Season Of Fall

После звонка все начинают шумно собираться, торопясь на обед, но я машу Скорпиусу и Эрику, чтобы не ждали меня, и остаюсь наедине с профессором Слизнортом. Он не сразу замечает мое присутствие, что-то бормоча над котлом. — Профессор, я хочу уточнить по теме предыдущего занятия. — Конечно, дорогая, — рассеянно кивает он. — А какая тогда была тема? — Фарфоровые сосуды, — напоминаю я. — Да-да, все верно. — Мы обсуждали их особенные свойства в сохранении зелий, и я подумала, что… Случайно, мне просто пришло в голову, что это работает почти так же, как и проклятия, наложенные на род. Проклятие — это ведь магия, помещенная в сосуд — человека. Вернее, в кровь человека, которая передается из поколения в поколение. Таким образом, проклятия могут жить вечно, как и зелья? — Мелани, моя милая, вы задаете весьма пугающие вопросы. Я даже не хочу спрашивать, к чему такой интерес к проклятиям, поэтому просто… — Профессор Слизнорт, — я прерываю его, пока он не свернул разговор. — Это чисто научное любопытство. — У меня печальный опыт с такими вот любопытствующими, — невесело скривившись, признает профессор, а потом все же кивает: — Ладно, но пообещайте, что не собираетесь никого проклинать. Я даже готов взять с вас Непреложный обет, если на то пошло. — Профессор, я клянусь, что не собираюсь никого проклинать, — заверяю я, глядя на него кристально-честными глазами. — Просто я знаю людей, которые считают, что на них наложено проклятие, и хочу разубедить их. Думаю, они просто запаниковали или кто-то ввел их в заблуждение… Когда одна и та же история повторяется со всеми твоими родственниками — конечно, начнешь видеть в этом судьбу или проклятие. Я хочу им помочь, только и всего. Не знаю, есть ли такая информация в библиотеке, а спрашивать у мисс Патил мне не хочется. Вы-то знаете, что я никому не желаю зла, а вот она может просто выпроводить меня, даже не дослушав! — я придаю голосу возмущения, и, хотя нельзя сказать, что Слизнорт безоговорочно верит мне, его подозрения немного отступают. Он отвечает: — Человеческий организм — куда более особенный сосуд, чем фарфор. И, поддерживая в себе жизнь, он выполняет задачу гораздо сложнее, чем сохранение одного-единственного зелья. Сотни и тысячи функций, которые имеют разные клетки тела и даже части этих клеток. Вам следовало выбрать Основы Целительства для изучения на старших курсах, как мисс Шафик — ее тоже интересовали основы проклятий. Исцеления от проклятий, разумеется. Но, возвращаясь к теме вашего вопроса, — да, проклятие, поселившееся в крови живого существа — при условии, что у него есть кровь или ее подобие, — живет, как паразит, пока жив его носитель. Если же говорить о проклятии рода — то еще и передается через кровь потомкам. — И есть ли какой-то способ… нарушить герметичность такого «живого» сосуда, — предполагаю я, тщательно подбирая слова, — чтобы снять проклятие? — Я не мастер над проклятиями, моя дорогая. Могу лишь сказать, что магия всегда подразумевает возможность ее снять. Чаще всего, это может сделать сам создатель, потому что именно он знает, что оно из себя представляет. У ваших знакомых есть догадки, кто мог их проклясть? — он спрашивает шутливо, но все равно внимательно следит за мной своими поблекшими, но еще цепкими глазами. — Какой-нибудь недружелюбный сосед, — фыркаю я, — или завистник с дурным глазом. — Проклятия — это очень серьезно, мисс Нотт, — замечает Слизнорт. — Если кто-то и правда беспокоится, что его прокляли, ему лучше обратиться в больницу имени Святого Мунго, чтобы их проконсультировал специалист. И ни в коем случае не следует пытаться снять его самостоятельно. Гораздо больше людей страдает от попытки избавиться от проклятия, чем от самого проклятия. — Я обязательно это им передам, профессор, — говорю я. — Спасибо за помощь. — Да, и, если вы все же обманули меня, — продолжает он уже мне вслед, — и затеяли недоброе, я могу и не пережить такой вины! На вашей совести будет и моя смерть тоже. Имейте в виду, моя дорогая.

***

В шахматы учили играть Скорпиуса, а меня — только на фортепиано, но, появившись в Большом зале, я сразу вижу, как расставлены фигуры на доске: Эрик сидит с Уолтером, Николь рядом, брат — с Аделой, и, если я буду обедать одна, это вызовет неприятный шепоток. Эта задача встречает меня каждый день, отличаясь на одну-две фигуры, и обычно я легко нахожу выход, но теперь ситуация за столом Слизерина патовая. Я быстро окидываю взглядом другие столы и замечаю Розу, поглощенную учебником куда больше, чем едой. Она-то мне и нужна. — Приятного чтения, — говорю я, садясь напротив нее, и Уизли поднимает голову, целую секунду пытаясь отыскать на мне слова и тезисы по теме. Не знаю, что это за книга, но, похоже, очень увлекательная. — Мелани! — опомнившись, улыбается она. — Как дела? — Бывало и лучше, — признаюсь я, пренебрегая формальным «спасибо, хорошо». — Надеюсь, ты не против, что я пообедаю в твоей компании. — Нет. Конечно, — она бросается взгляд за мою спину, на стол Слизерина, но я невозмутимо наполняю свою тарелку супом, и Роза отказывается от вопросов. — Что читаешь? — Это… — Роза кладет руку на разворот, медля с ответом. Потом осторожно оглядывается и, убедившись, что ближайшие соседи сидят в нескольких метрах от нас, шепотом произносит: — Это книга по анимагии. Я учусь. — Вау, — я изумленно смотрю на нее. Даже