«Эгоизм — это вата, заложенная в уши, чтобы не слышать людского стона» Г. Сенкевич
Прижатый к стене кулак был единственной преградой между каменной кладкой и лбом мужчины. Сердце Роше объяла ноющая боль, томила тоска, мысль цепенела. И напрасно голос разума пытался его подхлестнуть: командир стоял в таком положении неощутимо долго, стоило только покинуть комнату Гретты. «Грёбаная Вэс, — думал он. — Грёбаные пуговицы её грёбаного камзола, которые она крутит в пальцах». Вернон не мог совладать с болезненными, всё ещё яркими образами того неприятия и отчуждения, прототипом которых стала его названая любовь. Ум блуждал в лабиринтах неуверенности, и, несмотря на попытки успокоиться, его осаждали навязчивые мысли. Пристальный взгляд различил еле заметную трещинку, которая начиналась под самой крышей, зигзагом проходила по стене и терялась в напольных плитах. Роше ощутил, как от них повеяло морозным, тяжёлым и безысходным унынием. Прикрыл глаза, чтобы не видеть росчерки молний, электрическим разрядом пронёсшиеся за окном. Конечно, он понимал, что подобная реакция девушки возможна, но, чёрт возьми, у него тоже есть чувства! Разве дал он хоть одним своим поступком, взглядом повод для сомнений в чистоте собственных намерений? Бьянка, заметив нахмуренный лоб мужчины, недовольно фыркнула. Начала крутиться, тереться задом о дверь, так и не решаясь войти. Всё разрешила маленькая медяная пуговица, слетевшая с ниток. Прокатившаяся по полу, поднявшая звон — более оглушительный и раскатистый, чем рокот грома. Роше не понял отчего, но ему срочно потребовался свежий воздух.Трек к отрывку: Bittersweet — Apocalyptica
А на улице оказалось темно и холодно. Пасмурный день растянулся на несколько суток кряду и, казалось, не кончится никогда. Лил дождь, настроение было как погода на Скеллиге — невыносимо дерьмовым. Воздух — такой особенный, сука, — пах несбывшимися мечтами, которые Роше лелеял и хранил в душе всю весну! Он прошёл мимо стойла, где вздутыми жировыми пузырями валялись свиньи, зарывшись в подгнившую солому. Холодные капли стекали по лицу, за шиворот, низко нависшее хмурое небо придавливало командира к земле. Но ведь совсем недавно всё было нормально. В то время, пока он оставался в неведении. Лучше было бы так? Отнюдь. Стало бы намного хуёвее? Однозначно. Потому что именно тогда с большей долей вероятности Гретта была бы мертва. Но ему очень хотелось бы стереть из памяти то, что он увидел, а из сердца — то, что прочувствовал. Вернон ясно понимал: пережитое ещё даст о себе знать, отзовётся болью в груди, заставит яйца сжаться. Он уже не тот мальчик, каким был прежде. Роше одиноко шёл по мощёным, безотрадным и неприветливым улочкам Вергена, жители которого попрятались в таких же безжизненных, как и сам город, каменных домах. Брёл, не разбирая дороги, пока не ощутил на лице мягкий и тёплый свет, лившийся из окон и распахнутых дверей таверны. Кончики пальцев тут же закололо, казалось, будто замёрзшие руки согревал огонь. Командир отвернулся — чтобы снова увидеть однообразную серость, угрюмые стены, безучастные, глядящие пустыми глазами окна. На душе стало мрачно. Чувство это можно было сравнить лишь с горечью разочарования от того, как рассеялся дурманящий дым, который они вдыхали вместе с Вэс. Когда мир, едва сделавшись солнечным и красочным, снова побледнел, стал таким же убогим, как прежде. Это был единичный случай, однако, встреться снова ему тот старик в остроконечной шляпе, предложи загадочный «Лист Долгой Долины», Роше не отказался бы. Почему именно сейчас очертания знакомых предметов в привычных серо-свинцовых красках кажутся такими неприглядными? Можно подумать, он никогда не сталкивался с чем-то подобным, ни разу самолично не стаскивал своих бойцов с подвернувшихся девок. Честно говоря, бередя струны своей ебаной души, он не горел желанием это