Любил, люблю и буду любить.

      Раздался выстрел, после — ещё один, а после ещё… Это был конец, долгожданная победа в кровопролитной и страшной войне для одних, но поражение, жгучее и особо обидное от того, что с самого начала все шансы были у проигравших, для других. Но самое обидное, что в погоне за какой-то призрачный целью была разрушена давняя дружба, растоптана и похоронена под холодными комьями ненависти и обиды. Правда, дружбой это было лишь для одного… Для второго это было нечто большее, нечто, что в итоге его и сгубило.       Рейх понимал, что сам во всём виноват. Понял он это ещё в самом начале, но было уже поздно. А также вскоре стало понятно, что войну ему не выиграть. Да, сначала всё шло отлично, его войска пробивались всё дальше, но одна встреча, один взгляд в уставшие, но не угасшие и не потерявшие решимости глаза, и он понял — ему не победить.       Совсем рядом раздались шаги, уверенные, громкие, чёткие, не оставалось сомнений, кто идёт. Сжав покрепче в руке пистолет, немец приставил дуло к виску. Он хотел в последний раз увидеть его, запомнить выражение торжества на лице. Дверь распахнулась, и, сделав шаг, СССР застыл на пороге, напряжённо глядя на оппонента. Но тот не атаковал, лишь устало улыбнулся и, прошептав короткое: «Прощай», нажал на курок. — Не смей! — слился крик с выстрелом. Отчаянный рывок — но уже поздно, — Тварь!       Стул с громким грохотом упал, преграждая коммунисту путь к телу врага, но он уже и не рвался к нему, смысл? Союз бессильно сжал кулаки и пнул стул. Эта мразь так легко отделалась… Пристрелился, урод.       СССР криво усмехнулся и отвёл глаза. Его взгляд зацепился за бумажку, лежавшую на столе, свёрнутую в четверо, где размашистым почерком, а, главное, на русском языке, было подписано: «Для СССР». Поджав губы, коммунист осторожно взял письмо и развернул, вчитываясь в текст. «      Здравствуй, Союз. Если ты читаешь это письмо, то я мёртв и ты победил. Поздравляю. Это были сложные четыре года, страшные для обеих сторон… Ты не представляешь, как я жалею о том, что начал эту войну. Не кривись так, да, я в курсе, что за выражение на твоём лице, но мне действительно жаль. Я хотел доказать величие нашей нации, а в итоге пал, теперь мой народ презирают.       Я очень долго планировал написать это письмо, а теперь не знаю, чем заполнить лист… Как же глупо. Что ж, я знаю, что то, что я сделал невозможно простить, но всё же… Прости меня. Я не хотел, чтобы так получилось. Я совершил ошибку, итогом которой стало это безумие. Прошу, дочитай письмо.       Я знаю, что ты меня ненавидишь. Знаю, что прошу прощения за то, что простить невозможно, я не виню тебя, всё верно. Ты, наверное, задаешься вопросом, почему я так поступил? Я не могу тебе ответить. Этот вопрос мучает и меня много ночей. Могу лишь сказать, что я глупец, не сумевший обуздать собственные эмоции и амбиции.       Не было и дня, чтобы я не вспоминал наше детство и юность. Дружбу, да? Ты, наверное, удивишься, но для меня это было нечто большее. Теперь я могу тебе это сказать, правда, сначала пришлось опустошить бутылку коньяка, которую ты мне подарил на последний день Рождения. Завтра мне за это будет стыдно, я буду порываться разорвать письмо, ты даже не представляешь, как странно писать то, о чём так долго молчал… Так вот, я тебя люблю. Любил, люблю и буду любить до самого конца. Немного грубого, до ужаса неаккуратного и растрёпанного, вечно хмурого, но такого родного. За твой смех, хоть и редкий, но такой искренний, за улыбку и ямочку на правой щеке, за глаза, лучащиеся счастьем и радостью. За то, как ты берёшь меня за руку, за тепло и шершавость твоих рук, за ободряющие слова и крепкие объятия, которые ты мне дарил в особо тяжёлые моменты жизни. Ты даже, не представляешь, как много мне дал, что для меня значило всё это. Я тоже не представлял, пока всё не потерял. Сначала я думал, что это лишь благодарность, но вскоре понял, что влип. Ты ведь терпеть не можешь таких, как я. Я, в общем-то, тоже таких презирал, пока сам не вляпался. Ты видел во мне лишь друга, а я злился, на тебя, на себя, на весь мир, на то, что тонул в твоих глазах. Ведь это неправильно, да? Конечно, неправильно. Аморально. Но ведь мне уже ниже падать некуда, я могу себе это позволить. Я никогда не ждал от тебя ничего большего, но ничего не мог поделать со злостью. А ещё меня душила ревность, когда ты обнимался с кем-то или просто пожимал руку, это было невыносимо. И эти отрицательные чувства копились, возможно, они и стали одной из причин произошедшего после.       Ты ещё читаешь? Хотя, конечно, читаешь, и даже улыбаешься. А теперь хмуришься. Я ведь прав? Я всегда замечал то, что не видел никто, даже ты. Как высовываешь и прикусываешь кончик языка, когда чем-то озадачен, или как морщишь нос, когда недоволен, как теребишь свою любимую ушанку, когда зол, как прикрываешь глаза и склоняешь голову к правому плечу, когда расстроен. А на твои шутливые предложения найти мне девушку, я отказывался, не зная, смеяться мне или плакать, а ты смешно кривился и шутил по этому поводу. А ещё я единственный, кто видел, как ты плачешь, ведь ты ненавидел показывать свои слёзы окружающим, считал это слабостью. Даже теперь, ночью, вспоминая это письмо и дни нашей дружбы, ты будешь плакать. Беззвучно, чтобы не беспокоить детей. Я, как и тогда, буду рядом, невидимый и неслышимый, я буду утирать твои слёзы, буду рядом.        Ох, чуть не забыл. С прошедшим днем рождения! И не кривись так, я опоздал лишь на несколько месяцев.       Ты читал письмо в надежде на то, что получишь ответ на вопрос о причинах моего поступка. Прости, но я правда не могу ответить. Зато ты узнал нечто другое. Например, что коньяк плохо на меня влияет и пора убрать его, ибо перед глазами уже всё плывёт… Или это из-за слёз? Не знаю, но пора заканчивать, я и так сказал больше, чем планировал. Напоследок лишь скажу, что надеюсь на то, что ты когда-нибудь всё же сможешь простить меня. Будь счастлив, Союз, и вспоминай своего непутёвого друга хоть иногда, даже в твоей излюбленной матерной манере.

Прощай. Искренне твой друг и враг, Третий Рейх.»

— Прощай, Рейх, — хрипло прошептал СССР, сложив листок и прижав его к груди, — Прощай.