с учетом того, что передо мной Роза Уизли, новость удивительная. Я еще не встречала ни одного анимага, кроме директрисы Макгонагалл. — И как успехи? Недовольно наморщив нос, она вздыхает: — Они впереди. Это оказалось не слишком приятное занятие. Зато теперь я знаю, как чувствует себя бедная мышь, когда я трансфигурирую ее в посуду, — Роза протягивает руку к своему тыквенному соку и отдергивает руку, не коснувшись стакана. Я фыркаю, едва не пролив суп с ложки. — Хоть правами животных занимайся, честное слово! — Почему бы и нет, — я пожимаю плечами. — Скажем, можно ввести обязательный курс анимагии для всех, кто так или иначе зачаровывает животных. Пусть почувствуют на своей шкуре! Мы смеемся. — Ты уже узнала, в какое животное превратишься? — спрашиваю я. — Наверное, это будет сова. У меня такой патронус, — подумав, отвечает Роза. — Неплохо. Хотела бы я знать заранее, чтобы понимать, стоит ли игра свеч. Не очень-то хочется пройти все трансформации ради того, чтобы обнаружить себя кротом, например. Или земляным червем! — Рита Скитер была жуком, — говорит Роза. — Это та скандальная журналистка? — морщусь я. — Не знала, что она анимаг. — Да, она не была зарегистрирована, но моя мама разоблачила ее и настоятельно рекомендовала бросить мерзкую привычку писать гадости. — О, так твоя мама должна быть кумиром моей мамы! — смеюсь я. — Она терпеть не может Скитер. Думаю, если бы она в свое время узнала, что Рита — жук, она бы не пожалела новых туфель, чтобы раздавить ее. — Звучит кровожадно, — неуверенно хихикает Роза, ожидая, что и я как-то рассмеюсь. — А так и есть, — отмахиваюсь я. — Повезло Скитер, что она когда-то выпустила всего лишь одну неудобную статью, которая доставила маме проблем. Знаю только, что она касалась кого-то из Розье. Сейчас ее, естественно нигде не найти. Моя мама знает свое дело. Я делаю глоток сока, но что-то заставляет меня продолжать отпивать его медленными, безвкусными глотками. Мама бы смогла уладить даже шумиху вокруг расторгнутой помолвки с Селвинами. Если бы только она захотела. — А у тебя есть патронус? — спрашивает Роза, отвлекая меня от горьких мыслей. — Ммм… Нет, телесный у меня почти не получается, — я качаю головой. — Но я уверена, что это лиса. Ну или очень худой волк с пушистым хвостом. — Хотела бы я уже нормально превратиться, чтобы полетать, — вздыхает Роза. — Ты хорошо летаешь на метле? — Нет, на ней я чувствую себя как… курица, усевшаяся на метлу! — Сова, — поправляю я, улыбнувшись. — Я вообще не люблю высоту. Хотя, возможность в любой момент улететь куда глаза глядят весьма заманчива. Мы замолкаем, приступая к обеду. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что Роза — моя хорошая знакомая и, может быть, даже подруга, и бессознательно игнорирую ее, если только мы не сталкиваемся случайно. Впрочем, она тоже увлечена своими делами, и непохоже, что ищет моей или чьей-нибудь компании. — А как дела у Алекса? — спрашиваю я, помня, что во время визита делегации, они всюду появлялись вместе, а значит — еще не расстались. Я ловлю себя на этом «еще» и мысленно прикусываю язык: почему-то многие пары кажутся мне недолговечными, и я жду, хотя и не пророчу им разрыв. Это странная привычка, ничего не могу с ней поделать. У Розы и Алекса, я надеюсь, все сложится. — Отлично! Их команда проиграла, а значит, ему больше не придется заниматься квиддичем! — она осекается, и я чувствую, что она сболтнула лишнего. — Просто он записался на Чемпионат, только чтобы попасть в Хогвартс, — смущенно заканчивает Роза, уткнувшись в тарелку. — Какой хитрый план, — фыркаю я. — И как повезло, что первый матч Дурмстранг играл именно с Хогвартсом! Роза смотрит на меня таким говорящим взглядом, что больше ей не требуется и слова произносить: я начинаю смеяться так громко, что не сразу спохватываюсь и на нас успевают оглянуться несколько соседей. — Поттеры всегда получают, что хотят, да? — я насмешливо приподнимаю бровь. — Я не Поттер, — прищуривается Роза. — Все ваше громадное семейство таким грешит, не обижайся, — миролюбиво улыбаюсь я. — Ну а что? Лили заполучила Сама-Знаешь-Кого, ты — победителя Турнира Трех Волшебников и сына знаменитых квиддичистов, только вот Альбус с рельсов съехал… — А Джеймс заполучил тебя? — Роза не дает съехать с темы теперь уже мне. Я зря начала говорить об этом — не сдержалась, — и намеренно упустила комментарий о Джеймсе. Крайне не хотелось произносить это вслух. Я растягиваю губы еще шире, чуть покачав головой: мне страшно признавать такое. Мои отношения с Джеймсом не выглядят безопасно — не из-за Адриана, деда или договора, — а потому, что они ничем не подкреплены. Лишь словами, хрупкими, как фейский хрусталь. — Есть какие-то подвижки с договором? — негромко спрашивает Роза. — Пока нет, — шепчу я в ответ. — Могу я чем-то помочь? Может быть, моя мама что-то знает о том, как отменить… — Джеймс уже разговаривал с ней, — перебиваю я, сдерживая тянущее, как оскомина, раздражение. Роза здесь ни при чем, просто каждый такой разговор лишь напоминает, что мы еще не нашли выход. — Мы пытаемся подступиться с другой стороны. Астория так и не ответила на мое письмо. Она не могла его не получить, и я понимаю, что добывание информации требует времени, но жить в неведении просто невыносимо! Я каждое утро надеюсь, что тетя напишет мне хоть что-нибудь, даже если просто скажет, что