Миссия Рассела

Энди Рассел стоял на платформе в метро, ожидая поезд. Устало прислонившись к холодной хромированной колонне, он равнодушно провожал людей, спешащих по платформе, мутным взглядом глубоководной рыбы. Лекарство только-только начало действовать, и тупая головная боль, мучившая его на работе, стала понемногу отступать. Головная боль терзала его весь день, поселившись где-то в области темени еще до обеда. Но Рассел терпел – боль отвлекала его от дурных мыслей. Лишь после работы он зашел в аптеку за таблетками, опасаясь, что не сможет уснуть из-за нее ночью. Хотя он и так неважно спит в последнее время. Недавно начавшая прогрессировать близорукость доставляла Энди массу неудобств. Время от времени все, на что он смотрел, утрачивало четкость. Цифры на табло станции, показывающие время до прибытия поезда, стали расплываться перед глазами, и это здорово раздражало. Эндрю прикрыл глаза, осторожно потирая их пальцами сквозь опущенные веки. Это не помогло, и Рассел сощурился, пытаясь разглядеть время. Еще семь минут. Он вдруг вспомнил, что Лори щурилась точно так же, когда пыталась прочесть что-то, что было трудно разглядеть. Расселу нравилось, какое у неё при этом становилось выражение лица – чуть хитроватое, с задорными морщинками на уголках глаз и переносице. Она всегда напоминала ему лисицу – такая же проворная, игривая, изящная и такая же рыжая. Рассел помотал головой, будто отгоняя наваждение, и постарался не думать о Лори. Он давно запретил себе думать о ней. Тогда было хорошо, но теперь всему этому пришел конец, а значит, и нет смысла об этом тосковать. Лучше он будет думать о том, как вернется домой и выпьет холодного пива. Плевать, что он уже принял обезболивающее. Он откроет пару бутылок и включит какой-нибудь боевик – без особых изысков, лишь бы было побольше динамики. Взрывы, перестрелки, погони. Он давно не смотрел ничего подобного. Из-за Лори – она не любила такие фильмы. Пять минут. Энди вдруг почувствовал слабость и тихонько сполз по колонне прямо на каменный пол. Он дрожащими пальцами прохлопал себя по карманам брюк и пиджака, извлек наружу баночку с сиротливо метавшейся по донышку последней таблеткой, выудил, положил во внезапно пересохший рот. Погонял ее языком, проглотил не с первого раза. Провел рукой по покрывшемуся испариной лбу, ослабил узел галстука. Кто-то едва не запнулся о его ногу; Рассел смутно различил чью-то брань и с трудом поднял воспаленные глаза. На него смотрел недовольный пожилой мужчина, возмущённо что-то ему говоривший. Расселу почти сразу стало скучно его слушать, и он перевёл взгляд на стоящих рядом людей. На них было не намного интереснее смотреть. У всех у них были почти одинаковые лица с одним и тем же выражением. Ни одной новой эмоции, все это Рассел видел сотни раз. В основном, усталость, накопившаяся за день, и отсутствующий взгляд, устремлённый под ноги либо вглубь зала с колоннами. Аутичная молодежь с планшетами и плеерами. Затраханный офисный планктон. Женщины средних лет, мысленно уже стиравшие бельё, накопившееся в корзине. Мужчины, пропахшие потом и асфальтом. Ничего интересного. Живые манекены. Воплощённая бесполезность. – Наркоманов развелось, – назойливый старик, наконец, закончил свою тираду и отошёл, с гадливым беспокойством косясь на Энди. Так смотрят на какое-нибудь отвратительное насекомое, гадая, кусается ли оно и насколько оно ядовито. Рассел желчно рассмеялся. У меня в теле сколько хочешь яда, подумал он. На секунду ему показалось, что стоит ему плюнуть старику под ноги, и камень будет разъеден его слюной. Яд, похоже, разлился по всему телу, смешавшись с кровью, попал в мышцы – вот почему они сейчас