Пять лет и одна трагедия

С самого утра Донён заваривает чай: зелёный листовой с мелкими пряно пахнущими цветками. Он любит смотреть на то, как сморщенные крошки, танцуя в горячей воде, раскрываются, чтобы красиво опуститься на дно. Их танец безумно красивый и до слёз короток. Донён не хочет признаваться, но ему кажется, что он сам похож на одну из тысяч чаинок. Однажды его так же выбросило в кипящий водоворот потерянных людей, которые очень быстро пали, не в силах справиться с навалившимся горем. Чашка остаётся в стороне, по столешнице раздается глухой стук. Лоб Донёна саднит от удара, но всё в порядке, пока холод поверхности окутывает его. Ему теперь всегда холодно. Ушибиться нельзя, зато замёрзнуть насмерть - запросто. Даже горячие слёзы не помогут согреться. После утреннего чая у Донёна по плану прогулка в парк. К огромным обелискам с высеченными на них именами. Донён знает, что не он один идёт к ним почти каждый день. Сам Донён ходит среди камней в каждый свой выходной, которых у него теперь много. Нет, это не Донён пошёл на поводу своего эмоционального упадка и уволился с работы. Просто самой работы стало раза в два меньше. Он и не жаловался. Среди повсеместного хаоса он бы всё равно не смог посвящать одним лишь важным и очень важным бумажкам все свои мысли. Раз за разом, как единственная пластинка для огромного старого граммофона, одни и те же мысли были в голове. Так было у всех. Общее горе на абсолютное число выживших. Прямо как Титаник - только пучина поглотила всех без разбору. Как ни странно, на улицах не валялись кучи мусора, как обычно показывают в фильмах про апокалипсис. Улицы просто опустели. Машин почти не было. Люди потеряли тех, к кому стоило спешить, тех, кто эти машины обслуживал, и, в конце концов, тех, кому машины вообще были нужны. Тишина, пение редких птиц, солнечные лучи, пробивающиеся через кроны деревьев. Когда случилось "это", появилось очень много людей, засадивших всё деревьями. Возможно, они находили в этом своё успокоение. Возможно, это были те самые люди, которые нашли в разрухе свой смысл, решив заселить города новыми жителями. Донёна интересовало лишь то, откуда вообще эти садоводы выкопали столько взрослых деревьев, и сколько лесов обеднели в борьбе за озеленение городов. Но и те мысли были мимолётными, будто не существующими за пределами аллей. - Привет, - шепчет Донён, проводя пальцами по небольшой надписи. "Чон Джэхён". Он смотрит на надпись, и не чувствует уже ничего. Нет слёз, нет боли. Есть пустота и одиночество. Есть пустой дом, бывший маленьким для двоих, и внезапно ставший огромным для одного. Есть город, который раньше шумел круглые сутки напролёт. Сейчас в нём навсегда поселилась тишина. Даже немногие его жители предпочитают не создавать лишнего шума. Все, кто умерли - умерли. Выжившие же застряли между прошедшими днями, как засушенные и забытые розовые лепестки средь волнистых листов старых книг. - Иногда я думаю, что будет с ними, если они внезапно вернутся, - Донён оборачивается и видит Чону сидящего на каменной скамье прямо за памятником, - не так, чтобы этого никогда не было, а вернутся теми же. Какими были пять лет назад. Застанут нас старыми и сошедшими с ума. И никак не смогут узнать город. Вот же безумие, да? В глазах Чону такая же как у него пустота. Губы, с которых раньше не сходила лёгкая полуулыбка, навсегда забыли искренний смех. Он посерел и действительно постарел за какие-то пять лет. Донён садится рядом и молча берёт друга за руку. Когда-то они почти жили вместе, цепляясь друг за друга, как за единственных близких знакомых. Было страшно. Смотреть в глаза друг друга и видеть отражение своей трагедии. Донён боялся, что Чону