Всё больше крови на её руках, за багровыми реками не слышно её голоса, как бы громко она не молила, не взывала о помощи. Она всего лишь новичок! Почему никто не хочет ей помочь? Почему только лишь она? Почему, почему, почему, почему, почему, почему?
Её мир полон ярких цветов помимо красного, что въелся в её кожу, снился ей в кошмарах, после которых она с криками просыпалась в холодном поту и залпами винтовок в ушах. Каждый раз она в немом ужасе поднималась с помятой простыни в поисках зеркала или источника воды, дабы убедиться, что её глаза всё ещё голубые, волосы рыжие, а веснушки яркими пятнышками обсыпали бледную кожу. Пока у неё были цвета, она не чувствовала себя одинокой, а совесть не так сильно изъедала душу, когда она брала в руки оружие и омывала землю кровью ради тех, кто подначивал её идти дальше и в то же время прятался в убежищах. Пока у неё были цвета, пока она могла их воспринимать, Рук убеждала себя, что оно того стоит.Не правда. Оно не стоило того. Совсем. Алый цвет на руках. Металлический привкус на языке. Небесно-голубые глаза на бледном лице. Нет надежды очиститься вновь.
У неё были цвета, большего ей и не нужно было. Рук возвела оружие и спустила курок. И тогда не стало больше цветов. То была рутина, Рук было поручено захватить очередной аванпост. Она в одиночку зачистила местность от эдемщиков. Подкрепление не прибыло, впрочем, как и всегда. Она вихрем пронеслась по местности, всё больше и больше проливая кровь ради округа Хоуп. Женщина отдавала всю себя за округ с того самого момента, как заковала в наручники Иосифа Сида.Крохотный серебряный просвет в багряном мареве.
Она убила каждого в том здании и как раз искала рацию, чтобы Сопротивление прислало, наконец, своих бойцов туда, но её чуть не подстрелил один из эдемщиков. Проматерившись и стиснув зубы, женщина пригнулась за ящиком и краем глаза заметила фигуру мужчины с символикой культа за забором. Рук выстрелила в ответ и снова пригнулась, когда мимо просвистела свинцовая очередь. Несколько минут они выгадывали момент, пытаясь задеть врага, но когда у культиста заклинило оружие с глухим лязгом, Рук пустила по нему очередь, попав в грудную клетку. Задыхаясь собственной кровью, мужчина повалился на бок. Он распластался на земле и обмяк, а Рук лишь выдохнула и отвернулась, продолжая поиски… И вдруг не стало больше цветов. Рук замерла с широко открытыми глазами, перед ней — абсолютно серый мир: небо, трава, деревья, ярко-алый на её руках и вокруг.Оно того не стоило.
В груди больно защемило, всё тело сотрясла дрожь. Она повернулась в сторону эдемщ… её соулмейта, в котором также не осталось более цветов. На негнущихся ногах женщина медленно подошла к телу, на душе — морозное ничто, а в лёгких осел прах ею убитых.Удивительно, что она не покончила с собой в тот момент, не добавила последнюю алую каплю в реку трупов, багряного цвета которой она не могла больше видеть. Больше не увидит она ярко-алый на своих руках, но он навеки будет выжжен в её памяти. Оно того не стоило. Почему? Почему она? Почему, почему, почему?
Неизвестно, сколько она просидела подле тела своей второй половины души, она не помнит, как перевернула его на спину, а голову положила себе на колени. Подушечками пальцев она стёрла серую дорожку крови около его рта, прекрасно зная, что она должна быть красной. Рук не воспринимала больше цвета. Мертвой хваткой она вцепилась в пистолет правой рукой, даже сейчас не в состоянии отпустить и сдаться. У него нос с горбинкой, есть скол на верхнем резце, шрам на левом виске, который она потирала с горечью и запоздалой нежностью. У него широкая нижняя челюсть, есть татуировка в виде соловья на левой стороне шеи. Рост у него примерно метр семьдесят пять, ненамного выше её самой. У него широкие плечи и большие ладони. Он был красив. А она убила его. Так она и сидела, убаюкивая своего соулмейта, вот только заплакать не получалось, она не могла выдавить даже слезинки ради своей второй половины души, которую она своими же руками и застрелила, чёрт возьми.Она никогда не смоет алую кровь со своей кожи, на веки вечные пропитавшись ей насквозь. И пусть она больше не увидит этот поганый цвет, он ярким пятном останется на её душе.
Невидящим взором она смотрела вперёд, дрожащими пальцами потирая шрам на чужом виске и сжимая пистолет в другой руке. Минули часы. Уже закат. Без красок мир её помрачнел. Пустой. Тёмный. Холодный.Как и она сама.