делать. Поджоги, реки пролитой невинной крови, почти ежедневные пытки и насилие — всё вошло в привычку. И совершалось ради блага родной страны, ради короля, ставшего отцом… Вернон понимал: нельзя сравнивать тяжесть своего — как выразились бы одержимые верой людишки — греха с тем, что сделали эти ублюдки. Потому что он оправдан, ясно? У него всегда были благие цели, а тварей, посягнувших на его ценности, ждали только страдания. Фольтеста не стало, а Темерии грозила та же участь. Гретта — вот то единственное, что радовало, приветливо согревало огнём, манило, как мотылька, на свет. Похожий на тот, который струился из окон гостеприимной таверны, распахнувшей двери. Командир вошёл внутрь, тенью проскользнув между столпившихся зевак. Постояльцы снова рубились в кости с наивными новичками — эльфами и людьми, недавно пришедшими на выручку городу и ещё не знавшими местного жулья. Роше скинул плащ на стул, развернул его спинкой к камину и запоздало понял, что безнадёжно вымок. Мимо проходящий Золтан толкнул друга в плечо в знак приветствия, из-за чего Роше, снимавший в этот момент сапог, чуть не пропахал носом пол. Но, несмотря на это, испытал облегчение. Тревоги, как ему показалось, остались за порогом, вместе со стучавшим в слюдяные пластины не по-летнему осенним дождём. Капли всё барабанили по карнизу, наружным подоконникам и крышам, изредка можно было услышать звук проезжающих по мокрым лужам тележных колёс. И раскаты злоебучего грома, намекавшие на всю серьёзность намерений неба. — Я думаю, как бы это выразиться? Экхм, — бард прочистил горло. — Сердце его как лютня, чуть тронешь — и отзовётся. — В простонародье, Лютик, говорят, что ему пиздец. — Не для того я жрец искусства, блистающая звезда баллады и любовных виршей, чтобы холопом изъясняться. — А как спать в канаве после пьянки, так свой. — Всё дело, друг мой, в том, что тебе не дано познать прелести образования. — Неплохо бы тебе познать прелести обрезания. Бард вздрогнул. — Языка. А Роше уже опустился на большой, обитый шкурами и сдобренный пухом, стул. Сиденье казалось настолько мягким, что можно было утонуть. Он вытянул босые ноги к огню. — Оставь его, не видишь, что ли? Он не здесь. Разнорабочий мальчишка подкрался, как краб, бочком из-за спины, и неловко подбросил новых дров в камин, добротных, немного смолистых. Каждый раз, когда раздавался треск и лес, прогорая, с хрустом разламывался пополам, Роше казалось, что ему отвешивают хлёсткую пощёчину, — так некомфортно было убеждать себя в нормальности происходящего. Свет огня отбрасывал на потолок замысловатые, всё путающие в голове, тени. Доносился запах сладкого хмельного, смешиваясь с ароматом прелых сосновых брёвен. Руку уже холодило олово безошибочно найденной пивной кружки. Пальцы надавили на рычажок, и крышка приоткрылась, позволяя сделать глоток. — Страшный ты человек, Роше. — Чертяка поганый. — Да он бы и слепым… По запаху нашёл. — Никто ещё не находил ответы на свои вопросы на дне бутылки. Но мы попытаемся! Вздрогнем! Негромкая музыка дополняла галдёж трёх пьющих товарищей, которые, стоило ему только присесть, окружили со всех сторон. — Мсье Вернон, вы нас не уважаете? — Уймись, пустозвон, я просто играю в новую одиночную игру. — Такая игра уже существует, Роше. Она называется алкоголизм, и ты далеко не одинок, — голосом знатока пробасил ведьмак. — Не одинок в своём горе! Ва-ха-ха! — вспыхнуло неуместное, звучное веселье — это был Золтан Хивай. — Много ты понимаешь, — неразборчиво пробубнил в кружку командир, нахмурясь. — О! Можешь даже не сомневаться, друг мой! Краснолюд у нас кладезь житейской мудрости! — Ох, парни, он ожил! А я говорил? Говорил, что жизнь без старых товарищей и горилки стоит столько же, сколько баба без жопы? — Говорил. — Так выпьем же за это! Они, блядь, что, все издеваются? Хотя чего он ждал, придя в столь оживлённое