Маленькие интерлюдии

Wenn das Blut die Tinte küsst, Wenn der Schmerz das Fleisch umarmt, Ich liebe meine Haut, Bilder, die mir so vertraut, Aus der Nadel blaue Flut, In den Poren kocht das Blut. Rammstein «Tattoo»

      — У меня есть к тебе очень важная просьба, — Зольф слегка наклонил голову, с явным удовольствием рассматривая Ласт, сидевшую напротив.       В зыбком свете свечи по углам комнаты плясали причудливые тени, и временами Кимбли любил их рассматривать, проводя одному ему понятные параллели с утраченной Родиной. Но сейчас это было неважно. Имело значение только то, что Ласт чертовски красива. И чтобы она согласилась.       — Что же ты хочешь? — её глубокий голос настраивал на совершенно иной лад.       — Пообещай, что согласишься, — Кимбли лукаво усмехнулся.       Ласт откинулась на спинку кресла и задумчиво посмотрела на тягучее вино в бокале. Соглашаться на то-не знаю что? Она, конечно, любила подобные игры. Но только в том случае, если она задавала тон, диктовала условия и получала от этого выгоду.       — Как я могу согласиться на нечто неизвестное? — она поставила бокал и скрестила руки на груди, подчеркнув глубокое декольте. По фарфоровой коже проскользнул тёплый отблеск свечного пламени. У Зольфа перехватило дыхание — к дьявольскому обаянию этой женщины было невозможно привыкнуть. Она словно вползла под кожу, поселилась там, и в угодные ей моменты лишала способности связно мыслить. Одна искра — и всё полыхало.       — А это вопрос доверия, — Кимбли медленно моргнул. — Всё просто — или ты веришь мне, или нет.       От её улыбки у него пересохло во рту. Может, и правда — к чёрту эту его задумку? Впереди целая неделя выходных, а Ласт смотрит так призывно…       — Что будет, если я скажу «да»? — она полулегла на стол, потянувшись к нему.       — Смотри, — он, стараясь не смотреть в сторону Ласт, извлёк из портфеля тушь и электрическое перо, а также бинты и пару склянок. — Мои круги потеряли чёткость. Обнови их, пожалуйста, у меня самого не получится ровно.       Ласт смотрела изумлённо, словно не понимая, при чём тут она.       — Отчего бы тебе не сходить к тем, кто этим занимается? — наконец-то спросила гомункул.       — Я думал, ты не упустишь момента сделать мне больно с моего же позволения, — криво усмехнулся Зольф.       — А если я всё испорчу? — её голос звучал непривычно неуверенно.       Теперь комнату заливал яркий электрический свет, прогнавший из углов все тени, а над столом нависала настольная лампа, склонив печальную голову над разложенными инструментами.       — Даже не знаю, — пожал плечами Зольф. — У меня и вариантов-то нет.       — С твоей-то фантазией? — прищурилась Ласт. Словно это кокетство оживило её и придало уверенности.       — Всё по факту, — он был невозмутим, но гомункул знала, что способно прятаться за этой невозмутимостью.       Она осмотрела электрическое перо. Раньше ей ни разу не доводилось даже держать эту штуку в руках. Игла его казалась толстой — наверняка рисовать ею по коже чрезвычайно приятно. Не её когти, конечно… Сладкое чувство предвкушения отдалось приятной тяжестью внизу живота.       — Здесь шрам, — покачала головой Ласт, рассматривая свой «холст». — Вдруг выйдет криво? И потом, с какой силой…       — Попробуй на незаметном месте, — отозвался Зольф.       Перо вгрызлось в ребро правой стопы, кровь вперемешку с чернилами выступила на пораненной коже. Ему показалось, что он ступил ногой в огонь — Ласт, щедро смочив бинт спиртом, протёрла результаты своих трудов.       — Не этим… — его голос дрожал, но лицо расплылось в счастливой улыбке. — Там вата есть. Смочи её в воде. И смотри — линия расплывается, глубоко иглу вводишь. Давай ещё.       Зольф любовался ею: как сосредоточенно она смотрит на свой импровизированный холст, как прикусывает яркую губу ослепительно белыми зубами, как от частого дыхания вздымается её высокая грудь. Вторая и третья линия вышли чётче, и принесли меньше боли — напротив, Зольф ощущал, как приятная тяжесть разливается по всему телу с каждым движением пера.       Он открыл одну из баночек тёмного стекла и, кончиком пальца достав немного светлой мази, нанёс её на ладонь.       — Вазелин? — Ласт приподняла брови.       — Угу, — кивнул Зольф. — Не знаю, зачем, так в прошлый раз делали.       Центр солнца на коже сочился кровью и тушью, слегка побледневший Кимбли прикусил нижнюю губу — то ли от боли, то ли от удовольствия, а Ласт смотрела на его руку, лежавшую открытой ладонью вверх, залитую беспощадным светом понурой настольной лампы. Было уже не страшно — напротив, она освоилась с шумно работающим пером, да и ей доставляло удовольствие изредка украдкой поглядывать на лицо Зольфа, то прищуривавшегося от боли, то загадочно улыбавшегося и пожиравшего её глазами так, что ей хотелось бросить к чёртовой матери это перо и предаться страсти. Ласт была уверена, что не одинока в этом порочном желании — иначе бы зачем ему так на неё смотреть?       