Послышались скрип колёс, лязг закрываемой двери и громкие голоса. Рук не двигалась, замерев изваянием и смотря в бесконечную серость уходящего за горизонт солнца, всё ещё потирала чужой шрам и сжимала пистолет. Голос, казалось, что-то спрашивал или требовал, но она не реагировала. Голос стих, чужая злость сменилась непониманием, потом — очередная какофония голосов и стрёкот рации. Прошло ещё больше времени. Мир становился всё мрачнее. Послышался звук очередной подъезжающей машины. Снова лязг закрываемых дверей, журчание шепотков и удивлённые вздохи. Позади — хруст гравия под подошвами тяжёлых ботинок. Медленно обойдя женщину вокруг, знакомая фигура в незнакомых тонах появилась в поле её зрения и закрыла собой уходящее серое солнце за горизонт, что разделял пустой, серый небосвод и блеклую, серую пустыню округа, которую она окропила алым ни за что. Иосиф Сид спокойно, тихо взирал на Рук из-за линз своих поблекших авиаторов, а женщина чувствовала себя слишком опустошённо, чтобы удивляться. — Дитя… — на выдохе произнёс он, опуская взгляд и видя, как она медленно потирала висок своего соулмейта одной рукой, а второй бледной, трясущейся рукой сжимала пистолет. В ответ она смотрела на него невидящим взглядом, на лице — ни единой эмоции, а вокруг становилось всё холоднее и холоднее.Оно вообще того не стоило. Она обманывала себя и остальных, а теперь не осталось больше спасительной лжи. Правда была горько-серой, она заглушила обесцвеченную ревущую кровавую реку, что следовала за женщиной повсюду.
— Ты ранена, дитя? — спросил её Иосиф, смотря на женщину с нечитаемым взглядом бледно-серых глаз. Рук, не мигая и не двигаясь, лишь смотрела на него, внутри у неё остались лишь обледеневшие куски души. Иосиф глубоко вздохнул и нежно потянулся ладонями к её лицу, женщина же даже не шелохнулась, не могла заставить лицевые мышцы работать. — Твой гнев иссяк, — тихо, с печалью в голосе начал он. — Ты разрушала всё на своём пути, пускала корни ярости во всех, с кем сталкивалась, отказывалась отречься от своей гордыни. И вот, к чему всё привело. У Сида подрагивал голос, будто именно он в данный момент испытывал жуткую боль. Снова опустив взгляд на тело на её коленях, он в очередной раз выдохнул и коснулся её лба своим, обесцвеченными очками и серыми глазами закрывая женщину от всего мира. — Ради своей души, дитя, — произнёс Иосиф на выдохе, на лице застыло выражение разочарованного родителя, — умоляю тебя, искупи свои грехи. Она всё смотрела на него пустыми глазами, пальцы ни на секунду не останавливались на виске своего соулмейта. В оглушительной тишине Непоколебимый и Неудержимая, Отец и Рук, казалось, смотрели друг другу в душу. Его хватка на её щеках не усиливалась, его глаза не темнели от нарастающего гнева. С тихим полувздохом-полувсхлипом женщина прильнула лбом к нему. Больше нет смысла сопротивляться.Оно того не стоило.
Иосиф облегчённо выдохнул и нежно провел пальцами по её щекам. Легко поцеловав женщину в лоб, он отстранился, его обесцвеченные глаза всё такие же нечитаемые. — Нужно всё подготовить, а пока я оставлю тебя наедине, чтобы ты могла его оплакать, — прошелестел Сид. — Но ты не останешься одна, дитя. Рук всё продолжала молча смотреть на него. Тогда он протянул к ней ладонь, на лице застыло серьёзное выражение: «Пожалуйста, дитя, отдай мне пистолет. Ради своей же безопасности и моего душевного спокойствия. Прошу». Женщина инстинктивно сжала руку на оружии, не желая расставаться с остатком собственного рассудка.Её руки навечно омыты ярко-алым. Подобно Всаднику Апокалипсиса, её поступь сопровождалась разливами багряных рек, а её пистолет — всё такой же мертвецки-серый леденящий душу вестник смерти, что проносится бурей по миру и несёт тихую весточку о Конце.
Она отдаёт ему оружие. Оно ей не нужно более. Оно не стоит того, чтобы держать при себе.Оно никогда того не стоило.
Иосиф благодарит её, передаёт пистолет ближайшему верующему и оставляет её наедине со своим соулмейтом, чьё тело давно уже остыло, а кровь свернулась неприятной коркой на её коже. Ещё раз женщина обращает свой взор на стремительно бледнеющее оттенками серого небо под аккомпанемент не стихающих голосов в отдалении и белый шум статики раций. Когда один из верующих опасливо подходит к ней и опускает свою куртку ей на плечи, Рук лишь смотрит в никуда. Она не издаёт ни единого звука и не движется, продолжая наблюдать за уходящим диском солнца, за тем, как становится холоднее, темнеет мир вокруг и превращается в ничто. Рук смутно задаётся вопросом, является ли тот Коллапс, в который так свято верит Иосиф, огненно-ядерной смертью на самом деле. Скорее, его Коллапс — повсеместное, внезапное лишение всех красок, когда все без исключения становятся равными между собой и лишены надежды. Все, кроме тех, кого Сид успел «спасти».Для неё нет спасения. Не видать ей искупления. Она — гнев и смерть в одном лице, поступь её — вестник разливающихся багровых рек, руки её не отмыть от красного-алого-багряного. Перед тем, как раскрывающаяся пасть бездны поглотит её, всё, что у неё остаётся, — ощущение чужого шрама на кончиках пальцев и яркое до тошноты воспоминание последнего сдавленного вздоха.