ничего не знает. Это будет лучше, чем слепая надежда. Птица пикирует на стол рядом с нами так внезапно, что мы пугаемся, не успевая удержать стаканы и кубки. Мой суп становится тыквенным, как и юбка Розы: пока она, чертыхаясь, убирает пятна с одежды, я забираю у совы маленький, меньше ладони, конверт. Сердце начинает биться так часто, что я сама едва не опрокидываю кувшин. «ВХ 13:30 Д.» Обернувшись на большие часы, висящие над преподавательским столом, я вскакиваю. Сова явно задержалась в полете, потому что уже тридцать пять минут второго. — Спасибо большое! — бросаю я Розе, подхватив свою сумку. — Мне пора! Еще увидимся! Я почти бегу к дверям, маневрируя между студентами, и уже в коридоре задеваю кого-то, но через пару мгновений понимаю, что нет — это меня поймали за запястье. Я никого не ожидаю увидеть, поэтому выдергиваю руку и коротко оглядываюсь, чтобы узнать человека. — Мелани! — зовет Эрик, вынуждая меня остановиться. Черт, не вовремя! — Я подумал, что ты пропустила обед. — Нет, я была, просто ты сидел с Уолтером и Николь, поэтому я нашла себе другое место, — тараторю я, пытаясь осторожно высвободиться. — После ссоры с Николь ты и меня стала избегать. У нас-то все нормально? — он выглядит слегка обеспокоенным, и несколько раз киваю, чтобы закрыть тему. — Конечно, это только Николь. Мне хватает ее в нашей комнате. Знаешь, мне пора бежать! Мы обязательно проведем время вместе, хорошо? Я найду тебя! И я стремительно иду к дверям из замка, видя перед собой лишь далекий силуэт Гремучей Ивы. Взмах палочкой — шаг в темноту — и вот я уже в конце тоннеля, распахиваю перед собой дверь в сухой и узкий коридор Визжащей хижины. Сердце, наконец нагнавшее мой шаг, замедляется. Джеймс стоит напротив дверного проема в большую комнату, прислонившись плечом к стене, и я без слов бросаюсь ему на шею. Когда его руки смыкаются у меня на спине, ничего больше не остается, кроме его теплого, родного запаха. — Я не ждала тебя сегодня, — выдыхаю я, неохотно отстраняясь, и взамен объятий ловлю его взгляд. — Бартоломей перенес тренировку на два часа позже, — Джеймс касается ладонью моей щеки и притягивает для поцелуя. Окунаясь в это прикосновение с головой, я ощущаю, как оно затягивает меня в водоворот чувств. Близость пьянит, покалывая даже кончики пальцев, которыми я впиваюсь в его плечи. Это невозможно остановить. — Почему ты без пальто? — спрашивает он, когда мы перемещаемся в комнату. — Разве не лучше, когда на мне меньше одежды? — смеюсь я, увлекая его в новый поцелуй. — Да, но на улице очень холодно. — Я не на улице. Он, наконец, замолкает, возвращаясь к моим губам. Пока я не чувствовала любовь, я была уверена, что она мне не нужна. Как-то ведь я прожила семнадцать лет без нее, и чем оставшиеся семьдесят могли бы отличаться? У меня нет ответа, но и вопрос этот передо мной больше не стоит. Теперь, когда я снова с Джеймсом, я понятия не имею, как смогу существовать дальше без него. Это какой-то хитрый, странный тупик со всех сторон — будто кокон, из которого не сбежать. Только вот я не хочу никуда бежать. Я просто надеюсь, что он останется со мной как можно дольше. Как свеча, которая горит в темноте. — Как твои дела? — Джеймс оставляет последний поцелуй на моей щеке и ласково проводит рукой по моим волосам. — Так же, как и четыре дня назад, — вздыхаю я, точно помня, когда мы виделись в прошлый раз. — Когда я не учусь и не репетирую убедительные речи для дедушки, то готовлюсь к поступлению в Академию. Программа чертовски сложная, но это помогает отвлечься. — Хочешь освоить весь материал еще до первого курса? — посмеивается Джеймс, не зацикливаясь на словах о дедушке, за что я испытываю неимоверную признательность. — Я понятия не имею, что будет на вступительных экзаменах! Официально — нужно сварить зелье по собственному рецепту, но ходят слухи, что приемная комиссия любит добавлять каверзные задания. Не хочу, чтобы меня подловили на каком-то дурацком вопросе. — Вряд ли у них получится. С твоим подходом к зельеварению, им бы зачислить тебя вообще без испытаний. Я улыбаюсь, прижимаясь щекой к его плечу. — А ты? Как у тебя дела? — Первый матч через две недели, Бартоломей наконец перестал гнать, что я не собран, и решил, что полезнее будет угробить не одного игрока, а сразу всю команду. Так что, когда он перенес сегодняшнюю тренировку, из лагеря сбежали абсолютно все. Я смеюсь. — И вот ты здесь. — И вот я здесь. Ответ, такой простой, действует на меня умиротворяюще. Словно бы и нет никакой беды, спрятавшейся за дверью, и беспокойные деревья за окном не скрывают нас от посторонних глаз, потому что и так есть только мы — влюбленные и свободные. Мы украли этот момент, и, пока никто не заметил пропажи, он принадлежит нам. — Иногда мне кажется, что сейчас Лето, а это — какой-то заброшенный дом на краю МАЛа, — произносит Джеймс задумчиво. — Боюсь представить, кто жил здесь до нас, — я оглядываю сумрачную, дряхлую комнату с почти призрачной мебелью. Мы привели ее в порядок и приличный вид, но большая часть вещей осталась на месте. Теперь можно без труда разжечь камин, без опаски сидеть на древнем диване, и стекло окон прозрачно настолько, насколько позволяет его возраст. Хотя я чувствую, что время здесь идет иначе. — На Посвящении вам не рассказывали легенду про Сумасшедшего Хранителя? — удивляется Джеймс. — Нет, только про