Круглый дурак

Мужчина открывает дверь и заходит в свою маленькую квартирку. — Привет? – неуверенно произносит он. Сидящая в кресле девочка благосклонно кивает ему, не отрываясь от чтения какой-то манги. Скорее всего, это ужастик. Не глядя поправляет полы пиджака и разглаживает складки на форменной юбке. К спинке кресла приставлена коса, отбрасывающая миллион солнечных зайчиков на стену. — Есть хочешь? – снова неуверенность – как будто бы не его квартирка, как будто бы это он – плод ее фантазии… Кивок. — Будешь бутерброд с яйцами и огурцами? Еще один кивок. — Хорошо. Подожди, пока я сварю яйца, и помой огурцы. Правая рука дернулась, книжка выпала из рук. — Ладненько, уж сам помою, сиди. И снова кивок. Нориаки чувствует себя глупо, как будто разговаривает сам с собой. Собственно, по большому счету, так оно и было. Крошечные, будто бы еще молочные, зубы девочки впиваются в бутерброд, да так, что яичная паста, приготовленная на скорую руку, вылезла меж двумя кусочками хлеба и измазала подбородок. — Вытрись, — протягивает ей салфетку. Она высокомерно хмыкает, но принимает бумажное полотенце. Косу школьница принесла и в кухню – оная стоит за ее спиной, как будто охраняя. — Может, оставишь оружие в прихожей? – пытается достучаться до нее Нориаки, осторожно держа за локоть. Девочка в форме старшеклассницы вырывает руку и поворачивает к нему лицо. Огромные глаза сузились, а радужка темно-синего цвета блестит, очаровывая. Странная они парочка: взрослый мужчина и старшеклассница, больше похожая на малого ребенка. — Мне не нравится это оружие, — раздался в комнате голос, тихий и серьезный. В это время мужчина пытался сделать эскиз. — Не дергайся, пожалуйста. — Мне не нравится это оружие, — отрезала девушка, отставляя косу в сторону. Наверное, тогда Нориаки понял, что она не умеет рисовать. — Как меня зовут? – девочка-старуха пытается не пролить чай, неся чашку. На самом деле, ей уже давно за сто, но та до сих пор выглядит так, будто ей пятнадцать. Кубо медленно водит пальцем по линиям рисунка. Поднимает на нее голову. Наверное, самой примечательной чертой во внешности девушки являются, как ни банально, ее глаза. Темные, словно угольки, но в тоже время до того мягко-синие, что легкие разрывались от нежности. Один из последних лучей солнца нерешительно запутался в черных волосах девушки. Они смотрели телевизор, когда он уловил какое-то слово из общей болтовни диктора. Lucia. — Как меня зовут? – отчаянно спрашивает девушка, ставя чашку прямо на рисунок, сминая бумагу, искривляя линии нарисованного человеческого лица. Ее собственного, между прочим. Свет. — Рукия, — выдыхает Нориаки, садя ее рядом, стараясь закутать новорожденную в свое тело, не дать ей замерзнуть в одиночестве. Она же касается холодным носом его плеча, а маленькие детские пальцы стараются оставить синяки на спине мужчины. Оставить в этом мире хоть что-нибудь. — Что это? – Рукия показывает на один из его набросков. — Кимоно, — мельком глянув на рисунок, отвечает Нориаки. – Одежда такая. — А почему ты нарисовал кимоно? — Потому что мне страшно захотелось нарисовать его. — Симпатичное, — одобрительно кивает девушка, смотря на себя в зеркало. В следующий раз, когда молодой мужчина приходит домой, его встречает не старшеклассница, а самурай. То есть, не самурай, конечно. Просто почему-то на Рукии оказалась не школьная форма, а кимоно, хоть и такого же угольно-черного, как ее волосы, цвета. — Нарисуй мне оружие, — вместо «привет» говорит сожительница. — Волшебное слово? — Я тебя и без оружия ухайдакаю, — брови сходятся на переносице. — Мне бы хватило простого «пожалуйста». Рукия никогда не говорила «пожалуйста», но всегда благодарно кивала за помощь и даже иногда бросала короткое «спасибо». Она всегда язвила с каким-то едва заметным презрением, но, тем не менее, была чересчур великодушной. Иногда Кубо казалось, что он сходит из-за нее с ума, и в то же время он отчаянно боялся, что она исчезнет. Но маленькая шинигами – проводница духов, как узнал Нориаки после одной случайно оброненной фразы – всегда ждала его на старом продавленном кресле, листая какую-то