Искушение невинностью

ГЛАВА XIV. ВО ВСЁМ ВИНОВАТЫ КОРРЕХИДОРЫ – Чем веники таскать, лучше б корзину с углём приволок, хоть толк бы был. Ладно, давай своё царство Флоры и катись уже отсюда. Чанита терпеть не могла ни местных лоботрясов, которых называла бродягами, ни испанских захватчиков, но охотно выслушивала сплетни от первых и брала не меньше пары реалов за каждое посещение у вторых. По этой причине вид крутившегося у дверей Гарри с надёрганным по дороге пуком цветов не внушал ей ни малейшего расположения. – Много ты понимаешь, – мальчишка уже пожалел, что сунулся напрямик. По крыше пошло бы куда быстрее, но не хотелось попадаться на глаза вечно снующим поблизости солдатам. Оно и не диво – улица широкая, мощённая, только в каретах разъезжать. – Сунешь кому ни попадя, а сеньор кабальеро велел в собственные руки госпоже передать – той, другой госпоже. Которая красивая. Быть может, служанка бы и согласилась, что, будь она сама кабальеро, с большим удовольствием носила бы букеты гостье своей хозяйки, такой белокурой и славной, но Чанита была горда, и была согласна привязывать фижмы и пудрить волосы только будущей губернаторше. Даже если звала её мотовкой и вертопрашкой, а её избранника – живодёром. Улучив минуту, Гарри всё-таки проскользнул внутрь. Аделаиду он уже видел – спальня на втором этаже, где куст с розами. Отличный, к слову, куст, под которым можно отлично спрятаться. Главное, рубаху об шипы не порвать. Когда-нибудь он заведёт их себе целую дюжину, и можно будет вволю лазить по заборам и скакать по лужам, зная, что всегда можно переодеться. Правда, для начала придётся вырасти и стать коррехидором. Подружку главы подполья он застал за самым, по его мнению, неподходящим занятием для особы такого высокого ранга – уставившись на кучку мелко исписанных листов, Аделаида бормотала под нос какую-то околесицу, глотая слова и странно складывая губы, как будто дула на горячее рагу. Вторую сеньориту Гарри знал очень хорошо – в маленьком городе вообще сложно утаить чрезвычайно заметный трофей двадцати лет, тем более от всюду сующего нос мальчишки. Поощряла глупое занятие, несомненно, она, повторяя ту же галиматью, что и донья, нарочно стараясь сделать это как можно неестественнее. Не иначе, вызывает какого-то чёрта, который превращает глаза в звёзды, зубки в жемчужины, а косу в золото, даже если она чернее сажи. На самом деле если бы Гарри не слишком усердно обдумывал, как бы не попасться лакею или, ещё хуже, кучеру, всюду таскавшему с собой кнут (если с кнутом он и за жалованьем ходит, тогда нечего и удивляться, что губернаторский кучер не разгуливает в таких щегольских сапогах, как этот малый), он мог бы услышать довольно занимательный разговор: – Большего и не требуется, вы вспомните, когда будете читать. Не пугайтесь, если увидите печать губернатора – мне так удобнее, его депешу точно не вскроют, а по-французски Диего не читает. – Я не хочу прибегать к этому средству – слишком опасно и неблагородно – а войну надо вести честно. Зачем вам вообще в неё вмешиваться? Это мой город, и освобождать его я буду собственными силами. Вам нельзя быть на моей стороне. – Но если он потеряет Санто-Доминго, я, может быть, перестану, наконец, слушать с утра до вечера про власть над миром. Ужасное несчастье быть обесчещенной таким пошлым парвеню!.. Гарри понятия не имел, что такое парвеню и кого они чистят, но из-за присутствия в ставке сторонников испанского сатрапа (даже если они носят горжетку с перьями и затягивают талию в рюмочку) первоначальный план был пересмотрен прямо на месте действия. Мальчишка с порога сунул уже потасканный букет в руки Инес, промямлив «от кабальеро... не называя имени» и, воспользовавшись её растерянностью, метнулся к Аделаиде. – В три часа – за каменным мостом – вместо командира, – на лету шикнув ей в ухо, будущий коррехидор стянул со стола пару перьев, и, воткнув в волосы на индейский манер, подставил широко раскрытую ладонь маркизе. – Один реал за букет и три за то, что сеньор губернатор ничего не узнает. Никогда в жизни бедняжка Инес не оказывалась в такой глупой ситуации. В мире, где она прожила большую часть жизни, дочери маркиза Далланвиль не дарили