Маскарад

Это утро выдалось на редкость солнечным. Снег искрился за окном, тень от веток деревьев бледным узором покрывала сугробы. Академия Скрипичного ключа стояла во всём своём пока ещё молчаливом великолепии, с трепетом ожидая наступления долгожданной ночи Рождественского бала. Находящееся в том же самом парке здание общежития тоже пока ещё хранило безмолвие, поскольку это был выходной, и едва ли у кого-то было желание подрываться спозаранку. Ну, по крайней мере, так казалось. На втором этаже, в дальнем коридоре мужского крыла, в комнате под номером семнадцать только что очень неприятно и визгливо зазвонил установленный на телефон будильник. Будильник вопил что-то очень громкое, но если прислушаться, становилось понятно, что это были всего лишь непрерывные проклятия: что-то вроде «Я буду жаловаться!», «Я не потерплю этого безобразия в академии!» и «Моцарт, немедленно прекращайте свой цирк!». Тем не менее, тот, кому эти проклятия были адресованы, подрываться с постели отнюдь не спешил. Вольфганг лениво открыл глаза, обводя взглядом ближайшее пространство, пытаясь вспомнить, где он оставил телефон до того, как вырубиться. Вопли герра завуча звучали так знакомо, что уже даже эффект внезапности не срабатывал. А ведь совсем скоро у него будет возможность слушать его только через эти записи. Как никак, последний год в академии… Честно говоря, осознать этот факт по-прежнему было сложно, хотя нельзя отрицать, что за прошедшие года произошло просто невероятно огромное количестве событий. Он познакомился с самыми разными людьми, выиграл одно из самых крупных соревнований среди учебных заведений страны, обзавёлся парочкой полезных знакомств, и многое другое… Амадей так и продолжил бы лежать в кровати, слушая вопли своего будильника и придаваясь воспоминаниям, но… — Моцарт, чёрт тебя возьми! — раздалось вдруг недовольное шипение. — Выключи немедленно свою пищалку, пока я не запустил в тебя моими часами! Вольфганг дёрнулся от неожиданности, поворачивая голову, ожидая увидеть недовольное лицо своего соседа, но тот даже не повернулся к нему, так что угрозы и проклятия в итоге сыпала накрытая одеялом спина. С трудом сдержав глубокий вздох, Моцарт свесился с кровати, чтобы подобрать лежащий на полу телефон, пока в него реально не прилетел будильник. Насколько Вольфганг успел убедиться, этими часами при желании реально можно было разбить кому-нибудь череп. Он сел на постели, потягиваясь, не отрывая взгляда от Спины. Да, точно. Он ведь именно за этим и решил сегодня встать пораньше. Отчасти Моцарт понимал, что ему могут понадобиться силы для сегодняшней ночи, но, во-первых, он и так спокойно поедал кофеин зёрнами, а, во-вторых, когда у тебя на душе скребут кошки, то радоваться любому, даже самому волшебному празднику получается с трудом. Стараясь не шуметь, Амадей сходил в ванную комнату, принял душ и оделся. Он чувствовал себя чужим для собственного тела. Ощущения были отнюдь не новые, но и вовсе не приятные. Возможно, всё дело было в том, что он вырос и теперь то ли мозг не помещался в черепе, то ли, наоборот, казалось, что сознание было точно маленький мыльный пузырь в огромной коробке. Возможно, дело было в приближающемся балу. А возможно, дело было в грёбанном Антонио Сальери, который лежал на кровати и, несмотря на то, что Амадей видел, что тот не спит, даже не поинтересовался, куда он собрался, стоя уже в дверях. — Я пошёл до Макса, — зачем-то тихо сказал Вольфганг, видя, как вздрогнул Антонио от звука его голоса. — Хорошо. — Постараюсь не опоздать. — Хорошо. — Ты что будешь делать? — Обещал позвонить Дову, потом дойду до девчонок, — односложно ответил Сальери. От того, как ровно и безучастно вежливо звучал его голос захотелось вздёрнуться. Амадей стиснул зубы и наконец вышел за дверь. Он шёл медленно, не всматриваясь в коридоры общежития. Почему-то тревога в груди только росла; казалось, что стоило ему только закрыть глаза, как всё пропадёт. Пропадёт академия, пропадёт общежитие, пропадут его друзья, пропадёт Сальери… Мысли о нём также не добавляли спокойствия. — Ами! — Моцарт обернулся на оклик и легко улыбнулся. Как говориться, только вспомнишь… — Не думал застать тебя так рано, — поприветствовал его