Те, кто диктуют условия

      В клане Гусу Лань существует красивая личная традиция, из тех, о которых любят шептаться юные девы: воссоединяясь со своими спутницами на пути самосовершенствования, адепты ненадолго появляются в миру без клановых лент. Ленту, как правило, вручают избраннице и, если её приняли — это прекрасное признание перед всеми «я больше не один», «я нашёл», «отныне и навсегда». Увидеть кого-то без ленты почти всегда означает торжественное и радостное событие.       В этот день сразу двое старших адептов появились на людях без своих лент, но Лань Цижэнь почему-то хмурится. Он заставляет учеников уткнуться в свитки, поспешно выходит и уводит их в приёмный зал. Это церемониальное здание хорошо видно из класса, никто долго не покидает его, а спустя время у входа появляется целая делегация из уважаемых старейшин и учителей. Когда приходит даже отчуждённый от мелких внутренних забот Ханьгуан-цзюнь, становится ясно, что происходит что-то серьёзное, что-то, что может коснуться репутации всего клана.       — Эти двое отдали ленты друг другу, — украдкой шепчет Лань Цзинъи. — Я видел, они их держали в руках.       Лань Сычжуй жестом одёргивает, за учениками пока нет пригляда, но в классе слишком много любопытных ушей.       — Как думаете, что с ними сделают? — следом не выдерживает кто-то на заднем ряду.       — У одного из них даже лента без узора. Исключат из клана, ясное дело. Они ведь не…       Лань Сычжуй излишне резко поднимается, привлекая внимание, невысказанное «не Ханьгуан-цзюнь» так и остаётся на сплетничающих языках.       Налобная лента с узором кровного Лань не спасёт, он знает точно. Она, напротив, сковывает долгом чести перед именем всей семьи. Лань Сычжуй с трудом улыбается и выходит вперёд:       — Уверен, учитель вскоре вернётся к нам. И он будет доволен, если к этому времени мы перепишем немного больше строк.       Лань Сычжуя приняли не сразу, его ленту с первого дня в Гусу украшали плывущие облака, но на самом деле он не имеет на них права. Это всегда было известно и ему самому и всем вокруг: родной брат главы клана, Ханьгуан-цзюнь, отчего-то решил дать свою уважаемую фамилию ребёнку, появившемуся неизвестно откуда. А затем и имя, означающее сожаления о прошлом. Всегда скромный и тихий Лань Сычжуй с детства слышал домыслы по этому поводу, и становилось ещё тяжелее, стольких усилий стоило соответствовать, никогда не терять самообладание, никогда не подводить доверие глубоко уважаемого опекуна. Но время шло, он ни разу не опорочил себя склоками, прилежно перенимал все традиции и знания, что мог дать ставший родным клан, Лань Сычжуй не словом, а делом доказывал, что достоин быть приёмным сыном столь выдающегося заклинателя, как Лань Ванцзи.       Шла его примерно шестая осень, когда в Облачных Глубинах появился ничем не выдающийся Лань Цзинъи. Лента его также говорила о кровном родстве, но долгое время никому вообще было неведомо к какой именно ветви может принадлежать этот прибывший без родных адепт. Неслыханно чтобы достойные представители рода жили так отдалённо и тихо, за спиной его шептались, в открытую стремились вызнать и задеть. Лань Цзинъи это совершенно не расстраивало, он просто и бесхитростно всегда давал сдачи. За первый месяц пребывания в основной резиденции он так много попадал на взыскания, что разговоры о происхождении постепенно сменились байками по поводу ситуаций с самим Лань Цзинъи. А вот эти россказни он воспринимал естественно, благосклонно в них даже участвуя — открытый и честный характер Лань Цзинъи, его неизменная готовность приходить на выручку, а также способность совершенно непреднамеренно учинять беспорядки, быстро располагали к себе сверстников. Любая ребятня всегда мечтает дружить с подобными нескучными личностями, и совершенно неважным оказалось насколько он хорош в каллиграфии или радив на занятиях, Лань Цзинъи покорял именно тем, что с первого взгляда не был похож на прилежных, отстранённых и чопорных истинных Лань.       А потом как-то так получилось, что лучшим другом он выбрал тихоню и гордость поколения, погодку Лань Сычжуя. Наверное, ничего бы не вышло, не будь они настолько разными. Способности одного отлично компенсировали отсутствие оных у другого, а темперамент Лань Цзинъи наконец-то немного втянул сдержанного Лань Сычжуя в хаотичный мир сверстников. Лань Сычжуй успешно учился веселиться, а ребята учились не видеть в нём строгую, дисциплинированную копию опекуна, начиная различать истинный тёплый и приветливый нрав.       А в происхождении Лань Цзинъи не оказалось ничего особенного, спустя несколько месяцев он сам, широко улыбаясь, рассказывал Лань Сычжую, что просто из упрямства не желал отвечать. Его ветка происходила от младшего сына Лань И — хорошо известной единственной женщины во главе клана, впоследствии попавшей в опалу. Эта история и так была известна всем: много лет назад Лань И просто отошла от дел, а в силу упрямства и вспыльчивости характера пожелала жить отдельно, забрав из Облачных Глубин ближайшую семью.       Лань Сычжуй не смог тогда ответить той же любезностью, он действительно ничего о себе не знал. Правда открылась лишь совсем недавно и оказалась намного более поражающей воображение, чем все домыслы острых языков. Вэнь. Второй наследник клана взял в семью потомка презираемого мёртвого рода! Сычжуй был не Лань, он был Вэнь по крови, и Призрачный Генерал, жуткое оружие Вэй Усяня, приходился ему последним родным. А сам Вэй Усянь воспитывал и защищал его до самых Облачных Глубин.       Лань Цзинъи посмеивается над этим. Он до сих пор с трудом переваривает тот факт, что Ханьгуан-цзюнь влюбился в Старейшину Илина, но вот происхождение Лань Сычжуя его чувствительную натуру, кажется, почти не взбудоражило. Разве что на Вэнь Нина он до сих пор забавно поглядывает. * * *       Лань Цзинъи появляется только глубокой ночью, в начале четвёртой стражи(1). Лань Сычжуй спит чутко и поэтому вскакивает, едва в комнату проникает поток прохладного ночного воздуха вместе с неосторожным, не ведающим приличий гостем.       — Ты с ума сошёл, — бранится Лань Сычжуй.       — Ты должен меня хвалить, а не отчитывать, я дождался самого тихого часа прежде, чем идти, — садится прямо на край постели Лань Цзинъи.       — Молодец, что нарушаешь все мыслимые правила, — бормочет Лань Сычжуй, чутко прислушиваясь к происходящему снаружи.       Лань Цзинъи успокаивающе улыбается:       — Никого там нет. Не беспокойся так, я умею делать незаметные вещи. Иногда ты слишком уж правильный.       Лань Сычжуй вздыхает. Его сердце начинает пропускать удары.       — Ну что? Изгнали?       — Чжимин-сюн говорит, что поставили условие. Какое, никто даже через старших братьев вызнать не смог, всё поскорее пытаются замять. Но я думаю, что в общих чертах и так понятно. Шисюнов в Облачных Глубинах, а тем более вместе, мы больше не увидим, — Лань Цзинъи смотрит своими огромными, наивными глазами. — И Ханьгуан-цзюнь… нет?       — Не говори глупости! — несвойственно раздражается и тут же берёт себя в руки Лань Сычжуй, вдыхает поглубже, смотрит извиняясь и шепчет ещё тише. — Ему нельзя вмешиваться, только не ему. Ты правда не понимаешь, в каком он положении?       Лань Цзинъи больше не развивает тему:       — Глупые шисюны, не время теперь. И кто ж им скандал простит?       — Да.       Они сидят молча какое-то время, ночь течёт мимо них плавно, заполняя пространство густой, тревожащей сердца тишиной. Лань Цзинъи кладёт голову на плечо Лань Сычжуя.       — Ничего не говори, нет никого. Посижу и пойду, осторожно, в обход, ладно? * * *       Ещё в прошлом году Лань Цижэнь объявил, что Лань Сычжуй займёт место старшего ученика. С этим некому было спорить, даже будь такое право, Лань Сычжуй — лучший, к тому времени он доказал, что достоин и может справиться с чем угодно.       