Начать жизнь заново

За все прошедшие годы я могу с уверенностью сказать, что у меня осталось столько приятных воспоминаний, что и не сосчитать. Даже мимолётное весёлое мгновение стоит того, чтобы запечатлеть его в памяти, сохранив у себя в душе. И этим мгновением может быть всё, что угодно: улыбка друга, кусок долгожданной сладкой ваты, удачная фотография. Кстати, о фотографиях. За последний год где я только ни побывал: в Париже, Милане, Риме — не задерживаясь ни в одном месте дольше, чем на неделю, благо средства позволяли, и каждый раз фотографировал людей, достопримечательности, просто пейзажи, восторгаясь такой чистой, незамутнённой грязью красотой. Так что фотографий у меня набралась не одна стопка — распечатать хотелось каждую. И, наверное, магнитов накопилось не меньше — по крайней мере они уже не помещаются на холодильнике в моём киевском доме. Именно поэтому я как-то забывал отсылать весточки о себе, за что сейчас и буду «наказан». — А ты похорошела, — с улыбкой делаю ей комплимент. Юлька за это время действительно стала настоящей красавицей — снова отрастила волосы, лицо и фигура стали гораздо плавнее, женственнее, черты — мягче, тело — стройнее. Глаза будто глубже и ещё бесконечнее, с лукавыми огоньками где-то в глубине. — Не подлизывайся, — она даже не обернулась, а я, только и успевая следом, увидел желтую Феррари. — Садись на переднее сидение, чтобы я тебя видела. — А может, сразу за руль? — предложил я, обходя машину. Из дверей бара вышли близнецы. Они разделились и выглядели так, будто мы с подругой под конвоем. Когда все уселись, Влад нажал на газ, а машина двинулась, быстро направляясь к месту назначения, причём никто и не спросил Юльчу, куда она хочет меня доставить, словно заранее зная ответ. В принципе, почему «словно», место назначения знаю даже я — это квартира Леры. Она теперь занимается чем-то вроде архитектуры и ландшафтного дизайна одновременно, за что получает нехилые деньги. Последний раз, когда мы созванивались, она тоже была в Лондоне. — Эм-м… а может, не надо? — наверное, моя улыбка получилась чересчур нервной. Всё ещё помню тот жуткий разнос. Причём Лера тогда была на каком-то совещании, что её совершенно не волновало. С кем я общаюсь? Теперь с этой девчонкой у меня ассоциируется только одна фраза: «Пришла по мою душу». После оставшихся двух лет учёбы всех раскидало по стране, но никто не потерял связь с остальными. Нас было мало, но, скорей всего, именно это стало причиной того, что мы, как семья. У каждого братьев и сестер столько же, сколько и бывших одноклассников. Ну, плюс ещё Юльча с братьями и Славик со своей малой. Ваня всё-таки стал врачом, его забрали «с ногами»… или рогами, не помню, как там говорится в случае, если и то, и другое в наличии. Сейчас он учится в Германии, но сюда прилетает на выходные и каникулы – проведать мать с младшей сестрёнкой, которые давно переехали в квартиру получше. Отца его посадили лет на десять, не меньше, за ограбление и покушение на убийство. По словам Ваньки — поймали с поличным вместе с дружком. Причём, пока друг рассказывал об этом, в его голосе то и дело проскальзывали мрачновато-радостные нотки. Честно говоря, я и сам рад, что такого ублюдка наконец-таки посадили. У Вики сейчас своя небольшая галерея, а сама девчонка учится в каком-то высшем худ. заведении. В каком и где — упорно молчит, даже под страхом пытки, но по крайней мере, когда я в последний раз был на нашем ежемесячном то ли собрании, то ли гулянке, она, как и положено, приехала. Что с Кириллом — я толком не знаю. Скорей всего, доучивается где-то, а может, и играет в какой-то команде. Сам он терпеть не может хвастаться, по его же словам, а я предпочитаю не спрашивать. Футбол по телику принципиально не смотрю, сколько бы ни уговаривали. Маришка тоже архитектор и работает в крупной киевской компании. Про неё я за эти два года тоже узнал много нового, особенно на «Прощальном вечере секретов», когда мы все, забравшись ко мне в дом — он больше всех подходил для такого, — рассказывали свои самые важные тайны. Все ещё помню тот вечер… Прокуренная и провонявшая алкоголем Женькина… нет, уже давно не его, просто — вторая спальня. Тогда поздняя весна была на удивление прохладной, снег исчез буквально за день до того, оставив после себя небольшие лужи. Окна никто не открывал, боялись, что размещённые по всей комнате свечки — ровно девять — потухнут. Каждая