букетов. Дочери маркиза Далланвиль полагалось дарить осыпанные бриллиантами безделицы и мадригалы с непременным упоминанием Венеры. Украшать комнату цветами она начала лишь здесь, и только оттого, что больше было нечем. Но растрёпанный пук наполовину из полевых, наполовину из того цветочного духа, который называют мещанским, из рук уличного мальчишки... да ещё и такого наглого. – Вот нахал, – женщина всё-таки всегда останется женщиной, и Инес спрятала лицо в ворохе не особенно красивых, но ароматных цветов. – Четверть пистоля за пучок травы! – Воля ваша – реал и тридцать мараведи*. – Десять! – Двадцать пять – пятнадцать за то, что у такой нарядной госпожи такая дрянная служанка. Это действительно нечем было крыть, кроме того, что они с этим его кабальеро уже надоели ей хуже назойливой мухи, так что минут через десять Гарри мог с гордостью признать, что за один присест сумел и донести на не жаловавшую его Чаниту, и предупредить Аделаиду о собрании подполья Санто-Доминго, и выторговать за кое-как надёрганный веник целый реал и пятнадцать мараведи. Словом, часы торчания на купеческих кораблях давали первые плоды. – Инес, ну что такое для вас два реала? – впервые за вторую неделю Аделаида обратилась к хозяйке с упрёком, когда будущий коррехидор, насвистывая, выскочил за дверь. Манерное личико барышни скривилось от возмущения. – А вы в Санто-Доминго богатые, да? Во Франции любой ремесленник получает столько в неделю, а этот паршивец вздумал получить пятнадцать су за то, что пристанет к знатной даме с ворохом сорной травы, – брезгливо отброшенные цветы полетели на подоконник, а сама Инес, словно самый их аромат мог запачкать её, медленно перебрала букет на туалетном столике. Атласные лепестки, свившиеся в точёные бутоны тёмно-малинового оттенка. Амарантовые, как называл их Диего, должно быть, услышав от кого-то причудливое слово. – Тоже их любите? – с недавнего времени Аделаида едва ли не страшилась приближаться к садовым розам. Хорошо, что в букете Инес они не источали никакого аромата. Отравленный вторжением спёртый воздух накрытого туманом города, кажется, пропитал её под кожей. За то, что её никто здесь не тронет, приходится платить. Нет, нельзя распахивать чужую душу и ничего не отдавать взамен. – Наверное, это заметно, – фаворитка губернатора пожала плечами. – Диего долго не замечал. Не хотела ему говорить, боялась – вы видели, как он отходить может? Я видела. – она поёжилась, как будто почувствовала, как у неё самой над головой заносят кулак, торопливо скрипнула шкатулкой, чтоб скрыть робость и, переворошив несколько цепей, бросила на стол пару браслетов, прямо на исписанные бумаги, протянув обе руки Аделаиде. – Застегните вы. Не хочу звать эту грубиянку. У Инес очень слабые руки. Даже шнуровку затягивает с трудом. Почему-то в последнее время из головы белокурой доньи не выходят тревожные мысли. Почему-то кажется, что ей ещё отзовётся бессилие маркизы. Эта беспомощность кажется даже красивой – особенно если подчеркнуть её браслетами. Аделаида наклонилась, стараясь управиться с пружинкой замка. Опять эта Инес вылила на руки полфлакона. Флердоранж, её любимые. И до тех пор, пока у нас не будет достаточно сил, Диего не будет сдерживать ничего, кроме этих рук, которые и садового ножа никогда не брали. Но как же это странно – нуждается в его власти, а желает ему поражения. *** За каменный мост Аделаида пробралась ещё раньше трёх часов. Хорошо, что маркиза Далланвиль была не настолько любопытна, чтоб пытаться следить, иначе ей пришлось бы не без зависти признать, что её гостья умеет не только махать шпагой, но и довольно сносно прыгать по скользкому дощатому настилу в той части города, заходить куда в платье с фижмами и бриллиантами на корсаже довольно рискованно. Как главу городского подполья, Вильяма очень мало заботили дома знати, которой, к тому же, в Санто-Доминго едва ли насчитывалось человека полтора. Куда больше его заботило расположение казарм и бедняцкие кварталы, в которых можно было спрятать целую артиллерию без особенных предосторожностей, так в них были запутаны переулки. Каменный мост находился в западной части города и, несмотря на слишком малое количество приличных