мангу. Затем они как-то ужинали, смотрели телевизор, разговаривали… Если у девушки было хорошее настроение, она послушно сидела на стульчике в обнимку со своей новенькой прекрасной катаной белоснежного цвета. Он всецело принадлежал маленькой тиранке, в то время как Рукия была абсолютно и полностью его. Она была частью его собственного сознания, постепенно став главной зависимостью в жизни молодого художника. Бросив незаконченную мангу, Кубо даже не жалел – ведь у него есть Рукия. А потом появился Ичиго Куросаки. Рукия никогда не была главной героиней. Собственно, она не особо-то и хотела ею быть. Возможно, именно поэтому однажды, придя в свою квартирку с потрескавшимися стенами, Нориаки увидел рядом с ней парня. Девушка как обычно что-то читала, а юноша сидел на полу, откинувшись на ее колени. Он ничем не выделялся: черные волосы, карие глаза, не слишком высокий, худой, жилистый. Незнакомец тут же повернулся к вошедшему. — Привет? – снова вернулась неуверенность. Девушка подняла голову, недовольно смотря на обоих. — Это – главный герой, — пояснила она, — кажется, его зовут Ичиго. Это означает «защитник», дубина, — грозит маленьким пальчиком с трудом подавившему смешок мужчине. Парень вздрогнул, услышав низкий голос Рукии, и сжал ее руку, будто бы защищая. От кого? От него, что ли? – с ошеломлением подумал Нориаки. Рукии может что-то угрожать с его стороны? Что за чушь! — Он тоже… шинигами? – старается говорить спокойно. — Нет, — качает головой девушка, — он человек. А пока безмолвный персонаж нахмурил брови и еще крепче сжал ее руку, пытаясь встать, но тут же был остановлен ею. И Кубо почти взрывается – хочется выкинуть этого Ичиго на улицу, хочется подойти и набить ему морду, убить, чтобы он не вернулся, чтобы больше не пришел и не смел, НЕ СМЕЛ прикасаться к его Рукии. Но с губ слетело совершенно другое: — Я думаю, пусть лучше Ичиго будет рыжим… А то выглядите, как близнецы. Контраста добавлю? Рукия вопросительно смотрит на новенького, тот задумчиво кивает. Следующий вечер они проводят уже втроем: Нориаки, Рукия и хмурый рыжий парень с хулиганскими замашками. Улькиорра спокойно все воспринимает. Он кивает, показывая, что прекрасно понял свою задачу. Не показывает и проблеска эмоций – так и не развился дальше стадии односложных ответов. Рыдает же Орихимэ – сколько бы она не плакала, Кубо никак не может привыкнуть к ее слезам. Шиффер не пытается ее успокоить, в отличие от благородного гордого квинси. Большинство отворачиваются, такие как Ишшин, Тоусен, Рукия, Бьякуя… Помочь они не могут ничем, не та страница, и отворачиваясь, с трудом сдерживают собственное горе. Они знают, что это означает – когда рисуют смерть. Канамэ даже выходит за дверь, затем обмолвившись как-то лохматому другу, что иногда во снах его посещает этот звук – звук судорожных всхлипываний, что разбивает ребра и заставляет глаза гореть, как от огня. — Прости, Улькиорра, — Нориаки пытается оправдаться перед бледным зеленоглазым Пустым, перед Рукией и самим собой, — но так надо. Тот понимающе кивает. К ним подходит Айзен и хлопает Шиффера по плечу. Единственный, кто может безнаказанно. — Удачи, номер 4, — по-отечески серьезно говорит он. Кубо понимает, что Соске по определению таких чувств испытывать не может, но все же благодарен ему за расширенные зрачки арранкара, за сыновью привязанность, за что-то то неопределенное, что промелькнуло в перевернутых зеркалах его глаз. — Не подведу вас, – коротко отвечает ему Эспада номер четыре. Лишь в последнее мгновение своей жизни привычный поток мыслей треснул, предал Пустого. Глядя в неожиданно сухие глаза рыжей девчонки, совсем не женщины, он понимает, что через секунду ее плотину прорвет и она бросится к нему, чтобы помочь, обнять, спасти… Еще мгновение – и слезы бешенным потоком польют из ее глаз, а Шифферу ничего не останется, кроме как успокоить ее и остаться, чтобы не допустить больше этих глупых рыданий. Жизнь внезапно становится чем-то тем, чем нужно дорожить – и рука тянется, чтобы взять рыжую за руку и никогда не отпустить. Но ладонь рассыпается на глазах, так и не дотянувшись, и Улькиорры