из них сделана собственными руками, над каждой заклинание удачи, произнесённое и всеми преподавателями, и друзьями, и нами лично. А огонёк… зажег — пускай догорит, иначе не сбудется. Всё было проникнуто жутковато-загадочной, волшебной неизвестностью. Глупо, но мы все, поголовно атеисты, верили в такую-то несусветную чушь. Правда, верили, моментами отфыркиваясь от полушепотом заданных вопросов: «Как думаешь, реально сбудется, если свечка догорит?», «Всё будет так, как загадано? Правда?» — сами же через некоторое время спрашивая подобное. Две сдвинутые кровати, нас восьмеро, все в одном нижнем белье — что-то вроде традиции, о которой нам рассказала бывшая выпускница, подруга Кирилла. Кстати, свечек действительно было девять — и для Жени тоже. Он в самый последний момент неожиданно её прислал вместе с короткой запиской: «Пусть на неё загадает ещё и Мишка» — а мы ведь с ним больше не общались… И опять, сволочь, опять не подумал о моих чувствах, когда я буду читать его слова. Сразу вспоминается стих, намертво врезавшийся мне в память. Я не учил его наизусть, нет. Только всё равно помнил эти строчки, бессознательно разбирая их на слова, буквы, звуки, подбирая другую рифму, заканчивая тот недописанный стих по-своему. Его стих. Я нашел его в виде скомканной бумажки под матрасом. Может, сочиняя его, он тоже пытался разобраться во мне, в себе, в том, что между нами происходило? Даже ночью разбудите — расскажу, как таблицу умножения — так же на автомате. «Я тебе подарю на тарелке с каемкой Жизнь и сердце моё, закричав очень громко: Дурачина, признай, ты ведь страсти боишься, Прячешь душу свою, хоть от счастья лучишься. Даже с дрожью в ногах от меня убегаешь, В страхе сердце запрёшь и любви не узнаешь. Ни за что не придёшь, чтобы шаг сделать первый, Даже если поймёшь, что тебе буду верный. Прячешь губы, глаза, ты рождён слишком честным. Знаешь – что ни скажи, будет всё неуместным. Боже, хватит искать для всех действий причину, Я скажу: “Я люблю”, сбросив ложи личину. А ты только поверь, что ты был самым первым Удостоен тех слов. Говорю же, я верный. Но не веришь, пройдёшь, в шутку всё переводишь, Ты боишься любви, в круге замкнутом бродишь. Всё равно о тепле ты украдкой мечтаешь. Знаешь ведь — глупость, ты знаешь, ты знаешь…» Нет, Женя не романтик, уж мне это прекрасно известно, но от прочтения перечёркнутых по нескольку раз ручкой и корректором слов страшно хотелось курить. Ах да… — Юль, закурить нет? — чуть встряхнув головой, оправляюсь от навязчивых образов. — Ты ещё не избавился от этой дурацкой привычки? — морщится, а я ловлю летящие ко мне со стороны Влада сигареты и жигу. — Брошу, когда умру. Открываю окно. Затягиваюсь. И снова погружаюсь в воспоминания, навеянные сегодняшней неожиданной встречей. В тот вечер мы узнали друг о друге много всякого. Каждый по очереди рассказывал что-то свое: мелкие пакости, слабости, изъяны — пока не дошли до главного. Первой, как ни странно, начала Марина. Сначала она рассказала, почему спала на первых уроках, потом — где пропадала ночами и, наконец, где подрабатывала. А работала она шлюхой. «Да, незаконно, да, отвратительно, — негромко говорила моя одноклассница, обводя нас удивительно ясными и такими умными глазами, — но так было нужно». «Делай, что должен, и будь что будет». А мы, чуть ли не пооткрывав рты, слушали её рассказ. Это… ну, мне не то чтобы неприятно или противно, но… странно. Ей нужны были деньги на операцию младшего брата. Кредит не давали, а из родственников только бабушка. Старушка хотела заложить квартиру, но внучка её отговорила. Конечно, был и другой способ заработать, но это самый простой и быстрый – мальчишке с каждым месяцем становилось всё хуже, а сердце — оно ведь не железное, однажды возьмёт и не выдержит. Нужную сумму Марина накопила только за три месяца и с того момента больше не «работает». «Думаю, вам сейчас неприятно со мной даже находиться рядом, не то что разговаривать, — подытожила Мариша, — но вы просто не знаете, как это — сидеть в неизвестности и думать: “Ты бездействуешь, а он умирает”. Да и в том… притоне я увидела всякое. Девчонки, хорошие, добрые, но без образования и богатых родных. Они только этим и существуют. Сначала ложатся под клиента, а потом или напиваются, или вкалывают себе какую-то дурь. Одна новенькая после первого же клиента там, в номере, и повесилась, а другая… у неё ребёнок… мы шли, она ему