Иоганн Христиан Бах, очевидно, до этого сидевший на том широком подоконнике, который Моцарт в порыве раздумий просто не заметил. — Хочу съездить до Макса, — пожал Вольфганг плечами. — В комнате всё равно делать нечего. — Всё ещё играете в молчанку, — проницательно заметил Бах. Амадею оставалось только сдержанно кивнуть. — Послушай, у вас все эти годы сплошной бразильский сериал: то ругаетесь, то миритесь… — Ну уж извини: как будто сам не знаешь, что всё гораздо сложнее, чем кажется, — развёл руками Вольфганг. — Думаю, что это не имеет смысла. — Да вся моя жизнь не имеет смысла! Возьми хоть отца: то несколько лет не принимал участия в моей жизни, то вдруг решил появиться и рассказать, как правильно писать музыку! — взорвался Амадей, резко отворачиваясь. Конечно, с отцом сейчас всё было не так напряжённо, но сам факт такой истории служил неплохим примером. — У тебя, по крайней мере, есть отец, — спокойно заметил Иоганн. — А у него уже вообще никого не осталось. Вольфганг стиснул зубы и промолчал. Да, тут соревноваться было глупо: Антонио за свою жизнь натерпелся неслабо. Сначала мама, потом отец, потом герр Гассман… Именно после смерти учителя в нём что-то окончательно сломалось. Именно после этого Амадей окончательно потерял путь в мысли этого человека. Они вместе были на его похоронах, и даже Леопольд Моцарт в итоге приехал на кладбище. Перед глазами до сих пор стояла та сцена, которая до сих пор иногда снилась Вольфгангу в кошмарах: Антонио, плачущий на плече его отца. Только на этот раз на его собственных похоронах. Чёрт возьми. Сальери было уже двадцать два, но в нём всё ещё жил этот несчастный, никем не понятый мальчишка, который очень любил свою маму, боялся отца и боготворил учителя. Ему было больно: люди покидали его один за другим, и он ничего не мог с этим поделать. И Амадей должен был быть рядом с ним, когда ему это было необходимо: поддерживать, позволять расслабиться, убеждать, что всё будет хорошо. Но он этого не сделал. — И при этом, он позволил тебе выиграть в финале, — продолжал Иоганн. — Хотя на нём лежала ответственность не меньше твоей. — Да понял я: я — мудак, Антонио — несчастный мученик! Чего ты хочешь добиться своей отповедью? — огрызнулся Вольфганг. Однако, лицо друга оставалось удивительно спокойным. — Хочу, чтобы вы нормально поговорили. А вообще, Лоренцо просил передать тебе просьбу для Макса позвонить ему, как только будет время, желательно, до вечера. — А откуда он знал, что я передам? — буркнул Вольфганг, хотя, если честно, злиться на Баха у него просто не получалось. Уж очень спокойным и искренним тот выглядел. — С его слов, ты теперь «постоянно там ошиваешься», так что этого следовало ожидать, — Христиан улыбнулся и спокойно пошёл назад к своему любимому подоконнику. С минуту Амадей смотрел на его спину. — А это правда, что твой отец приедет на маскарад? — вдруг спросил он. Иоганн обернулся. — Надеюсь, что да. А что? — Хочу пожать ему руку за то, какой прекрасный сын у него воспитался, — пусть в этом и была доля сарказма, Вольфганг чувствовал себя гораздо лучше. И мягкая улыбка друга была одной из причин. … Что-что, а эта кофейня на памяти Моцарта, казалось, вообще не менялась. Всё такая же уютная атмосфера, столики, диванчики, сцена в углу зала… Каждый раз, возвращаясь сюда, чувствовалось странное состояние дома, спокойствия и защищённости. Отчасти, конечно, из-за людей, которые там обитали. — Ами! — едва Вольфганг успел пройти в зал, Софи крепко обняла его, даже не позволив снять куртку. — Частенько тебя тут вижу в последнее время. Проходи давай, Макс и компания сейчас закончат играть. Принести тебе чаю? — Если несложно, спасибо, — улыбнулся ей Моцарт, проходя к столику у сцены. Да, они действительно все были там. Без концертов — просто приятная живая музыка, исполнение которой, тем не менее, подходило к концу. — Ами! — Моцарт закатил глаза: эта кличка всегда звучала так раздражающе или дело было в том, что просто не Сальери так его называл?.. — Макс, Клэр, ребята! — Макс тут шепнул, что ты в последнее время частенько у него обитаешься — со своим благоверным так и не помирились? — спросил Нуно, разваливаясь на диванчике напротив, пока остальные подтаскивали стулья