призрак Фиби. — А, значит, про Хранителя была на моем Посвящении. Рассказать? — Только если там не слишком много про сумасшествие. Мне от этого не по себе. — Хорошо, — он устраивается поудобнее, коротко касаясь губами моего плеча. — Буду называть его «немного странным». Задолго до того, как в Атлантиде открылся лагерь, та часть острова была необитаемой. Ее заполнял непроходимый лес с редкими растениями, и единственным человеком, живущим там, был Анн, который считал себя хранителем этих мест. Он заботился о лесе, его самочувствии и здоровье, и особенно берег черный дуб, который местные называли мировым древом и верили, что он сохраняет магию всего острова. Но однажды дуб настигла болезнь, и он стал гибнуть, истлевая от самых корней. Хранитель ничем не мог помочь древу и решил сохранить хотя бы его часть: Анн срубил дуб и на этом месте построил из него дом, в котором поселился. Остатки магии еще теплились в черной древесине, но их уже не хватало на охрану всего острова, поэтому дерево стало оберегать Хранителя. Ни один хищник не мог проникнуть внутрь хижины, никакой дождь, хворь или огонь. Анн знал, что он рожден, чтобы хранить лес и дуб, а черный дом был создан, чтобы хранить Анна. Они жили вместе много веков, пока однажды в лес не пришли неизвестные волшебники. Они стали вырубать деревья и жечь траву, разгонять магических существ. Черный дом тоже оказался на их пути. Тот не поддался ни огню, ни магии, но, когда волшебники обнаружили, что дом пророс корнями в землю, они просто выкорчевали его. Дом погиб, а Хранитель, оставшись без самого драгоценного, сошел с… стал слегка странным, — поправляется Джеймс. — Много месяцев он бродил по лесу, не находя себе места, а потом увидел, что на месте его хижины вырос огромный двухэтажный дом. Рядом стояли дома поменьше, где-то виднелись кольца на высоких шестах, и вокруг сновали дети. Хранитель дождался темноты, чтобы они все уснули, и стал ходить вокруг большого дома в поисках точного места, где рос черный дуб. Он до сих пор выходит в ночи, заглядывая в окна, и не обретет покоя до тех пор, пока не найдет того, кто спит на его месте. Дыхание от произносимых слов, которое я чувствовала плечом, затихает, и некоторое время мы оба молчим, пока я не спрашиваю: — Это история о том, что люди в любой момент могут забрать то, что тебе дорого? Джеймс усмехается. — Я думал о том, что есть те, кто предназначен друг другу. — Но даже их можно разлучить. — Ты сегодня удивительно пессимистична. — Я всегда такая, — отмахиваюсь я, и лишь спустя миг ловлю себя на мысли, как легко прозвучал этот ответ. Мне никогда не давалось признание своих ошибок или недостатков, даже в шутку. Я могла бы повиниться перед Скорпиусом в особо важной ситуации, но это было скорее исключением. В иных случаях я отпиралась до последнего и никогда не позволяла даже допустить, будто что-то из моих слов или действий получилось глупым или неуместным. Этого просто не могло быть, потому что я считала себя… образцом. Рядом же с Джеймсом я чувствую себя несовершенной, и это, как бы странным ни звучало, — приносит облегчение. Я не чувствую ни отторжения, ни порицания, только принятие и доверие. Не понимаю, что привело меня сюда, в этот момент, но лучше него и представить нельзя. Смех Джеймса согревает комнату, и я блаженно улыбаюсь. Чувства сплавляют мое тело с моими мыслями, и я становлюсь невероятного ясной, цельнолитой и всемогущей. Я целую Джеймса, но мне хочется большего — всего на свете, если откровенно. С ним я могла бы пройти через что угодно. Его руки на моей талии ощущаются так естественно, будто мы тоже оба были созданы, задуманы только ради этого — чтобы быть вместе. Я почти готова испугаться этого, но мои движения не знают сомнений — я стремлюсь к Джеймсу всем своим существом, и остальное кажется бессмысленным. — Мелани? — знакомый, изумленный голос бьет меня током, и я вздрагиваю, оборачиваясь к двери. В проеме стоит Эрик, а в моих глазах — туман, сквозь который не различить его выражение лица. Еще секунда — и он исчезает, будто бы мне это померещилось. — Кто это? — спрашивает Джеймс, и я соскакиваю с его колен, бросаясь к выходу. Не померещилось. — Мой друг, прости, я должна его догнать! — Он доставит тебе проблем? — Джеймс поднимается следом за мной. — Нет, нет-нет, — я быстро целую его в губы и отворяю дверь в подземный ход. Эрик не мог прийти из Хогсмида, только из-под Гремучей ивы. Низко склонившись, я бегу, не различая ничего впереди. Вокруг темно, и только звук моего бешено стучащего сердца, кажется, отлетает от стен. Я врезаюсь во что-то и выбрасываю руку с волшебной палочкой, направляя ее вверх. Дверь над головой распахивается, я выбираюсь наружу и замечаю Эрика с другой стороны ствола. Гремучая ива застыла вместе с ним. Заговорить первой слишком трудно. Я опускаю на место деревянную крышку люка и нерешительно приближаюсь к другу. — Эрик, я… Как ты… там… здесь оказался?.. — Я должен спросить тебя об этом, — теперь его голос не узнать. Глухой и безжизненный, будто доносящийся вовсе не из его рта. Кровь так шумит в моих ушах, что я вообще не уверена, что он ответил именно это. — Это ведь Поттер, да? Джеймс чертов Поттер, который доставал тебя в Атлантиде, на которого ты жаловалась и от которого не могла отделаться? И ты… и ты с ним. Я не понимаю. — Все… изменилось, — едва слышно выдыхаю я, но