так болезненно ноют. Нет, кажется, дело не в антидепрессантах, это больше похоже на грипп. Четыре минуты. Эндрю уселся повольготнее, прямо на пол, вытянув ноги. Тело, ослабленное жаром, плохо его слушалось. В этом своём недомогании Эндрю находил странный комфорт. Когда ты болен – больше ничего не существует. Нет ни правил поведения в публичных местах, ни элементарной вежливости, никто не имеет права ни в чём тебя упрекать, тебе не нужно заботиться о своём внешнем виде и думать о прошлом. У тебя другие приоритеты, когда ты болен – ты борешься за выживание. В организм попала зараза, и иммунная система раскочегарила топку что есть сил, пытаясь изгнать её прочь. Энди смертельно захотелось пить. Он трудом открыл глаза и осмотрелся. Может быть, кто-нибудь даст ему воды? Расселу пришлось долго отлеплять язык от нёба, проталкивать его между будто сросшихся губ. Он уже собрался было попросить воды у стоявшего рядом парня, как вдруг кто-то в очередной раз споткнулся о его ноги. – Простите, – машинально обронил чей-то бесцветный девичий голосок. Рассел повернул голову на голос и перехватил её взгляд. В нём смешались отчаяние, обречённость, решимость, страх и какое-то отупение. Она прошла немного в сторону, ближе к туннелю, из которого должен был появиться поезд, нерешительно встала на месте, глядя прямо перед собой, и нервно обняла себя за плечи. Две минуты. Ему был знаком этот взгляд. Это взгляд самоубийцы. Энди не понаслышке знал о том, какие чувства испытывает тот, кто надумал свести счеты с жизнью. Он сам ощутил все это, когда пытался покончить с собой после смерти Лори. Поэтому он мог легко понять, кто из встреченных им на улице людей собирается себя убить. Кто сначала долго вынашивал эту идею, просыпался и засыпал с нею, думал в течение дня, сотни раз пытался отогнать прочь и вновь возвращался к ней, боясь признаться себе самому, что все это всерьез. Кто переболел этой мыслью, затем свыкся с нею, выносил, любил ее и ненавидел, упивался ею и ужасался одновременно. И в конце концов, отшлифовал эту мысль в сознании, выверил все до мелочей, продумал каждую деталь, выбрал место, точно рассчитал время… Одна минута. Рассел понял, что очень скоро произойдет что-то непоправимое, и торопливо поднялся с пола – ноги были ватными, а перед глазами слегка потемнело, но Рассел не обратил на это внимания. Он выпрямился, упираясь ладонью в холодную отражающую поверхность колонны, и впился тревожным взглядом в девушку. Она стояла на самой ограничительной линии, бледная, почти сливалась тоном кожи со светлым легким платьицем. Бледность кожи контрастировала с цветом накинутого на узкие плечики кардигана с поддернутыми почти до локтя рукавами. Энди невольно залюбовался ею – почти прозрачная кожа, сквозь которую были видны синеватые вены, вьющиеся светлые волосы до лопаток, хрупкая, изящная фигурка, такая беззащитная на фоне монолитно бездумной толпы. Тридцать секунд. Это не выход, подумал Рассел. Не выход, не выход! Глупая девочка, сколько тебе лет? Семнадцать? Восемнадцать? Двадцать? Что тебя подвигло на такой идиотский поступок? Что у тебя, двадцатилетней, такого стряслось, что заставило тебя решить покончить с собой? Бывший парень? Неудачная сессия? Может, нежелательная беременность? Кто-то угрожает тебе? Ты думаешь, ты легко решишь все свои проблемы таким путем? Проще всего сейчас дождаться поезда и упасть под его колеса, калеча такое прекрасное тело, а заодно рассудок любящих родителей. Мать сойдет с ума, будет рыдать сутками, долгие-долгие годы, отец враз постареет и начнет пить. Помногу и часто. Надолго они тебя не переживут, отправятся вслед за тобой, глупый эгоистичный ребенок. Этого