молочка купила… потом смотрит — кошка… Вся забитая, ухо порвано, хромает. Так та пачку открыла, говорит… “Пей, мне не жалко, ещё куплю” — и…» Маришка всё говорила, не замечая, как захлёбывается слезами, и они стекали по подбородку. А когда сидящий возле неё Кирилл очнулся первым и с тихим «Дурочка» крепко её обнял, положив кудрявую голову себе на плечо, все шумно выдохнули, тут же засыпая утешением. «Наверное, это страшно — жить в самом низу», — тогда рассеянно произнесла Лера, заворожено смотря на огонёк единственной стоящей на кровати свечи — Жениной. И мне навсегда запомнился полный горячей благодарности неуверенный взгляд. Потом рассказывала сама Лера, она не стала вдаваться в подробности, просто оповестила всех, что спит с отцом. По собственной инициативе. Кирилл сначала ничего не говорил — он был единственным из нас, кто был ещё и в футболке. Развернувшись к нам спиной, парень поднял футболку, и девчонки охнули. Рыжеватое пламя свечи делало ужасные длинные шрамы ещё более жуткими. «Отчим садист, — он пожал плечами, будто это естественное явление, — так же как и дядя. Поэтому я живу в общежитии». Следующий на очереди — Ваня — рассказал о своём. И о том, как хотел защитить мать, поэтому жил вместе с отцом, чтобы вся злоба доставалась парню, и о том, что его сестра от другого «хахаля», который, узнав о беременности, трусливо сбежал… Никита ответил сразу за себя и Алину. Оба нарики со стажем. Большим стажем. А с кокса редко кто соскакивает навсегда. Они двоюродные брат с сестрой, предков посадили за дилерство, а дети прошли реабилитационный курс, так необходимый из-за «любви и заботы» родителей, которые несколько раз поприкалывались на тему «А что, если…», а малолетки, естессно, втянулись. Потом Ник с Алей по протекции отправились сюда, вроде как долечиваться и приводить мозги в порядок. После всех этих подробностей очередь дошла до меня. Вика смотрела волком, типа: «Ты первый» — и пришлось. В принципе, моё признание после всех их казалось сущим пустяком, но выговорить его, выдавить из нутра так же трудно, как сдвинуть многотонный грузовик. Я, как и Лера, не стал вдаваться в подробности, только отчеканил, что с детства гей и немного о том, что случилось в моём родном городке. «Что, прям все?» — не поверила Аля. «Угу, — угрюмо ответил я, чувствуя, как пальцы дрожат от внутреннего напряжения. — Мой лучший друг после такого выбросил куртку, до которой я дотронулся. Знаете, село, чем и был наш городок, — это как государство. Маленькое, но со своими законами и запретами. А гомосексуализм – один из строжайших. Он — табу. Дети берут пример со старших, а многие старшие не слишком отличаются от детей. Наверное, поэтому…» Я знал, о чём они думали после моих слов. Нет, не о моём бывшем городке, а о тех месяцах, когда ушел Женя. Уверен, теперь всё представлялось в совершенно другом свете. То, что раньше казалось дружбой, приобретало более глубокий оттенок. Но я не видел отвращения на их лицах… только вот Ванька. Он нахмурился и о чём-то сосредоточенно размышлял. «Ну, и плевать», — тогда подумал я, закусив губу. Потеряю друга — значит, потеряю. У Вани, к сожалению, не было такого просвещенного брата, как у Тёмы. Последней из нас была Вика. Она обречённо вздохнула, но начала рассказ: «В отличие от вас, я детдомовская. Меня… не любили и не брали ни в одну компанию, поэтому переезжала из одного детского дома в другой. Все считали меня странной, свихнутой на своих картинах и готике девчонкой, я, в свою очередь, совершенно не желала идти на контакт. И за это время у меня началось нестандартное раздвоение личности. Мало кто об этом знает, только директор, личный психолог и вот теперь… вы». Всё, больше мы не услышали от неё и слова, а вечер откровений подходил к концу. Ошарашенное, потерянное выражение было у всех без исключения, каждый думал о чём-то своём, переваривал тот ворох информации, что свалился на него сегодня, и неуверенно косился на остальных, пытаясь понять, не противно ли им находиться рядом с тем, кто, обнажив душу, показал своё мерзкое нутро. К утру мы напились до беспамятства, а я, приведя себя в относительный порядок, направился к старику. За ответами. У него как раз были гости, и не хоть бы кто, а сам директор. «И тут нашли», — рассеянно проговорил тот, ставя чашку с кофе на стол. «Думаю, это ко мне», — с усмешкой подал голос старик. «К тебе, — согласился я. — Но теперь уже к