В тот же день Лань Цижэнь задержал его в классе и объяснил основы. Кроме помощи наставникам, Лань Сычжуй принимал обязанности лидера отрядов во время тренировочных Ночных охот. К тому времени такие вылазки в их поколении проводились без надзора старших всего пару раз, одна из которых закончилась серьёзным происшествием в деревне Мо. Задания в самом начале должны были быть предельно простые, но у неопытных учеников ещё могли вызвать непредвиденные сложности, поэтому группы всегда формировались по взрослому принципу субординации.       — Теперь у тебя больше ответственности, — объяснил Лань Цижэнь. — Ты должен будешь выбрать себе постоянную «свиту». Двух-трёх помощников из числа наиболее перспективных и успешных адептов, которым мог бы полностью доверять во время Ночных охот.       Лань Цижэнь в своей манере ещё долго рассказывал принципы, которые укладываются в пару основных идей. Выбранные помощники — это следующее по старшинству звено отряда, заместители, опора и постоянная основа. Впоследствии на каждую Ночную охоту нужно брать хотя бы одного достаточно опытного помощника, который прикроет спину и разделит бремя, а основную группу набирать из тех, кому нужна тренировка.       Подытоживая разъяснение, Лань Цижэнь пытается вложить в свой взгляд как можно больше назидательной строгости:       — Следует всегда держать рассудок холодным, тебе ещё только предстоит понять насколько важна эта истина. При выборе не советую руководствоваться лишь только дружескими чувствами, для блага и безопасности каждый должен быть на своём месте. И поэтому Цзинъи будет полезнее в качестве обычного члена твоей команды.       Внутри Лань Сычжуя что-то сжимается в тугой ком. В последнее время они слишком часто вместе на тренировках, вместе после, Лань Сычжуй много помогает в учёбе именно этому не очень-то прилежному адепту. Пытливый ум учителя действительно подмечает всё.       Лань Цижэнь по-своему воспринимает заминку:       — Конечно, твоё самоотверженное влияние заметно, его успехи становятся выше, а пакости мельче. Но сумеет ли Цзинъи быть достойным тебя?       По мнению Лань Сычжуя, это он недостоин внимания такого как Лань Цзинъи. Если его не будет рядом, сможет ли он хоть кого-то заинтересовать? И тем более повести за собой на Ночной охоте. В Лань Цзинъи находится всё, чего не досталось ему, Лань Цзинъи безоговорочно верит и убеждает остальных даже в те моменты, когда ты сам в себя не веришь.       — Его потенциал не совсем обычный, — просто отвечает Лань Сычжуй.       — Надеюсь только, этот молодой человек его вовремя обнаружит. Впрочем, делай что хочешь, я вмешаюсь, только если ты перестанешь справляться, — строго намекает учитель. * * *       Лань Цзинъи складывает пальцы в печать и изящным, излишне раскованным жестом возвращает меч, подхватывает его в развороте и стремительно опускает в заплечные ножны, лента почти оплетает его, повторяя движение тела, но послушно ложится на плечо. Он особенно любит такие приёмы, в которых есть свободная грация: увороты, кувырки и прыжки. Кто-то сказал бы, что он позёр. Лань Сычжуй сказал бы только «не надо». Он до ноющего сердца, до помрачения разума хотел бы смотреть на это, впитывать взглядом изгибы фигуры и страстность её движений, любоваться лицом, когда с него на миг исчезает завеса. Но он не может, на тренировочном поле он должен отводить глаза.       Нет, они не пара, им даже касаться друг друга страшно, но они в шаге от этого. И оба знают, что постепенно переходят черту, за которой что-то запретное.       Звучит колокол, возвещающий большой полуденный перерыв, и Лань Сычжуй только чудом замечает это. Он вежливо благодарит партнёра, даёт кому-то наставление вслед. В ушах всё ещё шумит кровь.       — Как тебе моё исполнение, а? Ты видел? Неплохо получилось, мне кажется!       Лань Цзинъи ничуть не скрывает воодушевления, вряд ли представляя, как безжалостен.       — Владение мечом всегда было одной из твоих сильных сторон, — сдержано отвечает Лань Сычжуй, сосредоточившись на оправлении одежд после тренировки.       — Думаю, и с талисманами тоже справлюсь, а вот гуцинь, как тебе, мне никогда не покорить.       — Инструмент не нужно покорять, это как оружие, нужно сливаться.       — Да у меня просто слух не очень.       — Скорее уж не очень твоя усидчивость, со способностями у тебя всё в порядке. Цзинъи, ты потомок легендарных мастеров, разве сам веришь, что можешь быть не одарён?       Слова приходят сами, обычно это именно Лань Цзинъи говорит что-то подобное, похоже, привычки постепенно становятся общими. А он забавно краснеет, отмахивается и внезапно предлагает:       — Пойдём на ручей, становится жуть как жарко.       Лань Сычжуй оглядывается, нет, он знает, все давно разбежались, только и дождавшись сигнала.       — Я… Подойду, иди.       Он нарочито долго поправляет мишени, подметает, выжидает ещё сто ударов сердца и идёт вслед. За ворота, через кустарник, теряясь из виду в листве. Существуют определённые часы, когда адепты мужского и женского крыла ходят на этот ручей, но место, которое показал ему Лань Цзинъи, существует для нарушения правил. Сюда изредка наведываются ученики из обоих корпусов, просто отдохнуть или предаться чарующему пороку созерцания и демонстрации. До определённого возраста это всё, что может быть доступно мужчинам и женщинам Гусу Лань друг о друге.       Лань Сычжуй замирает на краю лесной чащи перед ручьём. Белые одежды на берегу в таком привычном беспорядке. Они адепты одного клана, одного пола, иногда они видят друг друга без одеяний, но это всегда происходит в группе или дружеской компании, во время омовения или на холодном источнике, когда смотреть дольше мгновения опасно. Друг для друга они не раздевались ещё никогда.       Лань Цзинъи в воде по пояс, его короткий объёмный хвост распущен, лента отсутствует и волосы густым чёрным потоком свободно покрывают спину. Словно чувствуя на себе непристойный взгляд, он оборачивается. Два юноши молча смотрят друг на друга. Лань Цзинъи опускает глаза первым, заводит руку назад, собирает волосы и кладёт их на плечо, открываясь. Всё так медленно и целомудренно, что никто бы не догадался, не посмел обвинить. Лань Цзинъи даёт время, поворачивается и позволяет рассматривать себя в упор, у него изящная юношеская фигура, отточенная тренировками, широкие плечи и тонкая талия, так кощунственно скрываемые фасоном клановой формы.       В голове у Лань Сычжуя беспорядок, первая робкая война между «желаю» и «неправильно», которой во все времена суждено было оканчиваться бесславно. Что бы ни было избрано. Он продолжает смотреть пока от него упорно отводят глаза, продолжает падать в незнакомую пока ещё бездну чисто плотского притяжения.       Лань Цзинъи словно слышит его мысленную просьбу, а может быть всё-таки видит этот беспомощный взгляд, он делает несколько шагов вперёд и полностью выходит из воды. Его тело неправильно влечёт взгляд. Оно тоже немного тронуто возбуждением, и это оказывается слишком… слишком много для едва осознанных чувств! Лань Сычжуй прикрывает рот рукой и, наконец, отводит свои гнусные глаза, опирается предплечьем о ствол дерева и прячет в изгибе локтя пылающее лицо. Он едва может дышать.       — Ты пойдёшь купаться? — негромко спрашивает Лань Цзинъи.       — Нет, сегодня нет.       Всё, что они делают тут, уже настолько граничит с безумством, что у Лань Сычжуя нет себе ни малейшего оправдания. А ведь он должен нести ответственность за них обоих, это всегда была его роль. * * *       — Это отвратительно, — беспощадно заключает Лань Миншенг, он всегда "славился" как один из самых нетактичных наставников. — Никакого прогресса! Лентяй, сколько ещё раз ты намерен терзать мой слух столь неряшливым исполнением простой мелодии?       Лань Цзинъи вздыхает, смиренно опускает глаза и заглушает стонущие струны. Гуцинь, возможно, просто не его инструмент, он требует слишком много покоя в душе. Лань Цзинъи не такой, он порывист, легко выходит из себя и легко делится самыми сокровенными эмоциями, для него естественно выражать себя. Месяц назад он стал первым на памяти Лань Сычжуя, кто обрезал палец о шёлковую струну! А сколько раз он их просто рвал?       