место? Друзья говорили, а командир Синих Полосок всё глубже и глубже погружался в себя. В конце концов, к чёрту баб и ненужные душевные терзания. Они не к месту сейчас, когда на пороге война. Спасительное кольцо заколдованной мглы рассеялось, как туман поутру: город окружили пики шатров лагеря противника. На первых порах Роше организовывал вылазки за стены, чтобы ликвидировать противника в партизанских боях… — Это из-за того, что с ним на равных та красотка? Та остроухая дрянь, он хотел сказать? И вправду. Нередко спутницей Роше в этих делах была новоявленная скоя’таэльская командирша, но, как заведено, с эльфами у него не складывалось. Саския совсем умом тронулась, раз принимает всякую приблуду? Роше обвёл скептичным взглядом вынужденных собутыльников. Как озвучить подобный вопрос, когда рядом нелюдь, ведьмак и тот, кто трахает всё, что не приколочено? Геральт-то, может, и понял бы… Туманное проклятье дало городу отсрочку, подарило время на подготовку, вместе с тем доставив проблемы Хенсельту. К сожалению, у него служил также сильный чародей, поэтому довольно быстро его воины перестали погибать просто так. А жаль, сука. — А что там с тем ведьмаком из школы Змеи? — неожиданно для всех, даже для самого себя, произнёс он. Голос его прозвучал гулко, размеренно, со странной хрипотцой. — Как в воду канул, — сказав это, Геральт, склонившись в его сторону, сжал челюсти. — Я разберусь с этим. Ну, а ты? Не хочется в душу лезть, но, может, расскажешь… Хоровод бешено бегущих мыслей вытеснил голос ведьмака. Перед глазами теперь стояла армия Усмирителя, как взбеленившийся табун, защищённая, в сияющих латах, она блестела на солнце, вставая на дыбы, грозясь вот-вот обрушиться на Верген. Все отходные пути для осаждённых были отрезаны, но, к счастью, дружественное ополчение давно сосредоточилось в городе. Внутри стен действовало военное положение, в любую минуту могла начаться битва. Лютик всё болтал и болтал. Не подозревая, что у Роше на руках был умирающий лебедь! И груз ответственности на плечах! Геральт, не дождавшись ответа, отвернулся. Вернон с грохотом поставил кружку — пена расплескалась за края. — Они скоро захотят трахнуть нас во второй раз! Вот хоть прямо сейчас! Да, сука! Мы отразили первую волну, а что делал этот остроухий ушлёпок?! Играл в егери-разбойники у себя в лесу?! — Это он о чём? — спросил бард, резко отсев от Роше, словно от городского сумасшедшего. — О Иорвете, конечно. — А-а. Ну да… Так вот что заняло думы нашего стратега. — Притормози, — шепнул Геральт Лютику и снова обратился к Вернону: — Ну был бы он здесь, что бы изменилось? Хороший вопрос. Верген выстоял, и краснолюды, низушки, люди и эльфы тоже сдюжили. Как Роше оказался здесь, в таком разношёрстном обществе?.. Зараза, был бы у него выбор, никогда не ввязался бы в подобное. Его дело — строить тайные заговоры. Но как командиру Синих Полосок, да ещё и в такой компании, можно не высовываться? Вчерашние корабельные собутыльники стали, мать их, боевыми братьями. Он, Золтан, Лютик и Геральт теперь протирают в этой таверне штаны. Но если союз с краснолюдом и ведьмаком оправдан совместно пролитой в битве кровью, то трубадур был явно лишним. Более того, теперь его болтливый язык мог сослужить службу только в одном случае: когда бард пытался охмурить очередную девицу и затащить её в постель. В остальное же время Лютик был незатыкающимся пиздаболом. Как вот сейчас, например: — Друзья! Ничего вы не понимаете! Дело не в самом нашем смертоносном бандите, а в том, что ему сопутствует! А точнее, кто! — Заткнись. — Говорят, его дама сердца… — Говорят, что кур доят. Умолкни! — …пострадала. Ну, помните то очаровательное создание у Иорвета? Надеюсь, ничего серьёзного? Это переполнило и без того хрупкую чашу терпения, и даже прилетевший в лицо друга кулак не умерил пыл, потому что Лютику приспичило