домов в той стороне, бандиты никогда туда не заглядывали – уже пару лет там располагался штаб городского подполья, и связываться с его участниками было слишком неприятно. Сердце колотилось так сильно, точно Аделаида шла ночью мимо целого взвода, готового открыть огонь от малейшего шума. Она никогда ещё не участвовала в такового рода собраниях и даже на «Морж» ступала с меньшим трепетом. Тогда позади у неё ещё не было никого, кроме заветов учителя, а теперь... Чего она будет стоить одна, без веского слова Вильяма? Перед глазами снова встало улыбающееся лицо любимого. Он всегда улыбался – даже когда в него стреляли в упор. – Помолчи ты с магией, – это Себастьяну. Иногда ей казалось, что капитан знает обо всём этом куда больше её, так спокойно он смотрел на блестящие искорки из-под её пальцев, когда другие открывали рот от изумления. – Мы с парнями прекрасно доводили Диего безо всякой магии, и я сомневаюсь, что икалось ему от этого легче. Это был великий спор, отпускать или не отпускать её одну, потому что у неё, видите ли, нехорошее предчувствие, а возвращаться в город после того, что они устроили на маскараде, было равносильно самоубийству. – Чем быстрее вы закончите, тем меньше шансов, что на «Быке Геркулеса» передумают. А я не должна оставлять свой город так надолго, не зная, чего ожидать. И Вильям прав, довести Санто-Доминго до такого состояния Диего смог и без магии. Вы хотите оставлять за спиной врага, который может вызвать шторм? Я не хочу. В Аделаиде вновь проснулась упрямая сеньорита Ордуньо, у которой опять отобрали книгу про чёрных корсаров и опять подсунули правила поведения примерных девочек. Треуголка низко надвинута на лоб, губы плотно сжаты, от серьёзности на виске подпрыгивает жёлтый локон – точь-в-точь пушок канарейки. Парень не сдаётся, нарочно не обращая на неё внимания, как будто это и не она сейчас восседает на ящике с сухарями, гордо уперев руки в бока и всем видом показывая, что никакие Себастьяны в мире не заставят её быть благоразумной. – Как думаешь, капитан? – Себастьян не меняет сосредоточенного выражения лица даже получив локтем в бок. – По-моему, у нас нет выбора. Либо мы собираем её нормально и она едет с теми купцами, либо она оставит тут половину и опять будет таскать с бельевых верёвок. Оно тебе надо? – Эй! Я не сказала, что мне надо помогать. Пусти, я сама! – в глубине души Аделаида понимала, что Вильям с огромным удовольствием отправился бы с ней, но в её планы никак не входил ни совершенно случайный взрыв в форте, ни вторичная беготня по Роко-Муэрте в попытках освободить белобрысого борца за народную свободу. Чтобы хоть как-то побыть причастным к этому делу, он с удвоенной энергией взялся за сборы. – Куда ты платье с буфами кладёшь, я в разведку! С той же серьёзностью Вильям снял с обеих рук по верёвочному браслету, перехватил ими пышные рукава платья, с одобрением приложил его к плечам Аделаиды и только после этого соизволил ответить любви всей своей жизни, одна мысль о которой теплила в нём силу все эти годы: – Ну вдруг пригодится? После нависающего низкого потолка и тёмных сводов Аделаида словно выдохнула, когда ей предложили занять место в побитой ветром шлюпке и сунули в руки кружку с грогом. Подполье Санто-Доминго заседало прямо на берегу, отгородившись от внешнего мира всего лишь несколькими мешками с углём и для отвода глаз вечно латая рыбацкую сеть и для той же цели время от времени затягивая песню. Словом, почти как на борту, только много незнакомых лиц и ещё немного режет ухо это странное обращение – командующая. Какая она командующая, когда слушает каждого, боясь упустить малейшую деталь? Даже если прячет напряжённость за бравадой. Вильям говорил, что надо слушать Херонимо, он знает о деле лучше всех. Это который? Вот этот, с трубкой в зубах? Нет, вроде, тот оружейник, а у этого татуировка на руке – значит, флотский. Или вон тот, рыжий? Ну это Ласарио, Ласарио я знаю, Эрнан тоже помогал укрыть «Морж» в гавани. А о чём рассказывать, если меня спросят? Банда Вильяма отличалась от любой корабельной команды импровизацией и полной свободой слова – заговорщики, по большей части люди молодые – старшему вряд ли доходило до сорока – галдели с немыслимым для тайного собрания шумом, каждый вставлял свои замечания, тут же на месте переругивались и мирились. Кто не знал Аделаиду лично, уже был наслышан о ней, но больших привилегий, чем удобное место в лодке, ждать не приходилось – в общем гаме она едва ли могла бы вставить слово. Впрочем, реплики, относившиеся к ней, она улавливала очень хорошо. – Может, её спрятать нужно? Вон их сколько по улицам шастает, – ещё незнакомый Аделаиде крепко сбитый детина в широченном плаще на одно плечо обратился к своему товарищу, точно её здесь и не было. Вот, значит, у кого Вильям этого понабрался. Товарищ не успел ничего сказать в ответ, когда в разговор вмешался Гарри, усевшийся по-турецки на одном из мешков. Звонкий мальчишеский голос выделялся среди всего собрания: – Это тебя прятать надо, чтоб в каждом кабаке язык не высовывал. А донья умная, её за это командир и приметил. Она промежду прочим на калле Альварез себе наблюдательный пункт устроила – прямо под носом у того плешивого законника. Не совсем, кстати, глупая мысль. Из окна её спальни в самом деле открывался неплохой вид. Раздобыть бы где ещё подзорную трубу. Хоть Аделаида и считала себя пираткой, без разрешения она не могла взять даже чужой шомпол – во время обстрела, и не подозревала, что «позаимствовать» всего лишь цензурная версия слова «украсть». – Господа, можно мне сказать? – бесполезно, с «господами» надо говорить лаконичнее. А лучше сразу палить в воздух. В городе, полном казарм, стреляют так же часто, как в кормовой каюте подгулявшего пиратского капитана. – Сейчас не время для стычек. И пожар на пороховом складе нам тоже не нужен. Не в этот месяц, пожалуйста. – Это ещё почему? – голос невысокого жилистого заговорщика с подвязанной головой, повернувшегося в сторону Аделаиды, неожиданно перекрывает остальные. – Мы же договаривались с Вильямом, что после этого праздника... – Да не слушайте вы его, Херонимо лишь бы фитиль зажечь! Что? Я думала, Херонимо вон тот крепкий рыбак с усами... Стойте, не все же сразу! Девушке уже было ясно, что умение перекрикивать общий гвалт – отнюдь не роскошь, а необходимое условие для руководителя подполья, или, на худой конец, щёлкать пальцами, привлекая к себе внимание. С пятнадцатого раза что-то начало получаться. Если учесть, что уколу с оппозицией она научилась после сорока шести тяжких вздохов Панцо – почти сразу. – Потому что с нашего отплытия ситуация изменилась. Не в лучшую сторону. Если в городе будут беспорядки, в Испании заговорят о нас как о мятежниках и может быть даже пришлют войска, чтоб подавить нас – в придачу к тем, которые уже заполонили Санто-Доминго. Всего только до начала зимы, – впервые ощутив холодный ветер с моря на коже, Аделаида повела плечами и сделала ещё пару глотков, – если нас не в чем будет обвинить, нас оставят в покое так же, как при покойном короле. А если сражаться, то только с самоуправством губернатора, который ставит себя выше законов Испании. В Санто-Доминго сейчас ревизор из столицы – и он не расположен к тирану так же, как и мы все. Нельзя допустить, чтоб он встал на его сторону и видел в борцах за свободу разбойников. Мнение её слушателей разделились, и девушка даже не без некоторой робости прислушивалась к особенно возмущённым репликам. Сидеть в тишине до самого декабря, когда в западном форте ещё ни разу ничего не взрывалось! Уму непостижимая несправедливость. – Но мы не можем сидеть, сложа руки. Нужно действовать так, чтоб они сами показали свою волчью натуру – и это могли понять даже все эти чиновники, которые смыслят только в донесениях. В одном Вильям был прав – прислушиваться стоило больше всего к Херонимо, большей части банды больше нравилось поддерживать мнение запевалы или спорить с ним, чем предлагать что-то самостоятельно. К тому же, в отсутствие настоящего руководителя за обиженными речами Аделаида чувствовала некоторую растерянность. – Мы вместе хотим добиться справедливости, и думать надо тоже вместе. Я передам, когда что-то придумаю, если не смогу прийти сама. Мне ещё нужно понять, что Диего задумал сейчас – кто был в центральной части города знает, какая там сейчас обстановка. Кое-где солдаты даже ходят с