Для Лань Цзинъи всё особенно сложно, практически все его предки играли на цисяньцине(2), нет, каждый из них был гениальным мастером, оставлявшим клану что-то от себя. Техника смертельных струн, техника сковывания, мелодия забвения — лишь малый вклад. Учителя просто не могут смириться, что Лань Цзинъи другой, не дают ему выбора, не прощают, торопят. А Лань Цзинъи злится на себя.       — Оставайся после занятий и практикуйся до второй стражи(1), — распоряжается учитель Миншенг.       После этого даже немного совестно играть для наставника «Расспрос», цинь Лань Сычжуя неизменно вызывает одобрение.       Когда Лань Сычжуй вслед за всеми покидает класс, Лань Цзинъи всё ещё сидит над своим гуцинем с глубоко расстроенным видом. Не стоило бы бросать этот слишком долгий ободряющий взгляд, но Лань Сычжуй разрешает себе эту слабость.       Учитель Миншенг останавливает его на улице и просит старшего ученика проверить усердие Лань Цзинъи. Это удобное распоряжение Лань Сычжуй держит в мыслях до первой стражи(1), меньше нельзя, и только тогда приходит провести время с ним.       — У меня пальцы болят, — с порога жалуется Лань Цзинъи. — И вообще руки по локоть.       Лань Сычжуй вздыхает и смотрит на его запястья: тонкие, сильные, с длинными пальцами. Идеальные руки музыканта, что же не так?       — Покажи, как ты их держишь.       — Серьёзно? Собрался действительно меня проверять?       — Для твоего блага.       Лань Цзинъи заносит запястья в классическом положении над струнами, с первого же взгляда ясно, что они слишком напряжены.       — Не прилагай силу.       — И как мне тогда держать руки навесу?       — Попробуй положить так, как тебе удобно.       — На колени? — издевается уставший Лань Цзинъи.       Иногда Лань Цзинъи необходима определённость, он стремителен и не вникает в суть пространных слов. Цзинь Лин ворчит при этом, что он тугодум, и только такой как Лань Сычжуй достаточно терпелив чтобы его выносить. Но Лань Сычжуй просто умеет быть понятен. Ведь слова как стрелы, если не хватает точности — в том не виновата мишень.       — Хочешь, я сыграю тебе, а ты посмотришь?       Конечно, Лань Цзинъи хочет, он всегда с удовольствием слушает, у него действительно безупречный слух. Лань Сычжуй занимает место за гуцинем и трогает струны, эту злосчастную тренировочную мелодию он прошёл уже давно, но в музыку всегда можно вложить что-то от себя самого…       Лань Цзинъи слушает, а больше смотрит во все глаза. Он сейчас даже не пытается что-то скрыть, в вечернем классе нет никого кроме них.       — Нравится? — тихо спрашивает Лань Сычжуй, не прерывая свою мелодию.       — Давно нравится, с первых дней. Только сейчас не так, видишь… и это тяжело.       Страшно. Каждый новый шаг страшен, два вчерашних ребёнка вступают в жестокий мир взрослых решений и серьёзных последствий. А балансировать на грани действительно тяжело.       Лань Цзинъи пересаживается за спину Лань Сычжуя и тот напряжённо замирает.       — Научишь?       Лань Сычжуй понимает, и это вызывает улыбку: поза, в которой обычно учат детей, самым первым движениям рук, по образу и подобию наставника.       — Если обещаешь не торопиться.       Лань Цзинъи послушно не касается спины, выставляет руки, приятно просто сидеть вот так, допустимо близко, но почти обнявшись, Лань Сычжуй берёт несколько нот и предлагает повторить. Повторы Лань Цзинъи обычно даются идеально. Они успевают последовательно сыграть почти всю мелодию, когда Лань Сычжуй замечает дыхание на своей шее. И разум словно срывается с соломинки, он откидывает голову на плечо позади себя, судорожно вдыхает. Лань Цзинъи тут же нарушает допустимое расстояние, вжимается грудью в спину, даёт опору. Руки над инструментом сплетаются, и Лань Сычжуй прижимает их к своей груди, задерживая дыхание. Со стороны это уже не целомудренно, не безопасно, это нельзя ни с чем перепутать! Но Лань Сычжуй позволяет второй руке Лань Цзинъи прижаться к своей щеке, соскользнуть по шее, на грудь, очертить почти всё тело, замерев на бедре. Со стороны это преступление, для них двоих — почти невинное, ни сколь не оскверняющее касание, слишком робко, слишком мало сейчас!       Слишком страшно, что кто-то войдёт.       Звучит спасительный колокол второй стражи(1) — время возвращаться по домам и отходить ко сну. * * *       Раннее утро выдаётся тяжёлым, хмурым, Облачные Глубины покрыты пеленой туманов по щиколотку — днём наверняка будет затяжной дождь. Лань Сычжуй не помнит точно, что ему снилось этой ночью, но он просыпается постыдно влажным. Это не вызывает в нём удивления или смятения чувств, скорее досаду, тело постепенно взрослеет и всё чаще напоминает о существовании той, таинственной и наиболее сокрытой правилами области жизни. Приходится повозиться больше обычного с утренним ритуалом приведения себя в порядок, из-за этого Лань Сычжуй впервые едва успевает на построение.       Лань Цзинъи построение чудом не проспал совсем. Это так заметно по наскоро собранной гриве и неприлично заспанному лицу, которое он безуспешно пытается спрятать за излишне длинной чёлкой, даже смешно. Когда это стало обычным, искать его взглядом в каждой группе?.. И с какого момента простые вещи становятся неправильными и опасными? Лань Сычжуй занимает место старшего ученика перед всеми, приветствует по правилам и начинает групповую разминку. Сегодня прохладно, в строю много гостевых адептов, непривычных к режиму Гусу Лань, ребята откровенно дурачатся, когда думают, что их не видно. Лань Сычжую приходится аккуратно намекать, что его зрение в полном порядке. Нет, он не строгий, просто ответственно относится ко всем своим обязанностям. У кого-то громко бурчит в пустом желудке, ученики смеются и совсем отвлекаются, упражнения, призванные настраивать на серьёзный дневной лад, никак не идут. Лань Сычжуй несколько раз призывает к порядку, но за гомоном его спокойный голос почти не слышно.       Лань Цзинъи теряет терпение, выходит и начинает громко и энергично браниться, от его сонного вида не остаётся следа, он похож на взъерошенного воинственного кота. Напугать таким образом Лань Цзинъи никого не способен, но вот перекричать — запросто.       Угомонив самых ретивых, он хмуро бормочет:       — Может парную тренировку, а?       Занятия в парах более увлекательны, адепты их любят, но это сложнее, по утрам такие упражнения редки. Лань Сычжуй оценивает обстоятельства и кивает, Лань Цзинъи весело кричит остальным:       — Кто из вас, бездари, сможет повторить?!       Он встаёт в позицию, и Лань Сычжуй сразу её узнаёт, этот элемент парного боя они долго отрабатывали в прошлом году, для адептов из дружественных кланов совершенно точно сейчас будет сюрприз.       И Лань Цзинъи отталкивается от земли. Лань Сычжуй выставляет руки, Лань Цзинъи использует их как опору, подлетает и красиво прогнувшись в пояснице переносит вес тела назад, мгновение и он входит в позицию головой вниз, в этот момент время всегда почти застывает. Лань Сычжуй смотрит вверх, прямо в глаза падающему, хватает за протянутые руки и, тоже подпрыгнув, переворачивается с ним в воздухе, гася вертикальную силу падения. Оба синхронно приземляются в стойку коленом к земле.       Лань Сычжуй поднимает голову, смотрит на застывших зрителей и мягко улыбается. По сути, это просто затяжной прыжок с мягким приземлением, но со стороны смотрится на самом деле красиво и сложно. Лань Цзинъи и правда немного позёр.       — Приём полезен, когда необходимо достать что-то летающее, например, при использовании талисманов, — поясняет ученикам Лань Сычжуй.       Повторить такое с первого раза, конечно, невозможно, поэтому остаток времени адепты чужих кланов увлечённо практикуют элементы доверия с опытными сверстниками из Гусу Лань. И даже как-то не слишком быстро разбегаются, когда звучит сигнал к завтраку.       В столовой нежданно появляется сам Лань Цижэнь, чем делает утро для некоторых ещё более пасмурным. Во время еды запрещено разговаривать, но не слушать, поэтому учитель Цижэнь напоминает весь раздел правил о приёме пищи вместе с порядковыми номерами. Пара гостевых учеников тут же зарабатывают переписывание за шум, Лань Цзинъи умудряется получить-таки выговор по поводу не слишком опрятного вида, но в целом завтрак проходит образцово спокойно. Удаётся даже помечтать, что утро израсходовало запас неприятностей на день, Лань Сычжую нравится мысль, что в мире существует гармония. Баланс плохого и хорошего во всём.       