расхрабриться. Вернон знал, что сейчас не время и не место вбивать трубадура в пол. И как хорошо, что Геральт и Золтан думали так же. Роше долго бродил по городу, бесцельно наворачивая круги. Ноги сами занесли его в «беличий» район, должно быть, командира так и тянуло начистить Иорвету рожу. Но пошёл в жопу, ушастый хер, Вернон не бьёт лежачих! Предплечье под стёганкой ужасно чесалось, будто какая-то ядовитая тварь впрыснула яду. Перед тем как хозяин таверны выставил их с Лютиком за дверь, прыткий бард успел урвать своё и мёртвой хваткой вцепился в руку. Оказавшись с командиром один на один под проливным дождём, Юлиан как-то сник, взгляд его посмурнел. Ничего друг другу не говоря, с затаённой обидой в сердце они разошлись в разные стороны. На душе стало ещё паскуднее. Так Роше несколько раз прошёл по пустым закоулкам в сторону каменоломни и обратно. Высушенные сапоги давно уже впитали в себя всё уличное говно, с лица текла вода. Он замедлился, огляделся в поисках прибежища. По правую руку находился крытый вход в шахту. Работы приостановили на время войны, побросали всё: заступы, кайлы, лопаты, кирки. Роше встал под брезентовый навес и снова впал в задумчивость. Всё из рук вон хреново, так почему бы не закурить? Потянулся к карману… — твою мать! — и осознал, что плащ, в котором были трубка и табак, остался сушиться возле камина. Блядство! Голова стала закипать, он стиснул зубы. Надо залечь на дно, просто затаиться и перебороть всю эту хероту… Буйные ручейки со всех сторон стекались ко входу в пещеру, перед сухим островком, на котором стоял Роше, образовалась огромная лужа. Он заглянул в неё и с неверием уставился на собственное отражение. Несколько мгновений с ужасом смотрел на себя и, когда в голове промелькнула мысль о жалости, отвернулся. Нет, ещё никогда он не менялся так страшно за столь недолгий срок. Пришлось с трудом вернуть взгляд и заставить себя поверить в то, что бледная тень в луже — он сам. Все привычные черты его лица: черные круги от вечного недосыпа под красными, перетруждёнными глазами, двухдневная щетина, ярко выраженные морщинки на лбу — следствия тяжёлых мыслей, — всё это сделалось преувеличенно отчётливым, явственней проступила степень тотальной заёбанности и душевной разбитости. Больше всего его ужаснула поистине мертвенная бледность кожи. В лице читалось что-то лихорадочное, сбивчивое, что мешало узнать себя прежнего. Хуже всего было то, что он выглядел как человек, нуждающийся в помощи. Никчёмный и жалкий, к какому никогда не подошёл бы сам. Ну не в его это характере — помогать обделённым. Это удел сумасбродных героев, и Вернон был не из их числа. Его волновали лишь свои люди, собственная страна и он сам. Неприятное зрелище, стоит признаться. Отрицать проблему было глупо, и теперь она съедала Роше изнутри. Но если командир мог прямо сейчас собрать волю в кулак и помочь самому себе — потому что, кроме присутствия Гретты, ему ничего и не требовалось, — то девушка не в силах справиться со своими бедами. Отвратное чувство на самом деле, когда собственное отражение говорит тебе, сформировавшемуся мужчине с проседью, что нужно меняться, мыслить шире. Обижаться на измученную страданиями девушку было слишком эгоистично с его стороны. За свой резкий порыв без стука открыть дверь в комнату Гретты Роше был готов рвать на себе волосы. Сам же решил, что нужно быть обходительным и осторожным, и тут же нарушил данное себе слово! Его опередила Бьянка, по каким-то причинам сменившая гнев на милость во взгляде. Она бережными движениями обрабатывала мазью бёдра девушки, сидящей спиной ко входу. Та, стоило Вернону заскрипеть петлями, тут же съёжилась. Тогда Бьянка состроила хищную предупреждающую гримасу. Будто уличённый в чём-то постыдном, Роше стал мерить шагами короткий коридор, снуя из стороны в сторону. Вот ещё! Бабы — удивительные