в воцарившейся под ивой тишине это звучит почти громогласно. — Ты уже не помолвлена? — Я… — Иначе какая причина может быть у того, что ты там… с Поттером? — он наконец поворачивается лицом, и мне хочется отпрянуть: таким разочарованием блестят его глаза. — Я… — Да, ты, Мелани, — вторит Эрик. — Видимо, я был идиотом, потому что… ведь я… — он со смешком выдыхает, закрывая лицо руками, но тут же отводит их, выставляя перед собой, будто боится, что я собираюсь подойти ближе. — Я отчего-то решил, что вся проблема в Адриане. Что эта помолвка рушит любую надежду на… Я не знаю. На то, что… — На что, Эрик? — шепотом спрашиваю, хотя и сама уже знаю его ответ. Мне не хочется, чтобы он произносил это вслух, но я должна это выслушать. — На нас с тобой. Я, — он снова усмехается, и я прикрываю глаза, чтобы не видеть его хотя бы в этот момент, — думал, что, если бы этой помолвки не было, мы были бы вместе. — Эрик… — Я думал, ты намеренно избегаешь любой привязанности! Что запрещаешь себе влюбляться в кого бы то ни было, чтобы не портить жизнь себе и этому человеку, но… видимо, это просто был не я. Мне хочется скулить, но я заставляю себя держаться. Кажется, будто невидимая рука подносит ножницы, чтобы разрезать нить, связывавшую нас столько лет, — состоящую из дружбы и доверия, его чувств и моей слепоты, которые я поощряла или игнорировала просто потому, что так было проще. Я почти слышу лязг, с которым смыкаются лезвия, устремляясь к живому. — Прости меня, — только и могу произнести я. Эрик качает головой, больше не смотря на меня. Он оглядывается, будто бы потерялся в пространстве, а потом уходит. Я не знаю, что теперь делать. Несколько минут назад я была уверена, что побуду с Джеймсом еще, но теперь создается впечатление, что мы попрощались, и я попросту не понимаю, как заставить себя снова войти в хижину. Мне нужно дождаться, пока Эрик удалится на достаточное расстояние, чтобы вернуться в замок, но я не представляю, что будет там и где мне спрятаться от посторонних взглядов. Адриан не узнает об этом — не от Эрика точно, но меня так штормит от страха, что я иду куда-то, не разбирая дороги, и не хочу никуда приходить. Вот бы здесь сейчас оказался Скорпиус: просто так, чтобы его не пришлось искать и даже говорить что-то — просто, чтобы он уже все знал и молча, без осуждения сел рядом. Я помню, что он говорил мне про Эрика. Помню, как отмахнулась от этой мысли. Была ли я в действительности дурой или просто эгоисткой, не желавшей замечать главное? Не хочу, чтобы он снова повторил свои слова. Вот бы что-нибудь — что угодно — отвлекло меня, заняло, чтобы я не начала тонуть в этих сожалениях и горечи. Я зажмуриваюсь до боли в веках. Что угодно. Хлопки крыльев настигают меня на пустыре между ивой и воротами замка. Я узнаю сову Малфоев и хватаюсь за письмо как за волшебную палочку: только бы что-то хорошее, только бы стоящее, пожалуйста. «Дорогая Мелани, Прости за долгий ответ…» Я неожиданно быстро и легко беру себя в руки. Почерк Астории отчего-то успокаивает меня, что бы за ним ни стояло. Сейчас все наладится. »…По вашей со Скорпиусом просьбе мы с Драко попытались узнать новые факты о детской болезни, перенесенной Аделой, но я сразу разочарую тебя, сказав, что это пустое. Официальный диагноз колдомедика — нервно-психическая слабость, астения на фоне эмоционального истощения и утраты. Адела заболела вскоре после смерти отца, а тот прожил всего на несколько недель дольше матери. Даже взрослому человеку непросто справиться с таким горем, а ей было всего шесть лет…» Я проскакиваю глазами в конец страницы и переворачиваю лист: Астория написала еще очень много, так что вряд ли ограничилась описанием бед, которые свалились на Селвинов, поэтому я терпеливо возвращаюсь в начало, продолжая двигаться к замку. »…Но, если с болезнью Аделы все более-менее ясно, стоит задаться вопросом, какой недуг сразил ее родителей. Смерть Рафаэля имела объяснение: он погиб в результате эксперимента, суть которого осталась неизвестной, а его записи не были обнародованы в научном сообществе. Но, когда была жива Жюльетт и мы с Драко полагали, что из Скорпиуса и Аделы может выйти хороший союз, мы часто виделись с Селвинами и даже гостили в их особняке на озере Алсуотер. Теперь я вспомнила, что Жюльетт страдала бессонницей и головными болями, а однажды я зашла в гостиную, где она разговаривала с кем-то, кого там не было. Я окликнула ее, и она не испугалась моего присутствия, но замолкла и будто больше разговор с неизвестным не продолжала. В нашем мире беседы с тем, кого не видно, не являются нонсенсом: она могла диктовать послание для патронуса, общаться с кем-то через камин или портрет, но в той комнате действительно никого не было. И снова — я не знаю, от чего умерла Жюльетт, и, возможно, в этом не было ничего сверхъестественного, но в последний год она была тревожной и беспокойной, что и навело меня на мысли о ее тайной болезни. Если это было генетическое, то оно могло передаться ее детям, хотя симптомы Аделы, на первый взгляд, были совсем иными. Но это не самое важное, что я должна тебе рассказать, Мелани. Я молчала раньше, потому что не видела смысла делиться глупыми догадками, но после того, как ты написала мне, это стало мучить меня, и я хочу снять с себя тяжелое бремя домыслов. Я хочу, чтобы ты не поверила мне, назвала маразматичкой и сожгла это