директору». Тот наигранно тяжко вздохнул: «Нигде от вас покоя нет, каждый год одно и то же. В этом хотел сбежать, так не получилось. Вов, останешься?» «А как же, — фыркнул старик, — в конце концов, до конца следующего года он мой». «Ага, раб», — закончил про себя я. Нет, я не жалуюсь, наоборот, эта определённость обнадёживает. Обещанный год отработаю, а там уже или останусь, или своей дорожкой. Так. Стоп. «Хах, так школа уже готова?» «Конечно, — он весело ухмыляется, — мы закончили раньше времени». Сперва я даже не понял, что тут не так, но интуиция подсказывала, что не всё чисто. И тогда до меня дошло. «Старик, только врать не надо. Даже Ленин свои пятилетки так быстро не исполнил, а выполнить план, рассчитанный на пять лет, за три нереально». И для закрепления эффекта повторил последнее слово по слогам. А тут ещё Слава зашел в комнату, став неожиданной поддержкой: «Расскажите ему. Он уже не пацан — поймёт». И старик, бурча: «До чего умные дети пошли» — сдался. Именно тогда я узнал, что он хочет не построить новую школу, а восстановить старую школу-интернат, правда, немного изменив классификацию — она действительно будет спортивной. И требовался ему не просто мастер спорта, а надёжный и проверенный человек, способный понять и обучать трудных подростков. Я идеальная кандидатура: во-первых, такой же трудный подросток, во-вторых, обязан старику, что называется, «по уши», а в-третьих, против фактов не попрёшь, я действительно смог бы понять подростков, похожих на меня. А насчёт академии… Да, туда принимали далеко не всех, кого попало. В «Синий» класс, конечно, детей тех самых богатых, которые были спонсорами и обеспечивали своё чадо всем, вплоть до личного водителя. Но «Зелёный»… Одного таланта мало. И знаний тоже. Естественно, при приёме они должны быть на уровне, но, помимо того, для поступления должна быть личная причина. Настолько личная, что о ней не знает почти никто. Моей причиной стал побег из-за «нестандартности мышления», как выразился директор. Он знал и обо всех остальных, не поленившись раскопать подноготную вплоть до причин пропусков уроков в первых классах. Из-за этого мало принимали старших. Минимальный срок учёбы — три года (и я снова попал «в точку»). Проблемы мелких при нужном влиянии решаются намного легче, чем проблемы окончательно запутавшихся в себе старших. Те в любом случае или выпутаются, или запутаются настолько, что обратно не выйдут. Но это всё уже без участия академии — директор не любит рисковать, хотя и устроил всё так, чтобы ученики могли откосить от армии. Подумав, что в жизни всё далеко не так просто, я попрощался, поблагодарив за ответы. Дома меня ждали. Все в полном составе. Они знали, куда я ходил, и теперь пришлось рассказать всё до последнего. Это утро и дало нам то, чего не мог дать ни один день, ни один вечер, — доверие. Теперь мы доверяли друг другу как себе, чего уж там, когда все тайны раскрыты. Ещё вечером на лице каждого была робкая улыбка, теперь же — уверенная. А Ваньке, как оказалось, никакой просвещенный брат и не нужен. Перед тем как попрощаться, он самым последним подошел ко мне и извинился. За плохие мысли. Смешно, конечно, но он всегда был прямолинейным и искренним… — Эй, чего столбом застыл? — Юльча раздраженно пнула кресло, на котором я сидел. — Вставай, мы уже приехали. Вздохнув, я вылез, ну вот, только отвлёкся на посторонние мысли, как меня опять вырывают в реальность. Последний год я не участвовал в наших общих собраниях, но, кажется, подруга уже обзванивает всех, намереваясь устроить внеочередную гулянку. И плевать, что её платье стоит столько же, сколько одна из моих далеко не дешевых картин. — Подожди, — перехватываю её руку со смартом, — ты что, забыла? Я не просто так приехал, завтра же… Её глаза расширяются, и девчонка рассеянно смотрит на братьев: — Фак, со всеми этими делами совсем закрутилась. Вы знали. Саша кивнул: — Ага, только думали, что ты помнишь. — Чёрт, — брюнетка закусила губу, а потом обратилась ко мне. — Ты покупал что-то? Цветы, венки? — Ещё вчера, — мягко улыбаюсь. — Сейчас магазины уже закрыты, но я с тобой, если что, поделюсь, согласна? — Фу-у-ух, что бы я без тебя делала, — она порывисто меня обняла и потащила к подъезду. Но я успел услышать голос Влада: — А ты розы купил? — Конечно, даже черные нашел. — Ей бы не понравилось, она же красные любила или белые… Я тоже купил… красные. Ровно двадцать штук.