создания! Из мухи умеют сделать ослизга, из пустяка — соперницу, а из подруги по несчастью — любовно оберегаемое дитя! Материнский инстинкт, что ли, взыграл? Ха! Вернон потёр переносицу. Ладно, хватит бесноваться. Вэс как никто другой подходит на эту роль. Нужно подавить в себе вновь нахлынувший эгоизм. На самом деле Роше был признателен, что кто-то ещё, кроме него, вызвался позаботиться о Гретте. У бедняжки никого нет… Наверное? Этот придурок, чуть не угробивший её, не в счёт. А как она кричала при последней их встрече! «Верьте мне, Вернон, с ним я в безопасности!» Бла-бла-бла! Что за вздор? Как он мог поверить? Роше опёрся о стену, снял шаперон и зарылся пальцами в волосы. Можно ли и его считать виновным в случившимся? Ведь, по сути, его недальновидность привела к трагедии. Но что бы он тогда сделал? Связал Гретту, посадил на коня и ускакал вместе с ней в закат? Ушастый выродок точно не оставил бы их в покое. Да и сама девушка явно не горела желанием бежать. Что же их связывает? Раздавшийся скрип тут же приковал внимание командира, отвлекая от мыслей. Бьянка, обвешанная грязными тряпками и державшая в руках бадью с водой, пыталась выйти, придерживая дверь ногой. Роше подхватился, забыв про шаперон, поспешил помочь. Пропустив Вэс, он заметил небольшие кровавые разводы на тряпье. Почувствовал, как его снова охватила злость. Но тёплая ладонь, коснувшаяся щеки, охладила пыл. Вернон поднял взгляд. — Тебе уже приходилось вытаскивать людей из дерьма, верно? Ты можешь сделать это ещё раз. Бам! Перед глазами вспыхнул фейерверк. Роше будто проглотил язык: он явно не ожидал услышать подобное от Бьянки. Они не ворошили прошлое, будто по молчаливому уговору не вспоминая о том случае, когда командир её спас. Частью из-за его несообразительности в подобных вопросах, частью из-за того, что Вэс сама не поднимала эту тему. Вернон вышел из оцепенения, когда ощутил ободряющий хлопок по плечу. Оглянулся и понял, что Синяя Полоска уже ушла, а он остался стоять истуканом перед приоткрытой дверью. В конце концов, сколько можно бегать? Ладонью Роше ощутил холод железной ручки, сделал вдох, медленно выпустил воздух — шагнул за порог. Обстановка практически не изменилась, не считая деревянной бадьи, вода в которой, должно быть, уже остыла. Внезапно проступившие из-за туч лучи закатного солнца, озаряли единственное окно, но в комнате всё равно было темно — так, словно именно здесь сгустились сумерки. Свечей, заботливо принесённых Вэс, оказалось мало. Пахло успокаивающими травами и чем-то ещё, чего Роше распознать не удалось. Гретта, умытая, лелея перебинтованную руку, по обыкновению сидела в углу, следя за каждым его движением. Встретившись с ней глазами, он отвёл взгляд, стараясь не показаться навязчивым. И услышал слабый вздох, вырвавшийся из груди девушки. Сколько дней уйдёт на то, чтобы, как брошенный пёс, приласкаться к ней? Чёрт. Да, впрочем, неважно. Он сделает всё от него зависящее, сколько бы времени это ни заняло. Роше сделал всего несколько осторожных шагов в сторону кровати — Гретта, словно испуганная, подбитая птица, поспешила глубже нырнуть в своё укрытие. Он приблизился, опустился на колени. Положил голову и руки на постель. Теперь он не будет заискивать и требовать, только отдавать. Почему-то ему показалось, что Гретта, одинокая и растерянная, нуждалась в присутствии кого-то безмолвного, живого и тёплого. Может, принести ей щенка или кота? Нет, это неразумный выбор для того, чтобы успокоить человека, который не может позаботиться о самом себе. А потому Вернон сам будет играть эту роль, временами успокаивая внутреннее эго, разбережённое разрушениями рамок гордости. Гретта перестала вжиматься в стену, лишь затравленно косилась в его сторону. В этот момент вредоносное «я» разбивалось о скалы под названием «я спасаю жизнь и врачую душу, а не унижаюсь».