* * *
Номер Ламируар кажется Клавьеру немного аскетичным — в нём очень много свободного пространства при минимальном количестве вещей. Но потом Клавьер вспоминает, что, в конце концов, слепой женщине наверное лучше не иметь нагромождения вещей, чтобы постоянно на них не натыкаться, и успокаивает себя этим. — Я заказала нам обед, — она улыбается, садясь на диван рядом с журнальным столиком и беря в руки гитару. Струны под её пальцами начинают складывать меланхоличную, нежную мелодию, и, слыша её, Клавьер чувствует, как у него замирает сердце. Он рисует в голове тихую улицу, где находятся только два человека, рисует небо в тучах, рисует капли, которыми оно плачет. Даже, кажется, слышит их стук по мостовой. Или это его собственное сердце, забившееся чаще сейчас? Его разум сам складывает строчки в ритм, но он вовремя себя одёргивает. Ламируар не давала права на соавторство. Не забывайся, Клавьер. Он раскрывает глаза, выдавливая из себя лишь: — Это восхитительно. — Думаете? — смех её мелодичный, звонкий, подобный пению сказочной сирены, разливается на его сердце медовой патокой в смеси с разъедающей солёной волной. Ламируар находит в себе силы на творчество и смех буквально на следующий же день после суда, пока сам он не может найти в себе силы даже просто взглянуть на свою многочисленную коллекцию гитар. — Знаю, — он пытается растянуть уголки губ в подобие улыбки. — Из этого бы вышла потрясающая песня. — Споёте её мне? — женщина оглаживает любовно деревянную деку, и в её жесте Клавьер видит искреннюю любовь человека к своему инструменту, снова чувствуя укол совести, уже из-за сгоревшей гитары. — … Хорошо. Ламируар снова начинает мягко перебирать струны, а Клавьер, сев рядом, тянет буквально те же строчки, что приходили ему в голову, иногда запинаясь, ловя мысль. И в эти моменты она, буквально чувствуя его ступор, останавливалась и переигрывала нужный момент по нескольку раз, давая Клавьеру придумать нужные слова. Это второй раз, когда он сочиняет музыку таким образом. И… Это всё ещё кажется ему потрясающим. В конце песни, пускай и грустной, меланхоличной, даже пуская сентиментальную слезу, Клавьер находит в себе силы, наконец, искренне улыбнуться. — Спасибо, — он шепчет это на выдохе и смотрит, как лицо Ламируар озаряет улыбка. — Вы были правы, когда говорили, что это то, что мне нужно. — Зовите меня на «ты», — она мягко улыбается и, вдруг подвинувшись ближе, заправляет за ухо прядь его светлых волос. — Думаю, не будет ничего преступного, если в моём номере мы будем обходиться без лишних формальностей. Клавьер чувствует некое смущение. Ламируар кажется невероятно раскрепощённой и теплой, навевающей дух свободы, подобно жаркому тропическому ветру. — Тогда то же касается и тебя, — он неловко усмехается, перехватывая тонкую женскую руку с браслетом на ней и прикасаясь губами к тыльной стороне, чтобы услышать новые смешки от коллеги. — Договорились, — она улыбается по-матерински нежно, глядя на него тёплыми синими глазами. При взгляде на них, на эту нежную улыбку, у него щемит где-то в сердце, вскрывает старую рану от воспоминаний о том, как он, будучи маленьким мальчиком украдкой смотрел на найденные фотографии мамы, которую ему так и не довелось увидеть вживую. У матери был такой же тёплый взгляд. И, почему-то, Клавьер уверен, что смех у неё тоже был такой же нежно-звонкий, запястья тонкие-тонкие, с изящными длинными пальцами. — Спасибо, — эхом выводит его из мыслей певучий голос, и он замечает, что в глазах самой Ламируар слёзы, и голос её дрожит, как готовый разбиться горный хрусталь. Ей… Ей тоже было это нужно. Чьё-то тепло. Он нерешительно обнимает женщину, гладит её по светло русым волосам и шепчет: — Его обязательно скоро освободят. Тебе не в чем себя винить. Ламируар мелко трясётся, плача практически беззвучно, и Клавьер продолжает её поглаживать. — Он пошёл на преступление. Сам. Из благородных мотивов, из любви к тебе, но это было только его желание. Ты не виновата. Он шепчет это, чувствуя себя самым отвратительным успокоителем на свете, но продолжает пытаться это сделать, пока не слышит, что всхлипы Ламируар утихают, и её перестаёт колотить мелкая дрожь. Она отрывается от него, утирая слёзы платочком, и улыбается тепло и ласково через боль на душе. — Спасибо, — повторяет она, и в её слепых глазах Клавьеру правда чудится благодарность. Такая же, как та, которую сейчас испытывает он. За какие-то считанные мгновения эта женщина стала ему… другом? Почему-то он думал, что после известия о Дарьяне, он начнёт избегать людей и закроется в себе. Но Ламируар похожа на бескрайнее море, пусть и разъедающее морской солью раны на сердце, но всё ещё смывающее волной все тревоги на нём. И в глазах её материнская любовь и нежность. Та самая, о которой он столько слышал от других, но никогда не испытывал сам. Он улыбается неловко и осторожно берёт руку женщины в свою, в надежде, что через это прикосновение она сможет почувствовать весь градиент эмоций, что прячется в его улыбке. Спасибо, Ламируар. Спасибо. Спасибо.Спасибо.