письмо, не дочитав, но я просто обязана это написать. Позволь мне собраться с мыслями и начать издалека…» — Мелани, осторожно! Я поднимаю голову и вижу Терезу Кортес, которая держит меня за запястье. Прямо передо мной исчезла ступенька, а сама я каким-то образом уже оказалась на дальней лестнице замка, видимо, бездумно выбирая место подальше от людей. — Спасибо, — бормочу я, складывая письмо. Я хочу дочитать его, но даже того, что уже написала Астория, хватит для долгих раздумий. И для раздумий этих мне нужен Скорпиус. Благодарно кивнув Терезе, я спускаюсь до гостиной Слизерина и нахожу его на моем любимом подоконнике в компании Свити. В первое мгновение она выглядит недовольной, но вот я подхожу ближе и понимаю, что это всего лишь тени от воды исказили ее лицо. — Не думаю, что будет правильно с моей стороны все тебе рассказывать, — бормочет Свити и, увидев меня, явственно расслабляется. — Привет, Мелани. — Привет, у вас все в порядке? Свити пожимает плечами и смотрит на Скорпиуса, но тот даже не кивает, уткнувшись застывшим взглядом в пустоту. — Ты что-то бледный, Скорпиус, — замечаю я. — Или здесь просто свет такой? Они оба молчат, но Свити как-то смиренно выдыхает и произносит: — Мэтт — староста, как и Лили. Поэтому они проводят вместе какое-то время. Патрулируют вечером, ходят на собрания… И все такое. «И все такое» Скорпиусу особенно не понравилось. Я вздергиваю брови, намереваясь узнать, в чем дело, но кто я такая, если речь идет о Лили и ком-то-кто-не-Скорпиус? — То есть они не встречаются? Свити фыркает со странной для нее интонацией. — Нет, и я не думаю, что начнут, — отвечает она. — Это все, о чем ты хотел спросить? Скорпиус отстраненно кивает. — Тогда увидимся, — она спрыгивает с подоконника и прежде, чем уйти, негромко добавляет: — Аделе очень не нравится, когда она видит, что мы разговариваем. Ни я, ни Скорпиус не оборачиваемся, чтобы проверить, нет ли в гостиной Селвин. Пока я изучаю тяжелую маску на лице брата, он понемногу приходит в себя и решительно встает, оглядываясь. — Я должен найти Аделу. — Нет, сейчас ты должен пойти со мной, — я пресекаю его попытку сбежать, выставив перед ним письмо от Астории. — Твоя мама мне ответила. Наконец-то. Скорпиус нехотя соглашается, и я веду его в чулан под главной лестницей, где почему-то теперь обсуждаются все наши планы. Сунув ему уже знакомый мне лист, я возвращаюсь к чтению. »…Ты прекрасно знаешь эту историю: во время первой магической войны Август Селвин спрятал моего отца и бабушку Гринграсс, благодаря чему они смогли выжить. Селвин не требовал ничего взамен, но Руперт возложил на себя честь отплатить другу, какая бы помощь ему ни понадобилась. Тяготы этой добровольной ответственности теперь несете вы со Скорпиусом. Но замысел отца должен был воплотиться гораздо раньше. У Августа и его жены было двое сыновей, и, чтобы продолжить проклятый род Селвинов, каждому из них нужна была жена, чистокровная, по самым древним обычаям, до седьмого колена. На удачу отца, у него родилось две дочери, и Дафну он предложил в жены Арнольду, а меня — Рафаэлю. Наследники Селвинов были на несколько лет старше нас, но мы встречались на торжествах, и я не смогла бы найти дурного слова в их адрес, чтобы отказать отцу, когда он объявил, что нашел нам прекрасные партии. Рафаэль в тот год выпускался из Шармбаттона, а мне было четырнадцать и, разумеется, нужно было сперва закончить Хогвартс. Те три года до нашей предполагаемой свадьбы он жил во Франции, но накануне моего семнадцатилетия прибыл в Британию, чтобы сообщить родителям, что встретил девушку, которую полюбил и которая достаточно чистокровна, чтобы не вызвать разногласий или возражений. Они поженились, и я была на их свадьбе. Пойми меня правильно, Мелани, я стараюсь вспомнить, что происходило, с такой детальностью, чтобы дать тебе максимально полное представление о произошедшем. Потому что, когда я закончу это письмо, право решать, что делать с этим, будет твоим. Если тебе пришло в голову пожалеть меня за то, что могло показаться тебе предательством, будь спокойна: я никогда не была влюблена в Рафаэля, может, только очарована. (Я проверила, нет ли поблизости Драко, потому что такое признание не даст ему покоя). Но с Дафной все было иначе. Их помолвка с Арнольдом оставалась в силе, но тогда и речи не шло о Кровном договоре. Все было заключено на словах и чувствах, которые связывали Дафну с Арно. Никто не боялся, что она передумает, так она была влюблена и покорена. Арно, в отличие от брата, жил в Англии и, хотя был старше на четыре года его, не форсировал собственную свадьбу. Все принимали ее как неизбежность — и Дафна, без памяти влюбленная в него, и особенно наши родители. Куда больше тогда их волновал вопрос моего замужества, потому что отцу совершенно не нравился Драко. Он, не скрывая, подыскивал мне другого жениха, но ты знаешь, чем все закончилось. К свадьбе Дафны я уже должна была нянчить Скорпиуса. Мы с сестрой никогда не были близки, и, возможно, поэтому то, что я пишу тебе, дается мне так тяжело. Я боюсь, что ошибусь, потому что совсем не знала ее тогда и не стремилась узнать после. Это неведение убивает меня, и грязную истину я бы предпочла самой складной теории. Прости, я отвлеклась. Арно исчез. Просто так, и мы все были удивлены не меньше, чем ты, наверное, удивлена сейчас. Его не могли найти ни