с пустующих столов. — Не помирились, — буркнул Вольфганг, потому что что ещё можно было ответить? — Сегодня у вас ведь этот… маскарад, если не путаю? — вставил Мерван. — Именно. Кстати, Лоренцо просил позвонить ему, как только я от вас свалю. Что вы задумали? — Ой, точно, ты напомнил, — улыбнулся Максимиллиан. — Твой друг предложил отличную идею, чтобы разнообразить ваш праздник и отдельно порадовать герра Розенберга. — Собираетесь протащить в академию десять килограммов фейерверков? — хмыкнул Моцарт, видя, как загораются дьявольским огнём глаза Рима. — Потому расскажешь, — толкнул он Макса. — Что бы там ни было, я такое веселье не пропущу. — Волнуешься? — обратилась к Амадею Клэр. Тот неловко поёрзал. За прошедшие четыре года Перо видела его самые разные состояния, однако ему всё ещё было неловко осознавать то, насколько хорошо она его знала. Она чем-то напоминала ему Наннерль, это точно, — та самая старшая сестра, всегда готовая как обнять и успокоить, так и дать неслабый подзатыльник. А учитывая, сколько всякого дерьма он успел натворить за это время… — Немного. — Вижу, что врёшь, ну да ладно… Есть планы на зимние каникулы? — Хотел съездить домой, навестить отца. Нэнни тоже обещала приехать, думаю, будет неплохо, — пожал плечами Амадей. — Если будет время до начала семестра, приезжай пораньше, поживёшь у меня, — улыбнулся Макс. — Да, точно. Констанца обещала снова аккомпанировать мне на выступлении, — довольно шепнула Клэр. — Эта девчонка просто молодец. — Да, молодец… — Вольфганг опустил глаза. — Вы ведь с ней идёте на бал, если я помню? — Нуно подпёр подбородок рукой. — Ага. Договорились, что встретимся перед самым балом. — Ты точно в порядке? — Мерван подался к нему, прищурив глаза. — Ты нормально спал сегодня? — Да что со всеми сегодня не так?! Всем внезапно интересно, как я себя чувствую, хорошо ли я спал, хороши ли я ел, поговорю ли я с Сальери… Так вот: я не знаю! Я и так с трудом понимаю факт того, что мне учиться осталось всего пару месяцев, а человек, которого я до безумия люблю, игнорирует меня, потому что я в своё время повёл себя, как полнейший мудак! Показалось, во всём кафе на пару минут наступила звенящая тишина. Амадей закрыл глаза, стараясь выгнать из головы то, что только что сказал. Проблема была в том, что это, чёрт подери, было правдой. Он облажался и не знал, как это исправить. А времени с каждым днём оставалось всё меньше. — Я не боюсь будущего, — вдруг добавил Моцарт негромко. — Я просто боюсь, что Антонио в нём не будет. На плечо легла тёплая ладонь, Амадей обессиленно прижался к плечу Клэр. — Ты должен поговорить с ним. — Нет, — глухо ответил он. — Я должен хотя бы сейчас начать уважать его чувства. Если он больше не хочет иметь со мной дела, то я не стану ему мешать. — А если хочет? — со спокойной грустью спросил Макс. — Без его ответа я ничего делать не буду, — упрямо фыркнул Вольфганг, надеясь, что ему хватит сил не зареветь, пока он здесь. — Всё будет хорошо, солнце, — Клэр потрепала его по волосам. — Вот увидишь. — Да, будет, конечно. Спасибо, ребята, что сейчас здесь со мной. Но мне пора собираться назад. Ещё готовиться к торжественной части. … Сальери не солгал: когда Моцарт ушёл, он ещё с полчаса повалялся в кровати, прежде чем не торопясь начав приводить себя в порядок. Он позвонил Дову, чтобы уточнить про собственный график, а так же вежливо и ненавязчиво поинтересоваться, не желает ли тот присутствовать на балу. — Увы, Антонио, я буду сильно занят подготовкой Рождественского городского концерта, — вздохнув, ответил без пяти минут продюсер. — Если хочешь, обязательно приходи: тебя пустят за кулисы, заодно и обсудим дальнейшие условия контракта. — Вы хоть не жалеете, что вам досталась такая посредственность, как я? — не удержавшись, горько хмыкнул Сальери. На том конце несколько минут стояла тишина. — Не знаю, мой мальчик, что происходит в твоей голове после этого конкурса, но я тебе скажу: я не променяю тебя и на десять первых мест. — Льстите? — Не хочу упускать явный потенциал. Такие разговоры так или иначе выбивали из колеи: Антонио понимал, что ещё очень нескоро оклемается оттого, что он сделал. Отдать победу в, возможно, самом важном конкурсе за всю твою