Дождь начинается ещё во время второго утреннего построения, сразу быстро и немилосердно пропитывая тренировочную форму. Она липнет к телу, холодит, мокрые волосы становятся тяжёлыми, норовят сползти на глаза, все злятся. Лань Сычжуй бросает взгляд в первые ряды и ему почти больно от того, как стучат зубы у бледного от холода Лань Цзинъи. Тот не любит холод, зимой всегда жмётся к очагу, долго дрожит после источника, с детства просит обнять в особенно холодные вечера. Как-то так всё и стало сложно, когда они начали замечать, что «ненастных вечеров» делается больше. По ним даже можно скучать.       Лань Сычжуй позволяет себе приподнять голову и подставить лицо набирающим силу каплям. Бесполезно спрашивать себя почему это произошло, некого винить, не стоит надеяться на снисхождение, ведь чувства в их мире должны возникать по правилам, благочестивые, канонные, возвышенные. У них всё не так, недостойно и гнусно. И однажды они поплатятся за это. Лань Сычжую даже думать страшно какую тёмную тень он кидает, какие проблемы способен навлечь на столь великодушную к нему приёмную семью! Один случай люди могли простить, за заслуги, за праведность, два — громкий и несмываемый позор, клеймо нормы для клана. Чувство вины. Ежедневный страх попасться. Опасения за судьбу действительно выдающегося заклинателя Лань Цзинъи… Стоит ли того замирающее сердце? Стоит ли сладкое волнение тела и радостное желание слагать глупые стихи? А чужой пылающий взгляд, стоит?!..       — Эй, ты идёшь?       Лань Сычжуй вздрагивает.       — Я задумался.       — Не услышал? Наставники только что всех распустили, сохнуть, греться и погружаться в самосовершенствующие медитации. Вот дела.       Действительно повезло, обычно таких поблажек адептам Гусу Лань не дают, тело должно быть стойким, как и дух.       — Ты продрог, почему всё ещё здесь? — назидательно сердится Лань Сычжуй. — Быстро к себе, и чай с травами заварить не поленись.       — Ага, — ёжится Лань Цзинъи. — Ты тоже. * * *       Не прогорает и двух палочек благовоний как Лань Цзинъи является на порог, одежда на нём сухая, в руках зонт.       — Я за чаем, — широко улыбаясь, говорит он. — Эти, из Цинхэ Не, собрались наших учить в кости играть, всем теперь хоть погром за окном. Меня не хватятся, я ещё прошлый долг не отдал.       Лань Сычжуй от возмущения на миг теряет слова, и поэтому, определённо поэтому, так и не говорит, что ему следует уйти. В конце концов в дождь мало кто из обитателей Облачных Глубин покидает свои цзинши, а если кто-то и нанесёт визит, что такого в дневном общении двух лучших друзей?       Лань Сычжуй обещает себе быть благоразумным, получалось же когда-то, ставит греться на жаровню чайник и достаёт для гостя тёплое покрывало:       — Ну давай.       И Лань Цзинъи начинает привычно самозабвенно трепаться о скрытой жизни Облачных Глубин, эти разговоры — их собственное маленькое отступление от правил друг с другом. Лань Сычжуй живёт в стороне от учебных общежитий, на территории, принадлежащей их семье — Лань Ванцзи, Лань Цижэню и главе клана, а вот Лань Цзинъи в Облачных Глубинах один, несмотря на кровное родство его комната располагается на общей территории с приглашёнными учениками, благодаря чему он всегда в курсе всех мыслимых и немыслимых тут дел. Адепты Юньмэн Цзян опять не ночевали в своих комнатах, кто-то с кем-то подрался и теперь скрывает громадные синяки, пакостник Лань Чжимин получил целый месяц переписывания правил за прогулку на женский плац, кто-то из кровных Ланей впервые приложился к алкоголю, вылез за стену и там заснул…       Лань Сычжуй удивляется, беспокоится и смеётся, аккуратно по всем правилам заваривая чай:       — А у тебя также?       — В смысле с вином? Я так и не пробовал, боюсь, — смущённо признаётся Лань Цзинъи, — своими же глазами видел, что бывает… а вдруг я тоже, ну, к примеру, захочу господина(3) Вэя лентой связать? Нашему брату редко удаётся нарушить алкогольный запрет незаметно.       Обычно Лань Сычжуй плохо относится к шуткам, касающимся Ханьгуан-цзюня, но этот эпизод Лань Цзинъи он прощает всегда, ведь присутствовали тогда оба… и мир в той точке немного поломался у всех.       — И то верно, не нарушай.       — Эх, завидую я тебе. — Было бы чему, — давит смешок Лань Сычжуй, — я тоже не пробовал. Почему? А потому что не хочу, это всё-таки запрет.       — Ты действительно самый правильный в клане, - шутливо заключает Лань Цзинъи. - Ха, зато на лодках ты всегда как с похмелья.       — Ну хватит об этом вспоминать!       Если подумать, у каждого ведь есть своя слабость: у Лань Сычжуя — вода, у Лань Цзинъи — алкоголь, у господина Вэя — собаки, у Ханьгуан-цзюня… господин Вэй. Он протягивает чайную пиалу обеими руками и Лань Цзинъи не очень аккуратно принимает её. Оценивая пальцами тепло своей чашки, Лань Сычжуй задумывается, кто же более неправилен? Тот, кто ненавязчиво прикасается или тот, кто воспринимает это слишком всерьёз?       — Это я завидую, мне почти нечего тебе рассказать, — вздыхает, наконец, он. — У меня нет весёлых историй.       Лань Сычжуй — прилежный мальчик, тайная жизнь обходит его стороной. Сверстники воспринимают старшего ученика ступенькой выше, глазами и ушами наставников, пусть в действительности он от этого далёк.       — Тогда давай жуткие истории. Про Ночные охоты с господином Вэем или путешествие с При… ладно, твоим не очень живым родственником.       — После такого ты каждого призрака боишься.       — Нет же, Сычжуй, призраков я боюсь ещё с детства. Однажды брату достало ума прихватить меня с собой в минши…       — Зачем?       — Не спрашивай, за малостью лет я ничего не запомнил, но с тех пор почему-то очень… не доверяю призракам.       Проливной дождь барабанит по крыше монотонно, унося ощущение времени. Чай уже выпит, остаётся лишь мягкий аромат трав.       — Мне холодно. Иди сюда? — говорит Лань Цзинъи, развернув плед, в котором сидит. Лань Сычжуй закрывает глаза, слышно только стук дождя снаружи и стук сердца в груди. Он медленно открывает глаза, поднимается и садится спиной к Лань Цзинъи, откидывается и объятие заворачивает их обоих в покрывало.       Они долго сидят совершенно не шевелясь, растягивают время. Просто тепло, ненавязчиво, почти ничего нового. И Лань Сычжуй расслабляется, убаюкивается дождём, позволяет склониться, коснуться своих губ. И всхлипывает, раскрывая их навстречу, тело подсказывает как надо, инстинктивно просит продолжать делать это так. Первый в их жизни поцелуй выходит неловко, сумбурно, странно, но потрясающе интимно. Сплетение губ, прикосновение чужого языка, волнительно нежного на ощупь — это ведь откровенно плотская ласка, единение двух тел, от первой попытки осквернить друг друга идёт кругом голова. И хочется опорочиться ещё сильнее, облизывать, впускать, вторгнуться на чужую территорию в ответ! Тело начинает подводить, почти не слушается, воздуха перестаёт хватать, видимо всё это время он забывал дышать.       Лань Сычжуй отрывается и в прострации разглядывает свою руку, что так уверенно способна удерживать тяжёлый меч, но сейчас пальцы мелко и бессильно дрожат.       Лань Цзинъи вовсе прячет алое лицо за рукав, а голос у него такой непривычно низкий, не слушается:       — Прос… прости, что так.       — Ничего, я хотел. * * *       Единственное условие Лань Сычжуя «никто никогда не узнает». Они будут вместе, больше чем друзьями, не могут иначе, но тайну придётся скрывать всю свою жизнь. Так правильно, так никому не навредишь, так невозможно оскорбить ничьи чувства прекрасного.       Сначала кажется легко, но идёт время и всего становится мало. Мало совместных тренировок днём, мало редких осторожных поцелуев, привалившись к двери чтобы никто не вошёл, мало касаний сквозь одежду, что становятся всё смелее.       