его родители, ни наши, ни сама Дафна — никто не знал, жив ли он и почему пропал. Сначала мы ждали требований о выкупе, потом сообщений из больницы, потом объяснительного письма, а потом Дафна сказала хватит. Август продолжал искать сына, но она потребовала от нашего отца незамедлительно найти ей новую партию. Мы все были так изумлены и подавлены, что никто не стал спорить или расспрашивать ее. В тот момент она казалась такой уверенной, будто в своем решении выточенной из мрамора. Отец устроил все поразительно быстро. Свадьба с Теодором должна была показаться поспешной кому угодно, но Дафна умудрилась обставить все так выгодно, что на ней присутствовали все наши знакомые и ни один из них не выразил недовольства. Что же, я не нянчила Скорпиуса на свадьбе сестры, но была уже на восьмом месяце, и потому могла воспринимать все предыдущие события в ином свете, нежели они были на самом деле. Может, дистанция между мной и Дафной вынуждала меня тянуться к ней и наблюдать, а, может, я тешилась фантазиями, чтобы объяснить чужую жизнь простыми ответами. Ты родилась в мае, на два месяца раньше, чем все ждали, но оказалась здоровой, хоть и недоношенной малышкой. Дафна была тревожной и нервной почти всю беременность, так что мы боялись только выкидыша, а на все остальное закрывали глаза. Ты родилась, и у всех нас отлегло от сердца. Гринграссы нашли свое продолжение в роду Ноттов и Малфоев, и все успокоились. Все, кроме отца, разумеется. Его дочери были замужем, но долг или жажда благодетельства продолжали висеть над ним. Знаешь, он всегда был человеком чести, полагая, что та превыше его сердца и превыше сердец всех остальных. Он не мог простить себе, что не сдержал слово, хоть оно сорвалось и не по его вине. У Рафаэля и Жюльетт уже был шестилетний сын, и Руперт решил заключить новый союз. Тогда ему и пришла идея подписать с Августом Кровный договор: слова молодых людей были крайне ненадёжны. Он не спрашивал ни согласия Дафны, ни позже — моего. Нас обеих поставили перед фактом, когда все уже было решено и сделано, и я уверена, все эти годы она, как и я, искала оправдания для собственной слабости или трусости. Может быть, у нее получилось лучше. Однако сначала она была в гневе и требовала расторжения договора, но аргументы отца были сильнее, разумнее, логичнее. Мне тогда даже показалось, что моей сестрой снова стала та беспомощная, влюбленная Дафна, которая безропотно смотрела на Арно и вторила его словам. Но нет. Просто отец всегда умел ставить людей на место. И место свое Дафна, по его великодушию, уже выбрала. Я пытаюсь, честно пытаюсь вспомнить для тебя как можно больше, чтобы дать тебе полную картину и ещё — отсрочить неизбежный миг, когда придется договорить. Мне хочется, чтобы ты сама поняла все и мне не пришлось выводить это слово за словом, навсегда запечатывая свои фантазии в бумаге. Я боюсь, что ты тоже станешь их жертвой, и никак не могу решить, что будет менее жестоким по отношению к тебе: открыть их перед тобой или замолчать, оставляя тебя связанной и слепой в той пучине, куда ты угодила не без моего участия. Ну вот надо и сказать. Больше всего на свете я хочу ошибиться и бестолково отобрать у тебя эти минуты жизни, что ты потратила, читая историю, которая подошла к нынешнему моменту. Пусть я совру и обману тебя! Хотела бы я соврать. Но, если разум хранит тебя от потрясений и ты до сих пор не связала обрывки моей памяти воедино, я скажу. Последние восемнадцать лет я догадывалась, думала, убеждалась, верила и боялась, что ты дочь не того человека, который тебя воспитал, и Теодор вовсе не твой отец. Я знаю, что, когда Арно объявился в Англии снова, несколько лет спустя, когда никто бы и не вспомнил подробностей его исчезновения, Дафна не захотела с ним видеться, хотя я точно знаю, что он искал с ней встречи. Причины могут быть доподлинно известны лишь ей самой, но ничто не уберегло меня от собственных догадок. Когда ты спросила меня про болезнь Аделы, я поняла, что вы со Скорпиусом пытаетесь сделать. Руперт упрям и жестокосерден, но он никогда не отвернется от правды, если она будет на вашей стороне. Может быть, ты найдешь ее не там, где искала, и она окажется тяжелее, чем ты могла предположить. Люблю тебя, Астория» — Ты дочь не того человека, который тебя воспитал, и Теодор вовсе не твой отец, — говорит Скорпиус, и я бессмысленно смотрю ему в рот, откуда он и достает эти слова. — Теодор вовсе не твой отец, — повторяет он. — Мелани! Ты меня слушаешь? Ты дочь не того человека, который тебя воспитал, и Теодор вовсе не твой отец. Ты дочь не того человека… Я отступаю назад, врезаясь во что-то: меня бьет по спине, будто палкой, но я продолжаю пятиться, потому что Скорпиус сошел с ума. Под ноги валятся какие-то вещи, одна из них придавливает мою ногу, и я выдергиваю ступню, нашаривая пальцами ручку двери. Она должна быть где-то за моей спиной, здесь мы вошли, значит, здесь я ее и найду. — Теодор вовсе не твой отец. — Замолчи, — не своим голосом требую я, и лицо Скорпиуса становится хмурым, непонимающим. — Ты дочь не того человека, который тебя воспитал. — Перестань. — Мел! — Скорпиус надвигается, и я с ужасом жду, что она снова откроет рот. — Мел, спокойно, все хорошо, все в порядке. Ты меня слышишь? — Не надо этого говорить, — прошу я, едва ворочая пересохшим языком. — Ты не понимаешь, что говоришь. — Я лишь