не выдержит и сломается. Он сам сломался, оставив от себя лишь имя и цвет волос. - Я думаю, - Донёну непривычно слышать свой голос. Раньше он говорил не переставая, но сейчас молчал почти всегда, - они будут в ужасе. Особенно Юкхэй, ты ведь выбросил его приставку. Раньше они были постоянно вместе. Все вчетвером. Донён, Джэхён и Чону учились в одной школе, а Юкхэй прибился к ним в университете, собрав их вместе. Было нелепо думать, что кто-то из компании сможет сохранять общение без шумного Юкхэя. Донён бы не смог. Обстоятельства так выпали. Чону хрипло смеётся, толкая Донёна в бок. Смех резкий, кашляющий. Но смеяться по-настоящему весело не умеет больше никто. Он хочет ещё что-то сказать, но резко замолкает, когда его телефон звонит. Удивительно, что он до сих пор носит с собой телефон. - Донён, это... В глазах друга недоверие, страх и надежда такого размера, что Донён сам начинает верить непонятно, во что. - Эта мелодия, я ведь её поставил только на ... Он вырывает руку из чужой и вытаскивает телефон. На экране - улыбающееся ушастое лицо Юкхэя. Чону всхлипывает, Донён недоумевает. Пять лет назад все пропали с вещами, со всем, что было при человеке. Юкхэй исчез с телефоном в руке и такой же точно, как на фото-заставке Чону, широкой улыбкой. Чону рассказывал это в подробностях, пытаясь выжать из себя всё своё горе, чтобы опустить и не возвращаться. - Алло? Донёну не нужна громкая связь, чтобы слышать громкий перепуганный голос исчезнувшего друга. Радость, неверие и Парень срывается со скамейки. Белая каменная дорожка ещё никогда не казалась ему настолько длинной. Он бежит, ртом глотая воздух, чувствуя, как его лёгкие разрываются от боли. Вперёд, к опустевшей квартирке в центре города. За все последние пять лет Донён никогда не стремился в неё попасть. Всегда было наоборот. Донён недолго думает, поехать ли ему на лифте или побежать по лестнице. Сил уже нет никаких, перед глазами темень, а ноги дрожат. Уже поднимаясь наверх в пустующей кабине Донён чувствует, что его щеки мокрые от слёз. Он резко вытирает их рукавом рубашки. Нет, ему нельзя выглядеть ужаснее, чем есть. Если всё же... Донён смотрит на дверь, не решаясь войти. Она манит и в той же степени отталкивает. Ладонь зависает в паре сантиметров от ручки. Если ничего не случится. Если он войдёт в по-прежнему пустую квартиру, если он сам себя обманет пустыми надеждами, Донён не выдержит. Он собирал себя по кускам, будто это его вмиг обратили в горстку пепла. Все эти годы. Отстраивал пустую, никчёмную, не имеющую никакого смысла, жизнь. Каждый день давал себе обещание начать жить. Не как прежде, но по новой. Без постоянных оглядок на прошлое. Все эти хрупкие обещания и попытки рассыпятся прахом, если Донёна встретит пустая квартира. Несдержанный всхлип вырывается из его рта. Нет, он не может. Новая слеза катится по лицу. Донён садится на пол прямо у своей двери. Он не сможет снова себя собрать, в первый-то раз не сумел, о чём вообще разговор. Мужчина прячет лицо в ладонях. Раздаётся привычный звук электронного замка. Донён не верит и потому не убирает рук от лица, но прислушивается, стараясь уловить каждый звук. - Так ты не взял телефон, потому что пошёл пить? Серьёзно. Я ведь беспокоился, дурила. Донён медленно убирает руки от лица. Он всё ещё не верит. Думает о слуховых и зрительных галлюцинациях. О смерти, о жизни после неё. Когда-то он слышал про последнюю мысль, которую создаёт мозг умирающего. Возможно, Джэхён и есть его последняя фантазия, но тогда Донёну не страшно умирать. Потому что он видит лицо того, кто, умерев, не оставил от себя даже тело, с которым можно было попрощаться. Джэхён вскрикивает от крепких объятий. От Донёна