Рук на грани мутнеющего здравого смысла хотелось бы вернуть пистолет, хотелось ощутить предсмертный поцелуй металлического дула в том самом месте, где был шрам у её второй половины. С яркой вспышкой перед глазами и запахом пороха в носу ей хотелось сбежать из этого кошмара, в призме которого преломлялся лишь серый цвет.Подходящая участь — убита тем же оружием в тот же самый день. Рук заслуживает судьбу убийцы.
Неизвестно, сколько времени прошло, но вдруг Рук нежно подняли на ноги, рука Иосифа опустилась на плечи, а тело её второй половины аккуратно положили рядом с остальными ею убитыми. После она очутилась в грузовике между Иосифом и одним из его верующих, который нерешительно взял её руку в свою и позволил женщине описывать рваные круги на тыльной стороне своей ладони, имитируя тот шрам, что был на виске её пары. Рук не могла найти в себе сил заплакать, всё её естество онемело в один миг, стало блеклым и серым, подобно миру перед её глазами. Она не чувствовала время, в голове не было ни единой мысли, лишь серость и тишина. Рук медленно сморгнула, когда грузовик остановился, отрывая взгляд от приборной панели и осознавая, что они приехали к бункеру в Долине Холланд. Иоанн нетерпеливо ждал их прибытия, повсюду были его преданные, вооружённые до зубов избранные. Со вздохом она вышла из машины следом за Иосифом и замерла, пока он мягко не подтолкнул её вперёд, призывая идти к младшему из братьев Сид. Иосиф ненадолго оставил её, чтобы поприветствовать Иоанна, он крепко взял брата за предплечья и, прикрыв глаза, прильнул лбом к нему. Отстранившись, Иосиф подозвал Рук, и вместе они проследовали за Иоанном в глубины его бункера. Рук опять потеряла счёт времени, так как внезапно оказалась в хорошо освещённой комнате, где одиноко стояло кресло со столом, на поверхности которого аккуратно были разложены различные инструменты. — Иоанн примет твою исповедь, дитя, — тихо сказал ей Отец, — и избавит от грехов, что тяготят твою душу. Ты искупишь свои грехи. Ты будешь спасена. Его голос был твёрдым, уверенным в каждом произнесённом слове, а Рук лишь выдохнула и прикрыла глаза. — Хорошо… Отец… — прошептала бывшая помощница шерифа, её собственный голос казался глухим, хриплым и бесцветным, как и её зрение. Казалось, будто что-то промелькнуло в глазах Иосифа, словно стремительная искра, что тут же погасла, и он прильнул своим лбом к ней, на короткий миг разделяя воздух на двоих. Когда он отстранился, Сид нежно оставил лёгкий поцелуй на её лбу и оставил Рук на попечение младшего брата. Звук закрываемой тяжёлой двери мог бы казаться ей роковым, если бы в ушах до сих пор не стояло эхо последнего вздоха второй половины её души. Молча женщина прошла вперёд и села в низкое кресло, совсем не замечая коварную ухмылку Иоанна и то, как он обомлел, видя отсутствующее выражение на её лице. Сид с осторожностью связал женщине запястья и лодыжки. — Ну что же, моя дорогая, начнём? — пропел Иоанн и обескураживающе улыбнулся, мягко проведя кончиками пальцев по её щеке и убирая за ухо непослушную прядь волос. Сид вплотную придвинул свой табурет к Рук и сел так, что внешней стороной бедёр и коленей он касался её внутренних. — Начинай с самого начала, дорогая, не скупись на детали. Мы должны открыть старые раны, исток твоих грехов, прежде чем вывести весь яд и очистить твою душу. Иоанн прильнул ближе к Рук и трепетно, почти ласково, разрезал её рубашку ножом. Женщина несколько долгих мгновений смотрела на него пустым взором, а после откинулась на спинку кресла, совершенно не сопротивляясь ему. — В тот день, когда мы пришли арестовать Иосифа, — прошептала она, прикрывая усталые веки, — я впервые выстрелила из оружия. Я убила девять человек. Оно никогда того не стоило. Мир теперь серый-серый, а руки её всё ещё были по локоть в крови, чёрной, словно сажа, что очерняла каждый её вдох и всё, чего она касалась. Оно того не стоило. Ничто… Стоило просто уйти и оставить всё как есть, оставить в покое церквушку, где распевали «О, благодать», и полуголого проповедника с адским пламенем в глазах. Стоило уйти, прежде чем её поступь стала вестником разливающихся багровых рек, прежде чем её кожа насквозь пропиталась красным-алым-багряным. Стоило уйти, пока её глаза были голубыми, а мир был полон красок. Стоило. Просто. Уйти. … Но она этого не сделала. Бог назначил ей такую расплату. И ей воздастся сполна.