карьеру человеку, которому на тебя плевать? Отличная идея, ничего не скажешь! — Тони? Всё-таки пришёл? — Алоизия прильнула к нему, мягко обнимая. — Давно не виделись, — помахала со своей постели Констанца. — Мне зайти за тобой сегодня вечером? — спросил Антонио, посылая Станце приветственный кивок. — Даже не знаю, — Элли задумчиво намотала волосы на пальчик. — Станци, вы с Вольфи как решили? Имя, произнесённое со сладким придыханием, отозвалось в груди резкой болью. — Мы с ним встретимся у выхода из общежития, — ответила Станца. — Может быть, нам сделать так же? Вы с Амадеем спуститесь сами, мы присоединимся внизу. Пройдём все вместе. Софи и Жозефа тоже идут, причём, я даже знаю, кто их пригласил… — Не утруждайся — я могу сам догадаться, — улыбнулся ей Антонио, присаживаясь на кровать. — Вы с Вольфгангом собираетесь выяснять отношения? — подняла на него озабоченный взгляд Констанц. Сальери с минуту помолчал. — Не думаю, что в этом есть необходимость, — наконец медленно ответил он, отчётливо слыша грусть в собственном голосе. — В последний раз он вполне очевидно дал понять, что его успех гораздо важнее какого-то вечно недовольного жизнью ничтожества. — Ещё раз так скажешь, и я тебя ударю — не посмотрю на твоё милое личико, — фыркнула Алоизия, роясь в тумбочке. — Я добавлю, — серьёзно кивнула головой Констанца. — Ты после этого конкурса сам не свой. Антонио, второе место — это не приговор! — Вы все сегодня явно настроены меня покалечить, начиная с Дова, заканчивая какой-нибудь чужой табуреткой, — потёр виски Сальери, тем не менее, спокойно улыбаясь. — Это уж точно, — заявила Элли. — Кто-то же должен. — Чем планируете заниматься после выпуска? — поинтересовался Антонио, пока Алоизия уговаривала Констанцию сыграть в карты. — Я уже ездила на прослушивание в городской театр, — в голосе Элли слышалась такая искренняя гордость, что оставалось только радоваться. Антонио помнил, насколько больной темой для неё была собственная независимость. — Кстати, Антонио, герр Глюк передавал тебе самые искренние приветствия и обещал приехать на бал. Сальери благодарно ей улыбнулся. Новость об учителе приятно грела душу. Пусть уйдя в отставку, как преподаватель, герр Глюк явно не забыл о нём. Так же, как когда-то не забывал об его матери. — А я, наверное, начну выступать дуэтом с Клэр Перо, — смущённо сказала Станци. — С её слов, нам есть где разгуляться. — Название дуэта уже придумали? — Не знаю даже. Может быть, будет «Несчастное счастье» или что-то вроде такого. — Претенциозно, — фыркнула Алоизия. Констанция показала ей язык. Когда спустя пару часов и пары партий в карты на щелбаны Сальери возвращался в комнату, на душе у него тлело странное тепло. Глядя на то, как девушки с трепетом обсуждают собственное будущее, он чувствовал себя гораздо лучше. Да, у них в самом деле начинается новый этап в жизни. Множество планов, новых людей, новых отношений. И он не должен впадать из-за этого в уныние. Антонио вздохнул. Он справится. Самое главное — это наконец поверить в то, что дальнейшая его жизнь будет проходить без Амадея. … Вечер наступил слишком быстро. Они собирались немного скомкано, пусть и старались не торопиться. Было тихо, как, собственно, давно в этой комнате. Сальери молча воевал с белым галстуком, пока Амадей, кое-как справившись с камзолом, пытался перевязать волосы атласной лентой. Всё ощущалось так нереально, что на пару минут перехватывало дыхание. Между ними струилось напряжение, но никто не решался заговорить. Совсем скоро им предстоит «выход в свет». Совсем скоро им предстоит закончить академию. Совсем скоро им предстоит расстаться. — Я готов, — наконец сообщил Сальери, поворачиваясь к Вольфгангу. Тот обернулся к нему, неловко кивнув. Между ними вновь повисла странная густая тишина. — Ты красивый, — вдруг вырвалось у Моцарта, и тот, растерявшись от собственной смелости, зажал рот рукой, чувствуя заливающую щёки краску. Этот потерянный, напуганный жест отозвался в душе Антонио щемящей сердце нежностью. Будь у них сейчас всё хорошо, он бы успокоил его, прижал к себе, поцеловал, и никогда бы не отпусти… — Ты тоже, — негромко ответил Сальери. — Только тебе не идут собранные волосы. Моцарт тут же распустил