Шиффера больше не существует. Исида пытается обнять беснующуюся в истерике девушку. — Тише-тише, Иноуэ-сан, — шепчет он в перерыве между главами, — вы же знаете, что это – воля Кубо-сама. Это жизнь. Нориаки любит Рангику – она никогда не прогоняла его, радостно показывая припрятанную бутылочку саке, намекая, что всегда рада посидеть с ним да «поговорить»… Сегодня она не менее весела, чем обычно, даже больше – в следующей главе она встретится наконец с Гином, чтобы узнать, что он вовсе не предатель. — И тогда я залеплю ему пощечину: «Скотина! Почему не верил, что я все пойму и помогу?» Ик! — Мацумото вошла в раж, картинно размахивая руками, показывая, как Ичимару упадет на колени и будет просить прощения. Конечно же, после предложения руки, сердца и запасной печени в случае отказа ее собственной, она простит его, и они пойдут мочить Айзена. Последний, кстати, скорее всего, знает, зачем Кубо пришел сегодня к ней. По смешному стечению обстоятельств, Айзен почему-то знает все то, что знает Нориаки. — Рангику, — тихо отзывается мужчина, отодвигая пиалу с остатками саке, выпитого для храбрости, — я должен тебе кое-что сказать. Нориаки любит Рангику – она, естественно, все поймет. Понять-то поймет, только вот простит ли? На глазах мгновенно протрезвевшей женщины выступают слезы. Медленно, мучительно… — Гин… Умрет? – сиплый голос совершенно ей не подходит, как будто бы это не она говорит, а кто-то другой, чужой… Совсем не она, совсем не о ее Гине… — Рангику... Она закрывает рот руками, чтобы не дать крику вырваться наружу, чтобы никто не узнал, не услышал, не увидел… Мацумото прекрасно исполнила свою роль, хоть ей, наверное, больше всего хотелось просто лечь и умереть рядом с Ичимару. Рангику всегда страдает в одиночку. Нориаки Кубо же чувствовал себя слишком грязным, чтобы садиться с Рукией за один стол. Слишком возомнил себя Богом, слишком многих убил… Теперь уже Кучики, девушка не стала относиться к нему почтительнее ни на йоту, но, тем не менее, он понимал, что она – такая же, как Улькиорра или Гин – смертная. Смешно-то как – сделал ее богиней смерти, чтобы не дать умереть, и умертвить само звание шинигами. Она так же, как и всегда, читала какую-то мангу, сидя в кресле. Куросаки старательно чистил Зангетсу, сидя под спинкой. Нориаки не слишком любит разговаривать с Ичиго – тот чаще всего зол на него, и не зря. Рукия же как будто разделяла Кубо-автора и Кубо-друга. Тогда он и решил взять себе псевдоним – пусть Тайто Кубо будет для нее этим самым Богом, который распоряжается их чувствами и жизнями, в то время как Нориаки будет готовить ей бутерброды с яичной начинкой. Глядя на них, таких умиротворенных, таких… уютных?.. наслаждающихся молчаливым обществом друг друга, мужчина в который раз решил, что никогда не позволит рыжеволосому забрать его Рукию… Несмотря на все, что между ними происходило, несмотря на то, что он сам это нарисовал и придумал – несмотря ни на что, они не будут вместе. Хотя, Кубо ясно понимал, что бы он ни решил, что бы ни придумал, они всегда будут вот так вот сидеть в его крохотной квартирке – не нуждаясь ни в ком, кроме друг друга. Раздражали вопросы об этом. Не опровергать, потому что понимаешь, что невозможно опровергнуть непреложную истину. Не подтверждать, потому что никогда не позволишь этому случиться. Куросаки Ичиго перестал видеть духов. Рисовать его глупым, рисовать его наивным, рисовать его сумасшедшим, рисовать его жалким… И маленькие детские пальчики касаются щеки Нориаки. Рукия смотрит ему в глаза. — Пожалуйста, — она никогда не просит его. Ни тогда, когда она собственноручно убивала Кайена, ни когда Орихимэ Иноуэ поняла, что влюблена в Ичиго, и не в тот момент, когда Айзен продырявил ей грудь, никогда, никогда, никогда… Приглаживая волнистые каштановые волосы, улыбается Соске. Он всегда выслушивает безумного автора. Ты же понимал, что так и будет. Конечно, понимал. Но надежда умирает последней, так ведь? А эта девочка с огромными синими глазами разбивает все вдребезги. — Пожалуйста, позволь мне вернуться к нему. Пожалуйста, позволь ему вернуть меня. Ну и дурак же ты, Кубо.