенно подумал.… Это неважно. Саша указывала на оставшийся кусок хлеба и, чуть ли не скуля и воя, выпрашивала его. Так и за еду себя не трудно продать. В голову пришла нездоровая идея: а если кинуть его, как палку, поймает ли. Леви с размаху целиться в голову только поднявшегося и отряхнувшегося Кирштайна, после чего Блаус рывком, подобно рыси или хищнику, летит прямо в него и сносит с ног во второй раз. Такие издевательства определенно забавили его.***
Леви нравилось по долгу рассматривать своё новое тело. И да, он чувствовал эту жуткую гримасу праведного гнева каждый раз, когда останавливался у зеркала в своей новой комнате. Она не должна была видеть этих заинтересованных глаз, гуляющих по худому телу, молочной коже, покрывающейся мурашками, тонкой шее. Не должна была слышать звук расстегивающихся первых пуговиц на белой блузе, но не дальше. Он не настолько мерзок и не настолько падок на женщин, как Кирштайн. Она не принадлежала ему, чтобы заходить слишком далеко. Между ними теперь и так существует связь в виде излишней откровенности, ведь теперь и он знает, как пахнут её волосы после душа, знает, насколько мягкое махровое полотенце, которым пользовалась Микаса, и это только первые дни новой жизни, их обмена. На протяжении недели Аккерман часто путал комнаты и по привычке брёл в свою, где сейчас находилась девушка. Он уже не думал о том, что наткнется на чужие взгляды, так как Зое внесла их уже в список пар, разнеся по корпусу свои обещания «не говорить». Именно сегодня был тот день, когда он решил посетить старые владения, чтобы расслабиться в кресле и попить чай. Леви точно не знал, сколько должно было пройти времени, чтобы бумаги, лежащие на столе, покрылись пылью и образовали импровизированную стопку. Он был крайне недоволен. Микаса где-то шляется, а могла бы заняться прямыми обязанностями. Мерзавка. Улыбка на его лице завяла вместе с отдыхом. Аккерман прошелся по первым строчкам отчета по последней вылазке, и на него нахлынули прежние чувства, до метаморфоз. Он определенно хотел вернуться к этой жизни, наполненной бумажками, шутками Эрвина и не удачными опытами Зое. А теперь ему приходиться делить свою жизнь с животными, нытиками и совершенно непонятными ему существами. Время стремительно подходило к глубокой ночи, когда она синей краской заливала не только небо, но и мысли людей. Аккерман уже не считал, сколько чашек чая было влито в организм. Нервное постукивание ногой об ножку стула говорило о его беспокойстве. И сколько бы он не утверждал, что беспокойство только за тело, то каждый раз обманывал себя. Ему не нравились мысли о ней. Однако постепенно понимание того, что он не может просто не думать о ней навязчиво било в голову. Леви долго ждал, когда дверь откроется в заветном щелчке. И когда светлый день постучался в окно, то черный плед согревал его, а, значит, она здесь.***