мушкетами на прицеле, но что это значит, я пока не знаю. Нужно, чтобы кто-то был поблизости – и чтобы кто-то следил, что творится в порту. Особенно за трёхмачтовым фрегатом «Индийский император» и бригантиной «Бык Геркулеса». И где Вильям только нашёл такую? Ну то есть где-то понятно – в губернаторском доме, но совсем же ещё девчонка, на ни на одном заседании штаба не была, её нарочно поудобнее и усадили, чтоб побольше слушала и со всем соглашалась, пока в курсе дел не будет – устраивать погромы в городе – это ведь серьёзное занятие, повсюду вооружённый противник, не то, что у них там на море – знай себе гоняй неповоротливых торговцев и в ус не дуй – а как раскомандовалась! Главное, откуда только просекла? Всего-то с неделю назад вернулась. – Откуда знаете, что до декабря? – Да тебе, никак, из королевского дворца личного посыльного отправляют? – А ревизор сам рассказал, что думает? По рядам заговорщиков прокатился смех, но смех не злой, а скорее недоверчивый. Ещё не такой дружелюбный, как в её команде в минуты кутежа и застолий, но – это чувствовалось в непринуждённой обстановке – им хотелось ей верить. Может быть, даже последовать её словам, как если бы рядом с ней стоял их командир. Нет, не стоял – сидел бы на перевернутой лодке и чистил дуло пистолета. Это штаны можно по неделе не штопать, не по балам всё-таки в них шастать, а вот оружие всегда надо держать в чистоте. Хотя донести это до сеньоры Ордуньо так и не удалось – вроде, большая уже девочка, а что чистить, что смазывать боится – вдруг выстрелит? Со шпагой-то оно надёжнее. – Про срок – от капитана «Быка», он говорил с испанским капитаном, о планах короны – это нетрудно, если знаешь, как совершаются такие визиты в колонию, и ещё от караульных, всё-таки окна у меня на сторону замка Ордуньо, – при одном упоминании родного дома глаза у Аделаиды возбуждённо заблестели, – а о чём думает ревизор – от того, что сеньор Дуарте не видит разницы между двумястами эскудо в Санто-Доминго и в Мадриде. Рыжего секретаря она, конечно, знать не могла, но наскрести двести эскудо золотом в колониальном городке было действительно очень трудно, и за тот вечер Аделаида вволю наслушалась брани и на её Санто-Доминго, в котором не найдёшь даже ростовщика, и на человеческую жадность, на того чёрта, который внушил людям страсть к золоту, на ревизора за то, что не мог приехать без этого болвана, на дона Диего, который щедр только на побои и даже на неё саму просто за то, что невовремя спустилась за свечой. Это было неприятно, но дочь опытного губернатора умела спокойно выслушивать даже самые резкие речи – в них слишком легко проговориться. К сожалению, на галеоне это понимали только она и Себастьян. Может быть, поэтому великие мореплаватели так редко становятся великими политиками? Аделаида задумчиво прикусила губы, облокотившись на край лодки. Впервые за всё время собрания она могла поразмыслить в почти полной тишине. Насколько оживлённая банда заговорщиков, из которых старшему нет и сорока лет, может хранить тишину. – Наблюдать... Вот хорошее занятие для нас сейчас. Чем больше слабых мест противника обнаружим, тем лучше для нас. Многие известны моей матери. Обладатель плаща на одно плечо впервые широко улыбнулся при этом известии. – Жаль, мастер Джереми так часто не принимает. – Значит, вы Алонсо из суконной лавки сеньора Гальего – Гертруда о вас рассказывала – и вы с ножом обезоруживаете противника с аркебузой?.. Этого невинного вопроса хватило для целой череды рассказов о подвигах будущего мужа сеньориты Ордуньо и его команды в мельчайших подробностях, так что Аделаида волей-неволей должна была поделиться своими похождениями, чтобы не остаться в долгу – и, что греха таить, чтоб ещё много месяцев по трактирам Санто-Доминго гуляли рассказы о лихих корсарах, которыми командует беглая жена грозного губернатора.

***

* – непереводимая игра деньгами; пистоль – золотая французская монета, примерно равная испанскому эскудо, составляющего 16 реалов; мараведи – мелкая медная монета, тридцать мараведи составляли чуть меньше одного реала; чуть ниже – 4 реала, которые пытался выторговать Гарри, составляют 25 су (ещё одна французская денежная единица)