сказал, что это мамина догадка. Что могла все не так понять. Что это только слова, — он будто бы и правда повторяет это второй раз, и я верю, что он произносил именно это. Но в ушах все равно стоит голос Астории, а перед глазами скачут строчки ее почерком. — Мел? Я киваю. Он осторожно приближается, притягивая меня к себе и кладет теплую и неожиданно тяжелую ладонь мне на затылок. Я закрываю глаза и пытаюсь выдохнуть. — Это только предположение. У мамы даже нет никаких доказательств, кроме неудачных совпадений, — говорит Скорпиус так ровно и безмятежно, что я на долю секунды чувствую себя буйнопомешанной, которую приводят в чувство. Очень зря. Мысль о сумасшествии снова врывается в мое сознание, являя одну-единственную сцену, на много лет ставшую моим кошмаром. Пустынный коридор больницы Святого Мунго. Голос, который зовет меня по имени. И взгляд безумца, идущего за мной по пятам. Этот человек всегда был незнакомцем, даже после того, как я узнала его имя и степень родства с Адрианом. Даже когда он обрел личность и имя Арнольда Селвина, я задвигала его во тьму сознания, чтобы вспомнить лишь в момент встречи с боггартом. А теперь? Теперь кто это? Я не хочу в это верить. Пальцы Скорпиуса, перебирающие волосы у меня на затылке, раздражают. Я дергаюсь, отстраняюсь и отворачиваюсь, чтобы не смотреть на него. Если допустить — просто допустить — мысль, что Астория не ошиблась, можно и правда сойти с ума. Моя мать достаточно чистокровна, чтобы родить от Селвина. Значит, я могу не только оказаться кузиной Аделе и Адриану, за которого по Кровному договору должна выйти замуж, но унаследовать проклятие Маделейн, которое не позволит мне самой иметь детей ни от кого, кроме мне подобных. И от Джеймса тоже. Не говоря о том, что мой биологический отец — сумасшедший с дурной репутацией, которого я все детство видела в кошмарах. Не говоря о том, что моя мать знала это — и молчала даже в те моменты, когда я заплаканная и напуганная приходила к ней среди ночи, потому что чувствовала на себе его неистовый, бешеный взгляд. Меня начинает бить такая крупная дрожь, что, кажется, будто трясутся стены. Скорпиус кладет руку мне на плечо. — Не принимай все за чистую монету, хорошо? — просит он, как будто это и правда что-то изменит. Будто это и правда возможно. — А как я, по-твоему должна это воспринимать? — Как слух, — твердо отвечает он. — Домысел, ничем не подтвержденный. Нужно только развенчать эту гипотезу и все будет как раньше. Вот увидишь. — Как раньше? — вторю я, глядя на свои побелевшие пальцы. — Как раньше. Ты будто бы еще не сообразил, какой великолепный выбор передо мной стоит. Снова, черт возьми! Снова все альтернативы какие-то паршивые! Либо я оказываюсь дочерью сумасшедшего и не могу иметь детей от кого хочу, но дедушка, разумеется, разрывает близкородственную помолвку, либо помолвка в силе, а все, что написала Астория, просто домысел, и у нас вновь ничего нет. Хотя, может, ты и прав, нужно успокоиться, потому что моя истерика никак не поможет! Ведь все уже и так определено! Просто я этого не знаю. Скорпиус молчит, и слава Мерлину, что молчит. Содержимое письма почти никак его не касается, а потому неудивительно, что самообладание дается ему легко. На смену моей дрожи приходит нетерпение: меня потряхивает, и я просто не могу оставаться на месте, меряя беспокойными шагами чулан. Мне нужно как-то это узнать. Просто узнать. Это ведь уже произошло — или не произошло — и всего-то и требуется, что докопаться. Это не может быть сложно. Ответ наверняка на поверхности. Просто я не могу сосредоточиться. Озарение окатывает меня болезненным облегчением и липким страхом одновременно. Я щелкаю пальцами, собирая мысли в осознанное решение, и зову в пустоту: — Дикси. Я успеваю заметить недоуменный взгляд, брошенный Скорпиусом за мгновение до появления домовика, но не трачу время на персональные объяснения. — Дикси, ты сделаешь то, что я скажу, и не расскажешь об этом ни одной живой или мертвой душе. Ни словом, ни намеком, ни письмом, ни кивком. Ты меня понял? — медленно произношу я, не сводя глаз с эльфа. Тот, наверняка напуганный моим тоном, нервно кивает. — Принеси мне что-то из вещей отца, — последнее слово я выговариваю с таким усилием, будто откалываю кусок скалы. — Что-то, что он уже отдал тебе на чистку, но ты ещё не успел привести это в порядок. Лучше выбери несколько вещей. — Но мисс Нотт, ваш отец спросит… — Я верну тебе все, как только ты принесешь. Он не успеет заметить пропажу. Ты все понял? Эльф снова кивает, уже спокойнее, но спешит удалиться с таким глубоким поклоном, что едва не шаркает лбом по полу. После его исчезновения в воздухе остается едва слышный звон. Возможно, я путаю его с тишиной, в которой собираются мысли в голове Скорпиуса. — Что ты собираешься делать? — спрашивает он, но по лицу видно, что он и сам догадывается. — Генетический тест, — ровным голосом отвечаю я. — Чтобы знать наверняка. Скорпиус кивает. — Это хорошая идея. Я ничего не отвечаю. Напряженная, не в силах даже присесть, я на негнущихся ногах приваливаюсь к полкам за своей спиной, игнорируя, как больно они впиваются поперек позвоночника. Нужно только дождаться возвращения домовика. Сварить зелье. И узнать правду. Может быть, это — последний момент гнетущего неведения, за которым придет шторм. Одно я знаю наверняка: что, так или иначе, погибну.