не пахнет алкоголем, но всё равно он не выглядит вменяемым, размазывая слёзы по чужой футболке. - Я умер? - первое, что говорит Донён, когда Джэхён силой затаскивает его в квартиру. Парень смеётся, качая головой и усаживает того на диван. - Слушай, а когда ты успел всё поменять? Я свои вещи найти не могу. Ты что, обиделся настолько, что всё спрятал? И тут Донён понимает. Он смотрит на Джэхёна, который ни капли не изменился за все то время, когда его не было. Даже одежда осталась та же. И, кажется, для Джэхёна этих пяти лет просто не было. - Джэхён, какой сейчас год, ты знаешь? Джэхён не знает, какой сейчас год. Он поссорился с Донёном, который, хлопнув дверью, исчез за порогом, в далёком две тысячи четырнадцатом. Для него не было ни одной минуты вне того дня. Так же, как для всех вернувшихся. Пытаться отстраивать жизнь заново получается, мягко говоря, хреново. Вроде бы радоваться надо - вот оно, то, о чём он так мечтал, но радоваться получается с натяжкой. В чайничке из тонкого бесцветного стекла всё так же погибают в своём прощальном танце чаинки, он так же редко ходит на работу (далеко не запланированный пять на два), пьёт чай ранним утром, разве что к обелискам не ходит. Их, кажется, вообще убрать должны были. Любимые покойники возвратились с того света, больше нет смысла скорбеть. Вдобавок ко всему прибавляются вдруг ставшие тесными горячие объятия по ночам, утрам, сплетающиеся в узел тела на узкой для двоих кровати. Для Джэхёна не прошло и секунды, у Донёна сменилась жизнь. Иногда он просыпается раньше специально, а не по старой привычке истощённого организма. Просто чтобы сидеть - или лежать - закутав ноги в одеяло и смотреть. Смотреть, как пылинки скользят в лучах, облизывающих лицо спящего Джэхёна. Дотронуться не решается - кто знает, насколько чутким стал чужой сон. Да и не надо ему прикосновений. Достаточно просто смотреть и быть рядом. Лишь бы был рядом и больше не исчезал. Горячая слеза срывается вниз по щеке. Донён запрокидывает голову и мотает из стороны в сторону. Он так устал плакать и так хочет быть счастливым. - Я постоянно чувствую себя старым рядом с ним, - шепчет Чону, пряча взгляд в паре, исходящем от облепихового чая, - ты же знаешь, я с ним всегда как с ребёнком. Но тогда между нами был год всего, а сейчас - шесть. Или даже больше. Я как мать с гиперопекой. Постоянно кажется, что закрою глаза, а он снова пропадёт. С ума схожу. Донён молча отпивает из своей чашки. Они не нуждаются в ответе. Срослись почти что. Раньше между ними было целых два года - непреодолимый карьер - сейчас же им обоим, может, лет по восемьдесят. Горе старит и сближает одинаково. За окном впервые за год удивительно много людей. Ходят парами и большими компаниями. Среди них сразу можно узнать тех, кто не растворился пеплом, но умер морально. Донён просто видит множественное отражение себя самого. - - Откуда здесь столько книг? - однажды спрашивает Джэхён. Он сидит в глубоком кресле, куда утянул за собой сразу и Донёна, привычно устроив его на своих коленях. Донёну тепло и удобно. Потому что это Джэхён и это его, Донёна, Джэхён обнимает обеими руками и обдувает тёплым дыханием. - Я покупал. - Ты же не любишь читать. - Это помогает отвлечься. Не думать ни о чём, кроме напечатанных слов. - И что тебе теперь нравится читать? - заинтересованно спрашивает Джэхён. Донён тихо смеётся и укладывается на чужой груди. На талии тут же запирается замок из горячих тяжёлых рук. - Мне больше не нравится читать книги. - А что тогда нравится? - Обнимать тебя, - Донён смотрит в глаза и снова смеётся. Разворачивается в объятиях и приникает к губам. Чужие узловатые пальцы под свободной домашней футболкой, губы - на