хвост и, запустив пальцы в волосы, сильно их взъерошил. Антонио чуть улыбнулся, отчего Вольфганг почувствовал, что у него внутри что-то рвётся, причиняя сильную боль. Да, чёрт возьми, Антонио даже сам не подозревал, насколько он был красив. — Ну, пойдём? Они молча вышли. — Ах, мои вы птички, доченьки мои! — не так уж и часто можно было услышать в голосе Сисилии Вебер искреннее счастье, так что парни замерли на лестнице, глядя на входной зал, где мадам комендант, даже в праздничный вечер не изменив своему ярко-зеленому платью, суетливо шествовала от одной своей дочери к другой, помогая им одёрнуть/поправить/завязать и тому подобное. Констанция заметила их первая и приветливо подняла ладонь. Вольфганг всегда признавал, что девушка не была уродливой, но даже в тот вечер, когда она впервые выступала с Клэр, он не видел её настолько… красивой. В пышном ярко-голубом платье с лентами вместо рукавов и узорчатым лифом, с аккуратно собранными волосами, светящимся от радости лицом… Она была прелестна. Моцарт привычно перевёл взгляд от Станцы, высматривая её сестру, и только полный грусти вздох сорвался с его губ, когда он увидел её. Облегающее по фигуре тёмно-фиолетовое, почти чернильного цвета платье, вычурная причёска, высокие перчатки и объёмное ожерелье… Что сказать? Антонио спустился к ним первый. Искренне улыбнулся Констанции и с не читаемым восхищением поцеловал руку Алоизии. Сердце болезненно сжалось от бессильной ревности, Вольфганг сглотнул. — Хорошо смотритесь вместе, — зачем-то сказала Станца, когда Вольфганг спустился к ним. — Не хуже вас, — рассмеялась Алоизия, кокетливо устроив голову на плече Сальери. — Ну, мы идём?! — возмущённо воскликнул Лоренцо Да Понте, как всегда бесцеремонный, галантно удерживая за талию Жозефу Вебер, пока Иоганн обменивался любезностями с Софи. — Фото на память! — воскликнула Сесилия, жестом и властным голосом веля всем построиться. В каком-то слепом, почти отчаянном порыве Моцарт вытянул пальцы правой руки, словно вот-вот хотел взмахнуть рукой в сторону Антонио, словно хотел дотянуться… Щёлкнула старая камера. — Пойдём? — спросила его Констанция, улыбаясь мягко и почти виновато. Вольфганг вздохнул. Какая же она хорошая. — Пойдём, — он взял её под руку. … Официальная часть прошла для Амадея так быстро и рвано, что он даже не успел оглянуться, как сцена была прибрана и заполнена инструментами, которые заняли неизвестные ему люди; а зал наполнился танцующими парами. Сначала было несколько официальных танцев, типа полонеза и вальса, и в этом принимали участие Иоганн и Сальери со своими спутницами, а затем всё перемешалось, закрутилось, и вот уже весь зал танцевал, пил расставленное на столе лёгкое шампанское и… веселился. Вольфганг с удовольствием танцевал с Констанц, это правда. Он заставлял себя расслабиться, что даже могло бы получиться, если бы его взгляд то и дело не пытался поймать в толпе Сальери и Алоизию. Сердце сжималось в груди от страха всякий раз, стоило Амадею представить, что эти двое сейчас мелькнут около дальних стен, где уже стояло несколько уединившихся парочек. — Давай отдохнём, — предложила ему Станци, когда они едва не сшибли непонятно как оказавшегося рядом герра директора, который по случаю бала надел удивительно забавный плюшевый пиджак, напоминавший по цвету и плотности несколько слоёв сладкой ваты. Они не спеша протиснулись к краю танцпола, где стояло несколько свободных стульев. Вольфганг судорожно всматривался в толпу танцующих, но ни Сальери, ни фройлян Вебер видно не было. — Я в полном порядке, — глубоко вздохнул Моцарт, ловя усталый и озабоченный взгляд своей подруги. — Ты не можешь успокоиться, Вольфи, — ласково сказала Станца, внезапно протягивая руку и касаясь ладонью его щеки. — Пожалуйста, не ври мне хотя бы сейчас. Я же знаю, как ты ко мне относишься. — Что ты говоришь! Ты чудесная девушка, и я… — Вольфганг попытался шутливо улыбнуться, отмахиваясь от разговора, но Констанция просто продолжала смотреть на него. — И я… — девушка вздохнула, подаваясь вперёд, точно собиралась поцеловать его. — И я люблю его! Амадей в страхе оттолкнул её, обессиленно опуская голову на руки. — Я люблю его, — повторил он чуть не плача. — Я совершил много