И после таких встреч хочется больше никогда не вылезать из холодного источника. Тело само рассказывает какой шаг следует за этим…       Лань Сычжуй почти не боится приближаться к неизбежному, он боится быть уличённым. Слишком надолго уединяться, слишком расслабляться, оставлять материальные следы. Он заставляет безрассудного Лань Цзинъи ждать, без слов учит терпению. А сам украдкой наведывается в запретный зал библиотеки, куда с некоторых пор уже имеет доступ как доверенный ученик. Он ищет не тёмных кровавых знаний, Лань Сычжуй хочет узнать о любви.       Трактаты, что он тайком читает, исполнены витиеватым слогом и лишь слегка непристойны, иногда их непросто понять тому, кто не представляет о чём идёт речь. В начале осени Лань Сычжуй всё-таки находит канон Лунъяна, книгу, к которой даже прикасаться безнравственно. Он открывает на середине и тут же захлопывает, ко всему прочему она составлена на треть из непристойных иллюстраций.       Лань Сычжуй делает несколько вдохов и заставляет себя открыть это снова, мучительно вникая в суть. Их клан теоретиков и библиотекарей учит, что знания не бывают неправильными, бывает нечестивое их применение. Даже тёмные искусства следует понимать, чтобы уметь противостоять им. Но Лань Сычжуй не может себя обманывать — он читает не ради высокого познания, он представляет на этих картинках себя. И лицо безудержно пылает, хочется прикрыть чем-то глаза, он периодически прерывается и начинает читать абзацы заново, словно забывая прилежно изученную грамоту. В конце аккуратно ставит книжку на полку, точно в то же положение, в котором она была.       Убывающий осенний день ещё в самом разгаре и Лань Сычжуй идёт медитировать на семейную поляну, давным-давно без боя захваченную кроликами. Путь от библиотеки туда прямой и быстрый, но на середине он замедляется и сворачивает на более длинную дорогу, через плац.       Завидев его, Лань Цзинъи формально приветствует и тут же не глядя сбивает потоком ци летящую в никуда стрелу:       — Во что вы целитесь?! В чисто поле? Всем стоп! Ищите свои стрелы.       Сегодня его очерёдность в числе других заниматься тренировкой самых младших учеников, а точнее весь день скучающе следить на плацу, чтобы они не протыкали друг друга.       — У тебя отлично получается с дисциплиной. А над техникой стрельбы можно поработать индивидуально.       — Знаю-знаю, как раз собирался, — лениво врёт Лань Цзинъи.       — Я пришёл сообщить, что наставники объявили мне о ближайшей Ночной охоте.       Самые меткие ребята, уже вынув из мишеней стрелы, начинают постепенно возвращаться на позиции. Лань Цзинъи быстро поворачивается к ним и жестом командует ожидание.       — Когда?       — Через неделю.       — Каким составом?       — Зачистка от низкоуровневых злых духов. Группа из восьми первоходок, я ставлю помощником тебя.       — Сколько дней?       Лань Сычжуй едва сдерживает неуместную улыбку, этот разговор до конца понимают только они.       — Задание на два дня.       Лань Цзинъи совсем умолкает, из-за чёлки с левой стороны его почти не видно.       — Давно не выбирались. Спасибо за назначение.       — Мне нужно идти, занимайся тренировкой.       Теперь совершенно точно смиряющая дух медитация. Уходя, Лань Сычжуй думает о том, что эта неделя будет длинной, возможно одной из самых медленно убывающих. Он знает, что в это время они почти не будут общаться, не будет даже практически безопасных взглядов, по крайней мере от него. Но если ничто не помешает, в конце недели будет безнадзорный выход за пределы Облачных Глубин. И ночь на постоялом дворе. * * *       Господин и госпожа Лян на редкость учтивая, благонравная молодая пара. Женщина, по происхождению заклинательница Гусу Лань, хорошо знакома с возникшей в их владениях проблемой, и именно поэтому семья предложила её клану для тренировки молодых учеников. Госпожа Лян не вмешивается, лишь с весёлым интересом поглядывает из-за веера на прибывший из Гусу отряд, господин Лян вежливо принимает у себя двух старших, рассказывает суть, иногда коротко сверяется с женой. Кажется, что эта пара прекрасно общается полувзглядами, взаимопонимание их неизменно вызывает в душе тёплый отклик.       Выйдя от хозяев, Лань Сычжуй сразу же организует осмотр местности, на ходу он предлагает молодёжи задачи и выслушивает варианты решений. Проблема в этом имении заключается во внезапном нашествии мелких злых духов. Адепты наперебой предлагают флаги привлечения, но Лань Сычжуй советует подумать ещё. Никто из юных заклинателей не заметил очевидный факт, делающий этот случай чуть более интересным.       Лань Цзинъи ковыряет сапогом землю, не вмешивается, хотя это даётся ему с плохо скрываемым трудом.       — Хорошо, — смягчает условие Лань Сычжуй, — давайте допустим, что мы изловили всех духов, на это уйдёт несколько часов. А что потом?       Младшие адепты впадают в растерянность.       — Потом отчёты? — предполагает кто-то.       Лань Цзинъи от негодования хлопает себя по лбу:       — Да вам не в чем будет отчитываться, вот что скажу. Окрестные духи наверняка очень рады, что прибыл такой отряд!       — Всё приходит с опытом, — мягко осаждает головомойку Лань Сычжуй. — Подумайте, разве это не нашествие духов? У него должна быть причина. — Объясняет он. — И именно её нас послали устранять.       Лань Цзинъи подхватывает:       — В противном случае, когда мы уйдём, духи постепенно налетят сюда вновь.       Так просто. Ученики не могут поверить, что не задумались об этом.       — Надо использовать компас зла, — предлагают сразу несколько из них.       И это верное решение, не считая того, что старый компас сошёл бы с ума от количества нечисти в этом месте. Лань Сычжуй демонстрирует новое устройство и, предсказуемо узрев блестящие глаза, позволяет с ним попрактиковаться. С тех пор, как Вэй Усянь переродился, он частенько вынужден скучать без дела в Облачных Глубинах, поэтому потихоньку снабжает клан своими улучшенными техниками.       Но радость несколько утихает, когда компас приводит на скотный двор. Чем менее опытны адепты Гусу Лань, тем более развита в них мизофобия, произрастающая вместе с благородными манерами на почве хорошего воспитания.       — Вы ещё не пытались найти один единственный труп среди целого погоста, — делится пугающим опытом Лань Цзинъи. — Так что вперёд, проблема сама себя не решит.       Следующие несколько часов ученики в белоснежно-белых одеяниях во всех подробностях знакомятся с коровником, курятней и свиным загоном, этот новый компас словно издеваясь неуклонно указывает на самые грязные места. Двое старших благоразумно остаются наблюдать, им-то нет нужды выяснять откуда исходит причина переполоха.       — Как полагаешь, они взяли ещё одну смену одежды?       — Не думаю, что кто-то забыл, в соответствии с правилами нужно носить два комплекта.       — Сычжуй, так ведь завтра ещё один день! Два, сдаётся мне, таким героям будет мало.       День начинает догорать закатом, когда кто-то, наконец, находит проклятый предмет. Лань Сычжуй давал чёткие инструкции, но молодняк слишком устал и зол, о долгожданной находке возвещает живописный выброс тёмной энергии.       Лань Сычжуй и Лань Цзинъи не сговариваясь, отправляются к эпицентру. Сарай разнесён вдребезги, двое младших учеников сидят по уши в липкой, лоснящейся грязи.       — Что я тебе говорил? — картинно задирает бровь Лань Цзинъи.       — И как вы это учинили? Попытались использовать мешочки Цянькунь? — уточняет Лань Сычжуй. — Наставники ведь всех учили…       Дальнейшие события развиваются слишком внезапно, из только намечающихся сумерек собирается особенно сильный дух. Ночные охоты потому и ночные, с наступлением темноты твари становятся сильнее и смелее, вот почему молодые ученики практикуются только днём. Остаётся не так уж много времени до того, как начнут появляться прочие «друзья»…       Тем временем дух на глазах формирует себе «тело» из влажной подножной грязи и навоза. Ещё ни разу не встречавшие такого младшие, впечатлённо застывают и пялятся во все глаза.       — Доставайте талисманы, он же сейчас… — орёт Лань Цзинъи, подпрыгивает в воздух и успевает оттащить одного за шиворот, прежде чем волна жижи накрывает то место, где ученик стоял. Приходится встать на меч, а несколько менее расторопных адептов оказываются по щиколотку в нечистотах. — Так вам и надо, бестолочи, чтоб не разевали рты во время Ночных охот.       — Цзинъи, — призывает к спокойствию Лань Сычжуй и достаёт гуцинь. — У кого из вас кость? Духа привлёк растревоженный артефакт.       Опасности он представляет мало, но способен доставить определённо больше положенных на этот день хлопот, Лань Сычжуй собирается подстраховать растерявшуюся молодёжь.       — Сычжуй-сюн, а откуда вы знаете, что я нашёл кость? — удивляется адепт, который у Лань Цзинъи в руках.       — Ну отлично. Горе моё, давай скорее сюда, — без энтузиазма реагирует Лань Цзинъи, принимает часть навки и без церемоний кидает ученика через полдвора, на сухое место рядом с Лань Сычжуем.       Адепты восхищённо ахают:       — Ого!       — Эй, я вам не цирковое тут представление показываю!       У Лань Цзинъи и правда довольно сильные руки, но по иронии он этим не хвастает, ведь так выходит, потому что его катастрофически часто наказывает Ханьгуан-цзюнь.       Тем временем грязевой монстр собирается заново и с рёвом пытается достать того, у кого сейчас кость. На этот раз ученики молодцы, в монстра летит целый рой талисманов. Лань Цзинъи взмывает выше, уворачивается, закладывает вираж и облетает противника кругом, удерживая на себе его внимание. Талисманы сыплются со всех сторон, но быстро прогорают, сил новичков явно недостаёт чтобы сдержать тварь.       Лань Сычжуй решается всё-таки немного помочь и наугад играет «Усмирение». Это не самая известная ему мелодия, она срабатывает слишком мягко, «грязь» воет, беснуется и тянется на враждебный звук.       — Цзинъи.       Лань Цзинъи опять подлетает к монстру, подкидывает кость вверх, делает разворот, ловит её прямо под носом у твари и заставляет её вытянуть шею за собой. Ребята тут же облепливают ожившую грязь новой волной своих заклинаний, чудовище рвётся и топорщится наружу, едва не сбивая Лань Цзинъи с меча.       Лань Сычжуй даёт аккорды «Подавления». Всё стихает.       — Кость следует завернуть в сдерживающий талисман и запечатать. И лишь потом можно класть в мешочек или рукав, — терпеливо объясняет ошибку Лань Сычжуй.       Нет нужды спрашивать, усвоили ли ребята, наверняка этот урок им запомнится на всю будущую жизнь.       — Сычжуй.       Лань Цзинъи бросает ему предмет, Лань Сычжуй подхватывает сразу в талисман. После того как артефакт по всем правилам обезврежен, монстр слабеет и постепенно растекается по двору.       — Теперь можно подойти и изучить, — командует Лань Сычжуй. — Это последнее задание на сегодня, завтра будем отлавливать всех привлечённых духов.       Адепты без особого желания обступают лужу и принимаются горячо обсуждать события. Кто-то подбирает несгоревшую руну:       — А это чьи талисманы? Написано так, что я едва могу разобрать что.       — Действительно, кто-то писал это в темноте?       — Ахаха, у кого такая каллиграфия?       — Это не моё.       — И не моё тоже…       — Это же шисюна Цзинъи! — наконец, догадывается кто-то. Ученики усилием воли держат лица всего мгновение, а потом давятся неподобающим хохотом.       — Совсем страх потеряли?! Кто вас, неучей, будет спасать в следующий раз?!..       Лань Цзинъи раздражённо выхватывает бумажку и заходится целой воспитательной тирадой.       Лань Сычжуй и сам едва удерживает смех. Переписывание, стоя на руках, тренирует что угодно, но только не каллиграфию. * * *       Молодые супруги Лян, едва завидев отряд, сражавшийся с грязью, чуть было не теряют учтивую серьёзность на лицах, но тут же спохватившись, радушно предлагают купальню своего имения к услугам гостей.       Лань Сычжуй приносит извинения за сарай и обещает компенсацию клана, но хозяева не выглядят слишком уж расстроенными:       — Гораздо важнее первый опыт в жизни молодых заклинателей, — говорит господин Лян и тут же делает предложение всем остаться гостями на ночь.       Лань Сычжуй вежливо кланяется:       — Отряд из Гусу Лань благодарит за гостеприимство, но у нас иное предписание.       — Тогда, быть может, молодые господа останутся на ужин? Прошу, не отказывайте нам хоть в этой малости.       Лань Сычжуй вновь кланяется, вежливо соглашаясь, и отправляет всех приводить себя в порядок. Сам же, не принимавший участия в активных боевых действиях, тем временем уходит в деревню искать подходящий ночлег.       Первая стража(1) уже в самом разгаре и вокруг густеют сумерки, когда Лань Сычжуй возвращается назад. Вызнав у слуг о том, что отряд ожидает ужина на открытом воздухе, он собирается к ним присоединиться, но проходя мимо террасы, он невольно замедляется, зацепившись взглядом за два силуэта, устроившиеся там без света фонарей. Господин и госпожа Лян вполголоса воркуют друг с другом, между ними всё так чинно и пристойно, но их поведение, взгляды, которые они дарят друг другу, мимолётные касания рассказывают обо всём без слов — они счастливы в замужестве и не скрывают этого. Да им и не нужно скрывать, их чувства столь поэтичны, эта пара способна вызывать лишь восхищение у всех вокруг. Лань Сычжуй против воли пару минут любуется, а потом отводит глаза и идёт во двор.       Ещё издали слышно гомон, похоже, что отряд под предводительством Лань Цзинъи не слишком стеснён правилами сдержанности. Двор хорошо освещён, оказывается, что сам Лань Цзинъи травит перед ребятнёй байки, увлечённо изображая что-то, от чего все приходят в видимый восторг. Лань Сычжуй отмечает, что молодёжи он нравится, несмотря ни на какую ворчливость, у него есть чем покорять людей. Тут же Лань Цзинъи, излишне размахнувшись рукой, сбивает со стола фонарь, он опрокидывается, разливая на землю масло, а Лань Цзинъи забавно прыгает, пытаясь затушить мини пожарище ногой. Паршивцы смеются. У Лань Сычжуя что-то сжимается в груди. Он думает о том, что любит в нём всё, и эту красоту и эту неуклюжесть одинаково.       Он идеален в своей гармонии, нет перекоса ни в плохое, ни в хорошее, Лань Цзинъи всегда удаётся быть просто собой.       Стоит подойти ближе, как молодые адепты тут же стихают и делаются образцово серьёзными, а Лань Цзинъи смущённо накрывает фонарь блюдом из-под фруктов, мигом гася огонь.       — Вижу, что не скучаете, — присаживается Лань Сычжуй ко всем за стол.       — Шисюн Цзинъи рассказывал почему носит столь короткие волосы.       — Неужели?       — Они усомнились, что это прилично, — снова бурчит Лань Цзинъи.       — Такого правила относительно внешнего вида нет. — Припоминает Лань Сычжуй. — Есть только предписанная форма причёски и некоторые народные заблуждения по поводу силы, заключённой в длине волос. Благородные семьи предпочитают поддерживать этот стереотип.       Лидер их отряда уже может заменить пару энциклопедий из библиотеки, и всегда готов поделиться фактами.       — Так он что, неблагородный кровный Лань? — в шутку задаёт взаимоисключающий вопрос один из учеников.       — Про благородство вы услышали, а про стереотип нет?! Я просто привык их так носить.       Лань Сычжуй знает эту историю, но каждый раз она рассказывается краше и краше чем прежде. Однажды в детстве Лань Цзинъи сам себе нечаянно отрезал волосы мечом, но за то время пока его хвост был коротким, он нашёл в этом уйму удобств, полюбив к тому же все эти художественные элементы боя. С тех пор назло всем он отращивает только чёлку, уже почти ставшую одной длины с предписанным хвостом.       Во дворе появляются слуги с едой и это очень кстати, ведь во время трапезы разговоры, точно так же, как и откровенное враньё, запрещены. * * *       Постоялый двор принимает всех ещё до наступления второй стражи(1). Ученики выглядят рассеянными от усталости, но всё же кто-то из них замечает:       — Сычжуй-сюн, все наши комнаты на первом этаже, а ваша на втором?       — И что вам непонятно? — встревает Лань Цзинъи. — Перед сном положено совершенствовать дух медитациями, но разве ж это возможно рядом с такими бедствиями как вы? Живо по комнатам и дайте только повод заподозрить, что вы перемещались после второй стражи(1)!       Никто не возражает, вряд ли этой ночью младшие адепты захотят ещё приключений. Лань Сычжуй и Лань Цзинъи ждут пока гомонящая толпа разберётся кто и где спит. Затем они поднимаются к себе.       Лань Сычжуй заходит последним, плотно прикрывает дверь и лишь после оборачивается. И встречает прикованный к себе потемневший взгляд. Он мгновение смотрит в ответ, делает шаг вперёд… и они проваливаются в мир взрослой, лишённой целомудрия любви.       Жаркие объятия без стыда, глубокие, хаотичные поцелуи, они, не глядя толкают друг друга к ложу. Сегодня это можно выпустить наружу.       Лань Сычжуй путается пальцами в собственном поясе, его белый прилежный ханьфу безжалостно дёргают за ворот, обнажая плечи.       — Следы… не оставляй, прошу…       У Лань Цзинъи такой странный взгляд. Он вдруг протягивает руку, трогает ленту Лань Сычжуя, тянет… Лань Сычжуй закрывает глаза и позволяет ей соскальзывать. Медленно, но он не станет останавливать пока её ощущение полностью не пропадёт, затем Лань Сычжуй открывает глаза.       — М-м, я обесчещен? Или ты хотел бы отдать свою?       Лань Цзинъи смотрит на него с таким выразительным смущением.       — Снимай.       Лань Сычжуй не знает откуда в нём это, он приподнимается на локтях и прикусывает край, Лань Цзинъи понимает его, отклоняет голову, лента натягивается, одним рывком Лань Сычжуй развязывает её.       — Вот и всё. Жаль, что никогда не увидит никто.       Лань Сычжуй аккуратно складывает обе ленты под подушку, откидывается и настойчиво тянет к себе. Лань Цзинъи наощупь помогает развязать злосчастный пояс, они стягивают нижние одежды и жмутся друг к другу. Ничем не оправданное, настоящее прикосновение обнажённых тел. Лань Сычжуй немного плывёт, он возбуждён и впервые позволяет это чувствовать. Там, в Облачных Глубинах, он всегда отстранялся, поспешно уходил, но сейчас придвигается бёдрами: «смотри, что со мной. Это всё ты!»       Лань Цзинъи вздыхает судорожно. Быстро, неловко тыкается губами в щёку, в плечо, в грудь, его прикосновениям не хватает уверенности и опыта, от смущения он слишком спешит, но целенаправленно делает что-то явственно заученное. Всё это странно для хмельного желанием сознания Лань Сычжуя, он не понимает пока не обнаруживает себя во все глаза наблюдающим как его член погружается в рот.       С головы до ног простреливает возбуждение, он задыхается от первых же ощущений безумно приятной ласки, от непристойного вида… и совершенно неожиданно тут же кончает прямо в рот партнёра. Тот вскидывается, отворачивается и кашляет в руку.       — Прости! — Лань Сычжуй вскакивает на постели, но чем исправить свою ошибку он не представляет, голова сильно плывёт.       — Хотя бы понравилось?       Лань Цзинъи почему-то мелко трясёт, Лань Сычжуй обнимает его и наконец-то обмякает, переживая самую яркую волну ощущений за свою жизнь.       — Я… сейчас, подожди.       — Ну вот и славно.       — Ты же… книжки читал, да? — спустя минуту шепчет Лань Сычжуй. — Откуда…?       — Скорее смотрел. Юньмэнцы разную гадость носят, знаешь.       — Ох…       Значит те разнузданные, по слухам кое-как рисованные сборники, которые едва ли годятся в качестве достоверных пособий, но зато так часто становятся причиной для наказаний в гостевых корпусах.       Дыхание Лань Цзинъи рваное, он трогает Лань Сычжуя в области поясницы, нервно поглаживает одними кончиками пальцев… И Лань Сычжуй догадывается, сползает с плеча, соприкасается лбами и деликатно смотрит вниз. Они сидят в неловком молчании, ни в одном каноне так не было, партнёры не кончают друг без друга ни в возвышенных одах о любви, ни в похотливых порнографиях…       Лань Цзинъи почти хнычет:       — Не мог бы ты…?       — Ртом я… не попадалось подробностей.       — Тогда руками?       — Цзинъи, я… — Лань Сычжуй видит, как мучительно вздыхает Лань Цзинъи. Он собирается с духом чтобы сказать такое без вуали намёков, которые Лань Цзинъи не всегда понимает, нужно произнести постыдными словами самому. — Хочу дойти до конца. Есть только одна ночь, помнишь?       А потом, быть может, им ещё месяцами ждать такой возможности. Торопиться не хочется, но ещё меньше хочется сгорая от своих снов и воспоминаний, опять чего-то ждать.       — Сделай со мной эти вещи с картинок. Ты ведь знаешь, о чём я прошу?       Он прекрасно понимает, как звучит, чувствует, прежде чем видит. У Лань Цзинъи темнеет взгляд.       — Да.       Он порывисто, немного грубо валит на спину и целует. Лань Сычжуй никак не сопротивляется, устраивается удобнее, начинает отвечать, немного жалея, что слишком рано получил своё. И пытается не смущаться своих ощущений, Лань Цзинъи очень спешит, его член недвусмысленно упирается между ног. Он наощупь пальцами ищет вход и Лань Сычжуй не выдерживает:       — Погоди… стой.       — Что?       — Дай мне ханьфу… мой.       Лань Цзинъи смотрит на него странно, таким полуосознанным взглядом. Лань Сычжуй не тратит время, сам тянется, наугад шарит у кровати, наконец, сброшенное одеяние попадается под руку, и он тянет его к себе, что-то достаёт из рукава:       — Возьми. То, что мы делаем… нельзя насухо.       В руках у Лань Цзинъи остаётся флакон, Лань Сычжуй откидывается и закрывает глаза ладонями, он до предела смущён сам собой, этим всем.       — Тоже книжки? — слышит вопрос.       — Очень хорошие.       Его тянут за руку, Лань Сычжуй отнимает ладонь от пылающего лица и тут же получает поцелуй в губы. Он с готовностью отвлекается на приятный процесс до тех пор, пока не ощущает прикосновение к себе прямо там:       — Нет… то есть, по себе, просто размажь по… себе.       — Неприятно?       Лань Сычжуй прислушивается к этим ощущениям: пожалуй, приятно. Но очень-очень стыдно.       — Делай как хочется.       Палец обводит аккуратно по краю, оставляя скользкий след. Похоже, подобное заводит Лань Цзинъи. Он несколько раз без нажима размазывает масло, и лишь спустя бесконечное время чуть-чуть проникает. Снова назад и снова внутрь. Лань Сычжуй не знает куда деть глаза и в это же время с немалым удивлением замечает, что в нём опять зарождается желание. Столь необычно, никогда до этого он не возбуждался второй раз подряд, да ещё так скоро.       Где-то в тот же момент пальцы проникают немилосердно глубоко, эти длинные, прекрасные пальцы Лань Цзинъи, которые не раз хотелось целовать в фантазиях. Лань Сычжуй непроизвольно хныкает и понимает, что растерял где-то весь свой стыд, ведь ему хочется вот так… Он охватывает ногами, хватает за запястье, толкает внутрь и сразу же откидывает руку прочь.       Лань Цзинъи понимает без слов, толкается, на этот раз сильно и точно. Лань Сычжуй обвивает руками за шею и пытается не сжиматься… получается плохо. Происходящее осознаётся невыносимо медленно, вслед за резким проникновением осторожное погружение. Лань Сычжуя потряхивает от напряжения, он чувствует, как на висках выступил пот. Спина Лань Цзинъи тоже становится влажной в объятиях. Когда их тела соприкасаются, это почти облегчение, почти идеальный момент близости! Который — лишь преддверие чего-то большего, Лань Сычжуй не остаётся на пороге слишком уж долго:       — Начинай, можно.       Лань Цзинъи толкает бёдрами, с непривычки рвано, но это всё равно так сильно заводит! Больно с каждым его движением, но терпимо. Может, потому что у Лань Сычжуя высокий болевой порог, а может, потому что Лань Цзинъи не слишком глубоко входит… Спустя немного времени Лань Сычжуй набирается наглости чтобы проверить предел, подаётся навстречу… и неожиданно задыхается. Вместо особенной боли его встречает какое-то новое удовольствие.       Лань Цзинъи явно удивлён, но подхватывает, повторяет. С этого момента они словно ловят безумие, движутся неосторожно, инстинктивно извлекая друг из друга это резкое наслаждение. Лань Сычжуй готов переступить через всякую пристойность, он просит и бесстыдно требует самыми откровенными известными ему словами, до тех пор, пока на него во второй раз за ночь не падают небеса.       