ты для них хочешь? Мои родители далеко, думал Рассел, и им давно наплевать на меня. Но у меня есть Джонатан, лучший друг, и единственный, пожалуй. Он вытаскивал меня из петли и делал промывание желудка, когда я наглотался таблеток. Раз такая безвольная падаль, как та, в какую я превратился после того, как не стало Лори, была ему нужна, стало быть, у тебя тоже есть кто-то, кто в тебе нуждается. Я был нужен только одному Джонатану, но именно поэтому я сейчас жив. Сколько у тебя близких? Скольких людей ты знаешь? Сколько народу у тебя во френдах на соцсетях? Среди них наверняка есть костяк из нескольких человек, с которыми ты особенно близка. Их ты не посвящала в свои планы? Десять секунд. Послышался гул приближающегося поезда, глухой, оставляющий липкое ощущение надвигающейся беды. В тоннеле, откуда слышался гул, спустя мгновение стал виден свет фонарей. Девушка вздрогнула и вышла из ступора, неосознанно поежилась от резкого сквозняка. Она с тревогой осмотрелась по сторонам и столкнулась глазами с пристальным взглядом Энди. Смешавшись, она резко отвернулась и отступила от разделительной полосы на полшага. Энди напрягся. Сейчас. Она отступила еще на шаг и стремительно метнулась вперед, подавшись всем телом за пределы края платформы. Рассел смотрел на нее, словно в замедленном кино – подхваченные потоком воздуха волосы резко затрепетали, открыв небольшие нежные ушки и изящную шейку, трогательные ключицы и небольшая аккуратная грудь, угадываемая под тканью платья, аристократично бледная кожа, тонкие запястья. Боже, как красиво! Энди сорвался с места, как ошпаренный. Он уже не чувствовал симптомов гриппа, он забыл, что у него депрессия, он перестал переживать из-за жажды, он не помнил даже собственное имя. В его голове пульсировала только одна мысль – спасти! Спасти эту красоту, спасти во что бы то ни стало. Он жил на этой земле не так уж долго, но ничего не создал. Он никогда не был хорошим сыном и до сих пор не стал хорошим отцом. Не овладел никаким искусством, не знал иностранных языков, не разбирался в компьютерах, мало интересовался спортом. Даже машину водить почти не умел. Своим жильем так и не обзавелся. Ничего не нарисовал, не написал, не собрал, не сыграл. Никого ничему не научил, никому ничего не дал. Не уберег ту, что любил. Именно поэтому Энди сейчас столь остро ощущал потребность спасти хоть что-то прекрасное. Только бы успеть, только бы не опоздать, поймать, удержать, защитить любой ценой. Успеть, успеть, успеть, ус… Рассел в последние пару метров распластался в прыжке, как охотящийся тигр, на лету схватил девушку поперек туловища, сбил с ног, и, падая, подстраховал, чтобы она не ударилась головой о каменный пол. Она затрепыхалась в его руках пойманной бабочкой, стала вырываться, напуганная, шокированная, удивленная, ничего не успевшая понять. Только спустя пару секунд она осознала случившееся и, наконец-то, бессильно расплакалась на плече Рассела, горько-горько, но вместе с тем облегченно, как маленький ребенок на руках у пришедшей утешить матери, напуганный дурацкой выходкой старшего брата. Поезд благополучно остановился, двери вагонов распахнулись, бодрый голос диктора на записи объявил станцию. Немногие свидетели разыгравшейся только что драмы стали заходить в вагоны, косясь на сидящих на полу – кто с любопытством, кто с пониманием, кто с сочувствием. Энди торопливо сорвал с себя пиджак, стал кутать в него свою добычу, держа ее в объятиях, невольно укачивая на руках, гладя по восхитительным волосам, бормоча какую-то успокаивающую чушь, шокированный не меньше нее, совершенно обессиленный, но словно обновленный, и удивительно спокойный… счастливый.