плохого, сказал ему множество ужасных вещей, пусть он и выглядел так, будто заслуживал этого. Ты прекрасная девушка, Станци, и я безмерно тебя ценю, но… Не в силах продолжать, он замолчал, позволяя девушке просто мягко поглаживать его по спине. — Ты хочешь его вернуть? — Да. — Ты хочешь с ним поговорить? — Да. — Объясниться? — Больше всего на свете. — Тогда подними голову, Ами, — усмехнулась Констанц… нет, секундочку. Амадей поднял голову. Рядом с ним на стуле сидела очень красивая, нарядная девушка в нежно-жёлтом платье и лёгкой бархатной маске. Станци куда-то пропала. — Ты ещё кто? — вскинулся Моцарт, сощурив взгляд. Незнакомка прыснула, прищурившись точно так же как и он, и на секунду Вольфгангу показалось, что он посмотрел в зеркало. — Нэнни?! — ахнул он. Девушка в этот раз по-настоящему рассмеялась, подаваясь к нему, крепко обнимая. — Я не могла пропустить такое, — да, это действительно была она. — Как ты… Когда ты?.. Что ты?.. — запинаясь, начал было Моцарт, но сестра цыкнула на него, подняв пальчик. — Приехала сегодня на поезде, пригласила твоя знакомая, Клэр; исправлять этот кавардак с тобой, зачем же ещё? — Я всё ещё мало что понимаю, — честно помотал головой Амадей. Наннерль только закатила глаза. — Тогда я объясню ещё раз, но потом. Ты правда хочешь помириться с Сальери? — Больше всего на свете, — повторил Амадей, и на этот раз слыша в себе настоящую уверенность. — Тогда сиди здесь, изображай заинтересованность и жди моего сигнала. И, не сказав больше ни слова, Наннерль упорхнула вглубь танцзала. … Антонио был собой доволен: ему в самом деле удалось отвлечься на компанию Алоизии. Уж привлекать к себе внимание эта девушка умела всегда. Они ненавязчиво переговаривались, танцевали, выпили по стакану шампанского и вновь увлеклись танцем. Тем не менее, Сальери чувствовал, что его взгляд то и дело пускался по залу в поисках растрёпанной светлой макушки, которая то и дело мелькала то далеко, то близко, пока не пропала из виду. — Хочешь пройтись? — предложил он Алоизии прежде, чем вывести её из окружения веселящихся пар. — Я счастлива быть здесь с тобой, — искренне сказала ему Элли, приятно удерживая у груди его руку. — Я тоже, — почти честно ответил Антонио. — Если ты хочешь, можешь всё-таки попробовать себя не только в поп-музыке, но и на сцене. Думаю, герр Глюк всегда будет рад такому пополнению. — Не уверен, что герр Глюк всегда будет мне радоваться, в конце концов, я был той ещё занозой в его старой зад… — Не знал, что вы умеете так вульгарно выражаться, Антонио, — Кристофор Виллибальд появился перед ними внезапно и бесшумно; вырос, как тень накрывая их своей высокой и гордой фигурой. — Герр Глюк! — высоко воскликнула Алоизия, вызвав у учителя снисходительную улыбку. — Не переживайте, фройлян, на вашем приём в театр это не скажется. — Мне же после подобного об этом можно и не мечтать? — усмехнулся Сальери, ловя ответную усмешку, появившуюся на старом лице. — Алоизия, разреши нам переговорить наедине? Девушка исчезла столь стремительно, словно никогда здесь не стояла. — Я бы хотел кое-что сказать тебе, Антонио, — вздохнул герр Глюк, по-отечески улыбаясь. — Я помню, как ты стоял у гроба в день похорон твоей матери, потерянный и слабый, беззащитный, один во всём мире. Тогда я хотел подойти к тебе, попытаться успокоить, но мне не хватило смелости. Прости старика за такие слова, но если у меня едва не разорвало сердце от новости о смерти Виктории, то страшно было даже представить, что происходило в тот момент в твоей душе. Но вот, что я хочу сказать тебе: тот, кого я вижу перед собой сейчас, вовсе не тот самый мальчишка. Да, такой же темноволосый, такой же потерянный, но отнюдь не беспомощный. Ты действительно вырос, Антонио. Твоя мама, твой отец, герр Гассман — все они гордились бы сейчас, глядя на тебя. И это был исключительно твой выбор — отдать победу Моцарту. Ты сам принял решение, думая, что поступаешь так, как будет лучше. Но это не делает тебя слабее его ни на одно мгновение. Это делает тебя благородным, любящим и бесконечно талантливым и усердным юношей. Именно таким, каким тебя всегда видела твоя мать. Антонио обнял его так крепко, что учителю пришлось глубоко вздохнуть. — Ну-ну, мой