Символ солнца был готов — круг вышел ровным, чётким. По линиям на руке стекала чёрная от туши кровь, и Ласт не выдержала. Наклонившись ниже, она неожиданно исподлобья заглянула Зольфу в глаза и облизала его ладонь горячим влажным языком, отдельно останавливаясь на едва заметном рельефе шрама.       Словно электрический разряд пробежал про его телу, возбуждение достигло апогея. Разум отказывался думать о деле — менее всего сейчас Зольфа беспокоил незавершённый рисунок на правой ладони. Однако необходимость взяла верх.       — Продолжай.       Фраза вышла двусмысленной, чем явно воспользовалась Ласт, продолжив слизывать кровь с его ладони.       — Это? — она ещё раз игриво провела языком, прочерчивая им линию жизни.       — Нет, — Зольф нехотя дёрнул головой, прогоняя желание предаться страсти прямо сейчас. — Рисунок.       Шум пера сливался с шумом в ушах. Свет казался слишком ярким, а боль — уже несуществующей. Когда, наконец, круг замкнулся, символы вокруг него заняли свои места, Ласт снова приникла к кровоточащей ладони.       — Для этого есть вата, — как бы между прочим, отметил Зольф, ощущая что ещё немного — и его хвалёной выдержке придёт конец.       Она, словно прочитав его мысли, — или часть их он всё же выразил вслух? — змеёй скользнула под стол, вынырнув с другой стороны и опустилась перед ним на колени.       Застежка брюк капитулировала перед её ловкими, хотя и дрожащими руками.       — Ты же этого ждал?       Её глаза, многообещающе потемневшие, взирали похотливо снизу вверх, волосы рассыпались, обрамив бледное лицо — самое красивое из всех, которые когда-либо доводилось видеть Зольфу, что в Аместрисе, что на Земле. Вместо ответа он блаженно прикрыл глаза, зарывшись здоровой рукой в мягкие волосы и нежно поглаживая её затылок в ритм нежным движениям языка на горячей головке. Постепенно нежность уступила место страсти, свет сквозь прикрытые веки казался ярко-алым — как сама жизнь, как кровь, как ничем не сдерживаемая похоть. Она дышала тяжело, постанывая и с каждым движением вбирая его всё глубже, а Зольф, словно нехотя убрав руку с её затылка, мёртвой хваткой вцепился в подлокотник кресла и из последних сил старался не двигаться в такт.       Когда наконец-то столь долго сдерживаемое возбуждение его было готово вырваться наружу, Ласт отстранилась и, запрокинув голову, рассмеялась своим грудным смехом, щуря глаза и вытирая губы тыльной стороной ладони — яркая помада размазалась, на лице проступил лихорадочный румянец.       — Ещё, — он снова запустил ладонь в её волосы, притягивая к себе и подаваясь навстречу.       — Я всегда говорила, что ты неугомонный, — она снова рассмеялась, но тут же продолжила.       Наслаждение, перемешанное с болью в саднящей ладони, накрыло его с головой. Зольф точно знал — что бы ни произошло дальше, весь мир принадлежал им, он был как солнце на сочащейся чёрной жидкостью ладони, залитой беспощадным электрическим светом.       Жаркий, требовательный поцелуй после — она уже сидела у него на коленях, льнула к нему, обвивая гибкими руками подрагивающее тело, прикрытое чуть влажным от пота хлопком рубашки.       — Вторая рука, — его дыхание обожгло её ухо, и она только крепче обняла его.       — Сейчас? — Ласт отстранилась, изучая выражение его лица. — Уверен?       — Да, — ответ прозвучал непривычно резко.       Жужжание пера возобновилось. Правая ладонь горела огнём, даром что Ласт заботливо перебинтовала её; в левую ритмично вгрызалась игла, оставляя чёрные росчерки под кожей и вырывая ещё алые капли, которые тут же смешивались с тушью и тёмными потёками стекали по руке Зольфа. Гомункул, похоже, привыкла к процессу, и теперь дело шло значительно быстрее, чем с первой частью круга.       — Ты красива, когда сосредоточена, — он рассматривал её лицо, словно вбирая в себя его черты, хотя его память обычно не нуждалась в подобном. Он помнил всех, кого встречал на своём жизненном пути, хотя далеко не всегда давал себе труд запомнить имена.       — А в остальное время — нет? — перо зависло в воздухе, игла продолжала опасно ходить взад-вперёд.       Он рассмеялся, только сейчас запоздало отметив, что так и сидит в расстёгнутых брюках.       — Всегда, — полушёпотом отозвался Зольф, протянув перебинтованную руку и убирая упавшую на её лицо прядь — наскоро собранные тяжёлые волны волос так и норовили покинуть свой плен. — И всегда особенно.       — И ведь у меня даже нет повода обвинить тебя в лести, — она с притворной укоризной покачала головой. — Ведь ты говоришь чистую правду.       Когда вторая рука тоже была перебинтована, они оба даже не потрудились закупорить пузырьки, стоявшие на столе, и выключить свет.       — Руки убери, — строго проговорила Ласт. — Иначе мне придётся привязать тебя к кровати.       — Звучит как угроза, — ухмыльнулся Зольф.       Ласт только нахмурилась в ответ — она помнила о его неадекватной реакции на фиксацию рук.       — Ты военный, — она потянулась, снимая заколку с волос. — Должен уметь выполнять приказы.       Он лишь вопросительно приподнял бровь, беззастенчиво рассматривая саму страсть в столь приближенном к человеческому обличии.       — Ложись, — она указала на кровать. — Руки около головы. И не шевели ими. Совсем, вообще.       В одно движение Ласт избавилась от домашнего платья, под которым не было ровным счётом ничего.       — Чтобы ни одного движения руками. И меня не трогать, — она расстегнула его рубашку и стянула брюки и бельё. — Иначе пожалеешь.       Он только улыбнулся, рассматривая её точёное тело, залитое ярким светом. А потом она оказалась сверху, принимая его в горячую нежность своего лона. Зольфу казалось, что он шёл по краю пропасти — а правила игры таковы, что руками не поможешь, не удержишь неверное равновесие. И, хотя это была совершенно не та привычная грань, но тоже яркая, острая, скользкая, — он соскользнул. Забываясь, падая в бездну блаженства, он обнял её, обнял крепко, сжимая тонкую талию в перебинтованных ладонях, стремясь проникнуть ещё глубже…       Она резко отстранилась, с силой оттолкнув его обратно на подушку.       — Плохо, — Ласт поджала губы, от чего они стали казаться алой линией, запретной чертой — но такой манящей. — Лежи смирно. И не двигайся.       Она расположилась в кресле, под самой люстрой, и свет ласкал её фарфоровую кожу, и тонкие пальцы принялись скользить сначала по розовым торчащим соскам, а после одна из рук принялась опускаться всё ниже…       Зольф лежал недвижно, стараясь не поддаваться на провокацию, даже попытался закрыть глаза…       — Смотри на меня! — Ласт смеялась, призывно глядя на него.       Да даже если бы он не смотрел! Он слышал её дыхание — казалось, он даже слышал, как отзывается её кожа на умелые прикосновения её же рук, и он отчаянно завидовал ей, позабыв даже о саднящих ладонях. Всё его существо стремилось соединиться с ней, слиться в экстазе. Однако Зольф вовсе не хотел признаваться в том, что больше не в силах выносить этого, и стоически терпел, надеясь, что ей, наконец, надоесть мучить его — и себя. Ведь не может так пройти целая ночь! Хотя ему казалось, что он лежит недвижно с перебинтованными руками вот уже целую вечность кряду. Ласт продолжила ласкать себя, запрокинув голову назад и взглядом победительницы смотря на неподвижного Зольфа, а потом выгнула спину, закатила глаза и протяжно застонала. Кимбли поджал губы, даже не скрывая досады — он предпочитал, чтобы подобные ощущения она получала с ним, от его ласк и действий, а не вот так, да ещё и на его глазах. Но он продолжал молчать, рассматривая её, сидящую в кресле с призывно раздвинутыми ногами.       Она смотрела вопрошающе. Словно ждала приглашения. Не хотела сдаваться первой — Зольф это прекрасно понимал, но тоже не был готов вывешивать белый флаг — хотя, не довлей над ним запрет на перемену позы, на роль флага мог бы отлично подойти бинт, а в качестве флагштока — его собственный гордо стремящийся к удовлетворению столь насущной потребности член. Впрочем, Кимбли выдавала только эрекция — неимоверным усилием воли он выровнял тяжелое дыхание и даже почти унял дрожь в теле.       В конце концов, он верил в то, что и она изнывает от желания не меньше. Почему бы тогда ей и не пойти навстречу их общему удовлетворению?       — А ты упрямый, — капризно протянула Ласт, вновь выгибаясь под собственными ласками и прикусывая губу.       Плотина его самообладания рухнула.       — Иди сюда, — хрипло проговорил он, так и не шелохнувшись.       Несколько рваных движений — и он, с трудом удерживая руки в исходном положении, но не сдержав стона, излился в её тепло. Пахнущие ванилью волосы щекотали его лицо, когда она наклонилась и принялась целовать шрамы на его шее, обнимая и прижимаясь к нему всем телом.       — Обними меня…       — Ты же запретила, — мстительно парировал он.       — Я передумала, — возвестила Ласт, прикусывая его за мочку уха.       Он обнял её, резко переворачиваясь и подминая под себя.       — На руки не опирайся, болеть будут, — посоветовала Ласт прежде, чем он впился в её губы страстным поцелуем.