После всего сон наваливается так быстро и неумолимо. Засыпая, Лань Сычжуй укрывает Лань Цзинъи одеялом. Он обещает себе, что сумеет встать раньше всех чтобы успеть привести в порядок себя и его. С последней осознанной мыслью надеется лишь, что они не оставили друг на друге слишком явных следов, смотреть сейчас нет сил. * * *       С заданием удаётся полностью справиться даже быстрее чем предполагалось вчера, уже к полудню изловив всех оставшихся духов, отряд почтительно прощается с гостеприимными хозяевами. Всю дорогу на мечах младшие то и дело воодушевлённо переговариваются, Лань Сычжуй их не останавливает, хотя эту вольность можно принять за нарушение правил. Ребята делятся рвущимися наружу впечатлениями от охоты и иногда, смешно понизив голос, будто это их не выдаёт, обсуждают очаровательную пару Лян.       Облачные Глубины встречают всех приветливой осенней торжественностью, это мимолётное время года — единственное, когда умиротворяющие туманные пейзажи словно облачаются в праздничный наряд.       Лань Сычжуй ступает с меча на желтеющий шуршащий ковёр и поднимает голову. Группа не подводит его, спускаясь в строгой, положенной построению последовательности. В Облачных Глубинах начинается другой мир, мир правил и парадной эстетики. Почему-то хочется улыбаться, прикрыть глаза и глупо ловить щеками солнце. Лань Сычжуй оборачивается чтобы повести стройно вставший на землю отряд для первого отчёта наставникам. И невольно замирает — не спеша, словно плывя по воздуху, к ним направляется сам Цзэу-цзюнь. Утончённые одежды на статной фигуре развеваются ветром, словно вспыхивая белоснежным огнём среди ярких красок осени, он приветливо и сдержанно улыбается молодым заклинателям.       Это вызывает за плечами ощутимый восторг и тревогу одновременно, простые ученики не часто встречаются с Лань Сичэнем лично. В те редкие моменты, когда удаётся увидеть главу клана, он выглядит всегда отстранённо и дружелюбно, есть всё же что-то неуловимо общее у двух легендарных братьев правящей ветви, хоть они и считаются разными как солнце и луна. Оба — глубокие омуты, не пропускающие в свой мир чужой взгляд, и если Ханьгуан-цзюнь прячет истинную суть за холодным и безразличным выражением, то Цзэу-цзюнь — за тёплой неизменной улыбкой на губах, что бы ни творилось в его сердце.       Лань Сычжуй в силу семейного положения видит его немного чаще остальных, но даже он удивляется оказанному вниманию. И настоящее волнение разливается в душе, когда Лань Сичэнь, задав несколько общих вопросов группе, просит Лань Цзинъи его проводить.       Так сложилось, что ветвь нынешнего главы клана и ветка, происходящая от Лань И, не очень-то ладят друг с другом, события прошлого и изоляция семьи Лань Цзинъи осторожно говорят сами за себя. Так что же теперь происходит?       Лань Сычжуй усилием разума подавляет паническое предположение. Стань каким-либо образом известно то, что они совершили прошлой ночью, обвинять следовало обоих. Нет, тут что-то ещё…       Ребята за спиной уже нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, необходимо вести их на отчёт. Лань Сычжуй берёт себя в руки и отправляется к учебным корпусам.       Лань Цижэнь невообразимо долго принимает у всех устные отчёты, выслушивает восемь молодых адептов по очереди, даёт наставления и увещевания каждому. Он, без сомнения, ещё займётся тем же самым после правок в письменных отчётах, но таков уж этот легендарный наставник — времени на своё дело он никогда не жалел.       В конце подходит очередь для оценки руководящего звена. И Лань Цижэнь остаётся доволен тем, что услышал ранее:       — Должен заметить, вначале я был настроен скептически относительно Цзинъи в качестве отрядного лидера. Но взглянув на результат, можно сказать, что этот выбор был… гхм, не так уж плох, — задумчиво поглаживает бородку учитель, изрекая не слишком ему свойственную похвалу. — Возможно даже для такого дуэта есть какой-то шанс. В любом случае, только время покажет кто и в чём хорош.       Лань Сычжуй выслушивает одобрения вежливо опустив взгляд, в строгой подобающей случаю позе с безупречно ровной спиной. И совершенно никому не стоит знать, что он с трудом сидит прямо. Эта маленькая боль шаловливо греет ему сердце, ею удаётся унимать даже душащее разум беспокойство. Он думает о том, что наставник не подозревает насколько прав, такой заклинательский дуэт действительно ещё сложится. Примерно на всю жизнь.       Несмотря на благосклонное настроение учителя, Лань Сычжуй еле дожидается разрешения идти. В голове вновь всплывает один вопрос, над которым он беспечно не думал как следует в течении всех этих лет.       Так почему же вопреки вековой традиции кто-то из потомков Лань И вообще был прислан в Облачные Глубины? У них достаточно собственных талантов в качестве учителей. Подобное можно было бы принять за добрый знак в отношениях между нынешними главами ветвей… но истинное положение дел никому из простых людей никогда неведомо. Лань Сычжуй изводит себя пустыми домыслами, больше всего страшась, что Лань Цзинъи могут возвратить домой. Они с детства вместе, вместе взрослели, делили один опыт и одни впечатления, Лань Сычжуй вдруг отчётливо осознаёт, что не может представить себе окружающий мир, в котором нет его.       Лань Цзинъи обнаруживается в глубокой задумчивости на поляне кроликов, куда его, похоже, завёл Лань Сичэнь. На торопливые вопросы лишь пожимает плечами:       — Я и сам не понял, чего Цзэу-цзюнь хотел. Но я, кажется, впечатлил его своей игрой на гуцине.       — Он правда так сказал? — растеряно уточняет Лань Сычжуй.       — Он дал вот это, — Лань Цзинъи извлекает из рукава длинную флейту из светлого жада(4). — Сказал, что мне стоит попробовать иной подход.       Лань Сычжуй не знает плакать ему или смеяться. Похоже, он слишком сильно боится кое-что потерять.       — Ох, до этого момента я не до конца представлял себе… хаха, не могу поверить.       — Что?       — Я только что недооценил Цзэу-цзюня! Я не до конца представлял, насколько он всё-таки умеет заглядывать в души.       — Ты сейчас о том, что мне и правда нужно перестать мучить гуцинь?       — Нет же, Цзинъи, нужно было найти собственный путь!       Лань Цзинъи странно смотрит в ответ, его настроение сменяет сразу несколько разных по силе оттенков: тусклая растерянность, тёплая благодарность, пронзительное воодушевление… пряное смущение?       — Знаешь что, Сычжуй? А ведь лучшие всего сяо звучит, когда дополняет гуцинь. Придётся возиться со мной ещё долго, но разве я когда-нибудь подводил?       --- Эпилог:       Лань Сычжуй растягивает это спокойное мгновение, оборачивается, находит глазами их бывший учебный корпус, он действительно как на ладони отсюда. Лань Сычжуй уверенно поднимает голову и заходит в приёмный зал. Его встречают взгляды уважаемых старейшин и наставников клана, впереди всех мрачный как тень Лань Цижэнь.       Привычно и выверено за правым плечом на шаг позади следует Лань Цзинъи. За более чем десятилетие у них сложились собственные привычки и ритуалы, на Ночных охотах и в жизни, обеспечив практически рефлекторное взаимопонимание, которое сделало этот дуэт заклинателей легендой.       Как и предполагалось, взрослый Лань Сычжуй стал одним из сильнейших людей в поколении. Он до сих пор чтит традиции окончательно отошедшего от дел Ханьгуан-цзюня — «всегда там, где хаос». Но даже он способен допускать глупые ошибки.       Слишком расслабился, стал непростительно безмятежен, в какой-то момент привык. Жизнь давно перестала быть прогулкой по острой грани, она просто текла всё это время своим чередом. Однажды кто-то вошёл слишком рано… тайна, что не должна была никого тревожить, перестала быть тайной.       Ханьгуан-цзюнь сказал вчера, что условие, которое им поставят — выбор между полной изоляцией друг от друга и выходом из клана. Он также дал всего один краткий совет: будь твёрд.       До сего дня Лань Ванцзи оставался единственным, кого вопреки однозначному решению старейшины не пожелали отпустить.