мальчик, — он со смешком погладил его по голове. — Всё хорошо. Ты справишься. — Спасибо, — прошептал Антонио сорванным голосом. — Спасибо. Поклонившись герру Глюку прежде, чем потерять его, Сальери обернулся, высматривая в толпе ушедшую Алоизию. Как не странно, девушка нашла его сама. — Мне нужно отойти, — печальным голосом шепнула она. — У Станци закружилась голова, мы выйдем в коридор, отдохнём. — Тебе не нужна помощь? — она взглянула на него с нескрываемой нежностью. — Нет, потом, наверное, пойдём в общежитие. Так что сейчас стоит попрощаться. — С Рождеством? — неловко улыбнулся Сальери, всё ещё всклокоченный после разговора с наставником. — С Рождеством, — вдруг она подошла к нему и коротко поцеловала в губы. — Что бы ни произошло, я хочу, чтобы ты знал. Ты — лучшее, что произошло со мной в этой академии. — Спасибо тебе за всё, — ощущая странное дежавю ответил Сальери, крепко обнимая её в ответ. … — Не хотите потанцевать? — вдруг обратилась к нему очень симпатичная девушка в жёлтом платье. В отличии от большинства пришедших на маскарад, её лицо действительно скрывала белая бархатная маска. — Почту за честь танцевать с такой прекрасной леди, — не удержался от галантности Сальери, подхватывая её под руку. Они вышли в центр зала. Музыка сменилась на что-то неспешное и чувственное, слышалось фортепьяно и даже приятное женское пение. — А я вас узнала, — вдруг зашептала девушка, устроив руки на плечах Антонио. — Это ведь вы Антонио Сальери? — Он самый, как нетрудно догадаться по отсутствию маски на моём лице. А вот вашего имени я, к сожалению, не знаю, — заметил Сальери с ухмылкой. — Это и не обязательно. Я бы отозвалась о себе, как о поклоннице вашего творчества. — Благодарю, это в самом деле приятно. — А вы выглядите очень… неплохо для человека, перенёсшего такую ссору с лучшим другом, — легкомысленно продолжила девушка, не замечая, как каменеет лицо Антонио. — Я бы предпочёл не обсуждать этого, — холодно попросил он, но незнакомка словно не слышала. — Я понимаю, это очень болезненно. Вы ведь с первого курса дружили? Всегда в первых рядах, всегда вместе… — Что правда, то правда, — сдался её напору Сальери. В оправдание себе он отметил, что эту девушку не знает, так что переживать ему не о чем. — Стоит сказать, я скучаю по этим временам. — Ах, как жаль, — кивнула девушка. — Вы хотели с ним помириться? — Не думаю, что ему это нужно. — И всё-таки?.. Сальери на мгновение замолчал. Тёмно-карие глаза смотрели с теплом и удивительно знакомо. — Я мечтал бы поговорить с ним, хотя бы на прощание. Я думал покинуть общежитие и перебраться в свой дом. Он и так слишком долго стоял пустым после… — он замолчал, чувствуя, что краснеет. — Раз ты мечтаешь поговорить с ним, то мне кажется, что сейчас самое время это сделать, — внезапно девушка потянулась к лентам, державшим её маску, за пару движений распуская сковывающий волосы и хранящий тайну шёлковый бант. Сальери забыл абсолютно обо всём своём джентельменском подходе, когда понял, что его челюсть откровенно висит где-то чуть ниже положенного. — Наннерль?! — Вы сегодня оба такие забавные, честное слово, — перестав повышать голос, довольно рассмеялась Марианна, встав на носки, чтобы дотянуться до его уха. — Иди к нему. Он ждёт. Сальери не понял, как она толкнула его в сторону выхода, не понял, как он врезался в Амадея, но даже не подумал остановиться, а просто схватил его ладонь, с наслаждением ощущая её в собственных пальцах, и потянул его в коридор. За считанные минуты они оказались на улице. Снег падал крупными хлопьями, и у Моцарта на ресницах уже блестела пара капелек. Антонио вздохнул. На улице, перед серьёзным разговором. Сплошное дежавю. — Амадея, я… — Нет, молчи! — вдруг встрепенулся мальчишка, глядя на него испуганным, распушившимся воробьём. — Я наговорил тебе много ужасных вещей, так дай наконец сказать что-то нормальное! Сальери хотел было возмутиться, но его хватило только на усталую смиренную улыбку. — Я отвратительный человек, — заговорил Моцарт. — На то есть куча причин. Что-то идёт из детства, когда я был слишком мягким и смирным, что-то вбивал в меня криками отец, что-то унесла смерть мамы… Что-то вылепили из меня Макс, Клэр и остальные… Но сам