шее. Донён запрокидывает голову и жмётся грудью к чужой груди. - Я так скучал. - Даже не представляю, как ты это пережил. - Ну и не надо. - Мама звонила, - говори Джэхён. В его голосе Донён слышит заметное удивление, - передала тебе привет. - Как она? - Сказала, что сейчас получше и просила нас приехать. Вдвоём, - Джэхён кладёт телефон, который вертел в руках, - вы всё же подружились? Ах, да. Миссис Чон. Она терпеть не могла Донёна. Может, за его излишнюю дотошность или чрезмерную заботу, которой он одаривал её драгоценного сына. А, может, всё дело в том, что он не был одной из тех "хороших девушек", которых сватала Джэхёну его мать. - Горе сближает, - жмёт плечами Донён. Внезапно он оказывается в тёплом кольце рук. Джэхён прижимается к нему со спины. Так же крепко и почти отчаянно как раньше. Выдыхая, Донён, наконец-то, расслабляется. Назойливая трель звонка - Донён разучился отключать звук на ночь, слишком долго он прожил в мире, где был никому не нужен - поднимает его посреди ночи. За окном темень, в комнате нет даже бликов уличных фонарей. Донён откидывает руку Джэхёна и аккуратно укрывает парня, легко выскальзывая из постели. "Лукас" - - Чего тебе, Сюйси? - обреченно выдыхает Донён, прижимая плечом трубку к уху. Его пальцы скоро снова пожелтеют, но он ничего не может сделать. Если Сюйси звонит по ночам, значит, что-то случилось. А раз случилось, Донёну нужно быть максимально спокойным. Ну как без сигарет? - Мы расстались с Чону. Донён кашляет от неожиданности. Он бы точно выронил сгусток табака на светлый паркетный пол, если бы не материализовавшийся будто из воздуха Джэхён. Он доверчиво обнимает со спины и затягивается чужой сигаретой. Почти одна на двоих. Предел романтики. - Почему? - Потому что он совсем другой. Не могу и слова сказать - он либо в себя уходит, либо плачет. Я вернулся с того света, а он ведёт себя так, будто я умер только что. У нас была разница год, понимаешь? А теперь шесть и одна трагедия. Почему он не может просто забыть и жить дальше? Вот ты. Ты такой же как он? На неожиданный вопрос Донён косит глаз в сторону Джэхёна. Он сонный, со следами от подушки на лице и щетиной. Домашний, милый, родной и совсем юный. Без взгляда мертвеца. - Да. Я такой же. Абсолютно. - Ну тогда вам тоже осталось недолго. Лукас бросает трубку. На него обижаться даже нельзя. Страшно подумать, что он чувствует, его ведь не было. Он вернулся в новый незнакомый мир, который когда-то был его домом. Но Донён всё равно на стороне Чону. Как бы ни было сложным приспособление, это не исчезнувшие четыре года провели в аду и не они думали о самоубийстве каждый божий день, когда единственным стимулом жить была слепая глупая надежда на то, что всё может вдруг стать как раньше. Сломаться же за секунду жизнь может. Так почему починиться - нет? Джэхён вдруг утыкается лбом в спину и сжимает руки на талии крепче. - У нас не будет так же. Я тебя люблю и никуда не пущу. В кольце из чужих руках развернуться непросто. Донён сжимает щёки Джэхёна пальцами и резко целует. С напором, с невиданной настойчивостью. В поцелуе всё: отчаяние, радость, весь страх, через который он прошёл один, хотя Джэхён уже обещал не пускать и не уходить самому. - Ты главное больше не исчезай, - шепчет Донён, вжимаясь в чужую грудь своей. Ему бы туда, глубже, срастись в один уродливый, зато счастливый организм. Чтобы, если исчезать, то вместе. Ещё одного такого раза Донён пережить не сможет. - Никуда я больше от тебя не денусь. - Обещаешь? - Обещаю. В глазах напротив весь мир и маленькая вселенная с личными звёздами и планетами. Донён смаргивает непрошеные слёзы. Он Джэхёну верит. Раз сказал, что больше никуда, значит, так и будет.