я всегда стремился меняться ради тебя. Я ушёл из академии, потому что боялся будущего и надеялся найти в себе больше смелости; я рассказал отцу о нас, потому что не мог больше думать о том, что он руководит моей жизнью. Я рвался выиграть в этом конкурсе, потому что думал, что без моего таланта я ничего не стою, сам по себе. Но что бы ни происходило, я оглядывался и искал тебя. Ты видел меня любым, ты показал мне столько эмоций и красок, сколько не смогла бы подарить целая жизнь без тебя. И я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы то, что у нас было и что будет, было разрушено мной же, когда всё, чего я хочу — это чтобы ты остался рядом со мной навсегда. Да, я звучу как ребёнок, но когда было иначе? Да, я инфантильный, эгоистичный критин. Но я люблю тебя, чёрт возьми, люблю с самой нашей первой встречи там, в Венеции. И я хочу быть с тобой, и готов делать для этого всё, что угодно. Вольфганг Амадей Моцарт. К Твоим услугам. Он склонил голову, чувствуя, как за шиворот проскальзывают подтаявшие на коже снежинки. Руки дрожали. Плевать, если Антонио сейчас скажет ему нет, он не перестанет пытаться. Он добьётся своего. Он должен. — Ами… — устало произнёс Сальери, опуская руки на его плечи. — А теперь ты послушай. Да, ты инфантильный, эгоистичный, и у тебя огромная куча проблем, с которыми тебе только предстоит разобраться. Но я люблю каждую твою черту: и этот чёртов эгоизм, и наивность, и привычку питаться одним только чаем несколько недель, пока ты работаешь… Ты — самое невероятное создание, которое я когда-либо встречал. И да, я тоже хочу быть с тобой. — Антонио, ты… — Вольфганг хотел было приблизиться к нему, когда Сальери вдруг опустился перед ним на одно колено. — Антонио… — Вольфганг Амадей Моцарт, — прошептал Сальери, чувствуя, как бешено стучит в груди сердце. — Согласен ли ты остаться со мной в Вене и вместе пытаться вылепить из наших жизней что-то хорошее? Он мог ожидать чего-то подобного, когда Вольфганг рассмеялся, падая рядом с ним на колени, крепко обнимая за шею. — Сколько нот в моих операх, столько же раз «да». — Как говорил Розенберг, слишком много? — Для тебя всегда будет недостаточно. А потом он всё-таки поцеловал его, с наслаждением зарываясь пальцами в волосы и распуская ленту, держащую хвост. Они стояли в заснеженном дворе академии, обнимаясь и целуясь, уже не понимая, были ли это снежинки на щеках или же самые настоящие слёзы. — Нам стоит вернуться в здание, если мы не хотим провести все каникулы у меня в постели, но только в компании градусника и грелки, — со смешком заметил Сальери, чувствуя, что никак не может перестать улыбаться. — Ой, точно, ребята же хотели устроить какой-то сюрпи… — Моцарт даже договорить не успел. Раздался грохот, от которого справедливо можно было предположить, что сейчас небо самолично свалится на землю. А затем над головами одна за другой засверкали десятки ярких вспышек салюта. Громыхая так, что уши закладывало, фонтаны звёзд застилали всё небо, рассыпаясь на тысячу цветных осколков, так что ночное небо было едва за ними различимо. Послышался гомон и топот. Ученики валом повалили на улицу: кто-то успевал накинуть куртку, кто-то выскакивал полностью раздетый, кто-то высовывался из окон, кто-то из них выпрыгивал. И все, как один, с замиранием сердца поднимали глаза на искрящееся, точно тысяча маленьких галактик, небо. — Напомни мне никогда не смешивать Лоренцо Да Понте и Макса с Мерваном, — прошептал Моцарт, крепко ухватив Сальери за руку. — Этот вечер не может стать лучше, — тихо заметил Антонио, чувствуя тепло чужого тела плечом. Внезапно поверх восторженного гомона учеников пронёсся полный праведного гнева громкий кудахтающий вопль:  — КТО ПРИТАЩИЛ В ШКОЛУ ФЕЙЕРВЕРК?! Дети в ответ зашумели ещё громче, пресекая безуспешные попытки Розенберга пробиться сквозь толпу, чтобы поймать весельчаков. Среди смеющихся Антонио заметил довольные лица Наннерль и сестёр Вебер. В дали старые городские часы забили полночь. Амадей вновь встал на носки, чтобы влажно поцеловать Сальери в губы. — А ещё напомни мне одолжить тебе мой бальзам для губ. Как давно ты нормально их увлажнял? — Нет, — подумал Антонио. — Всё-таки лучше быть уже не может. И он был прав.