Соловей больше не поет

— А во что веришь ты, Лелиана? — вопрос Максвелла звучит неожиданно, а еще слишком наивно и даже по-детски. Не таким хочет видеть Лелиана великого инквизитора, не таким рисовала их путь к спасению. Но стоит отдать должное — при всех видимых и скрытых от глаз недостатков он неплохо справляется. Но почему-то Лелиане все время хочется уйти, не встречаться, не пересекаться. А каждый военный совет становится очередным тяжелым испытанием. А может, все дело… — Расскажи еще одну легенду. Пожалуйста. — Лина складывает руки в молитвенном жесте. И когда только эта ушлая эльфийка научилась подобному? Огромные зеленые глаза как будто становятся больше, и в них виднеется такая надежда, что Лелиана сдается и начинает очередной рассказ о Создателе или Андрасте. Лина слушает внимательно и всегда с таким нескрываемым восторгом, что Лелиане приходится признать, если легенды закончатся, она готова начать их выдумывать лишь бы видеть этот восторг. А может, дело в том, что она хочет, чтобы Лина больше времени проводила с ней, а не упражнялась в стрельбе из лука вместе с Зевраном или слушала заунывные речи Алистера. — И ты веришь в это? — спрашивает Лина. — Верю. И в тебя верю, иначе меня бы здесь не было. Лина улыбается и сплетает свои пальцы с пальцами Лелианы. — Так во что ты веришь? — повторяет вопрос Максвелл. — В то, что на войне нет места жалости и… любви, — тише добавляет Лелиана. — Я уже потеряла Тамлена и не хочу терять тебя. На войне не место любви, Лелиана, не место, — шепчет Лина, но в противовес своим собственным словам обвивает руками шею и тянется к губам. Этот поцелуй словно пропитан болью, отчаянием и желанием жить. Именно жить. Это желание бьет через край, читается в каждом жесте и движении. Лина боится, но Лелиане страшно не меньше, а может, даже больше. Лина сама сказала, что у нее не было выбора. У Лелианы был. И теперь она может потерять все. Ведь Лина уже давно стала всем. И оттолкнуть ее сейчас, может, действительно проще. Уйти, забыть обо всем, что произошло здесь, в этом лагере, рядом с ней. Но Лелиана тоже хочет жить. — После можно не успеть, — произносит она, падает в высокую траву и увлекает Лину за собой. Неважно, сколько им осталось. Сейчас они будут вместе. Будут жить. — За любовь стоит бороться и умереть, — пожимает плечами Максвелл, — мне есть — за что. Лелиана качает головой и смотрит на Максвелла с осуждением и жалостью. Она знает, как это разбивает сердце, как уничтожает все внутри. Война не щадит никого, она меняет. Лелиана знает об этом не понаслышке. А Максвелл слишком беспечен. Будет жаль, когда Дориан разобьет ему сердце. — Но лучше не умирать, — произносит Лелиана. — Жозефина сказала, что ты прекрасно поешь. Может, споешь как-нибудь? Там, в ущелье ты промолчала. Лелиана лишь сжимает пальцы в кулаки и отворачивается к окну. Этот разговор стоит слишком больших сил, но прогнать Максвелла невозможно. Он поймет, что нащупал что-то интересное, и будет пытаться выведать всеми правдами и неправдами. Этого у него не отнять. Слишком наглый, настойчивый, самоуверенный. Словно кто-то из прошлого. — Спой, Лелиана, еще раз. Ту эльфийскую. — Они лежат в палатке, в тесных и таких уютных объятиях. Голова Лины покоится на груди Лелианы. Ей нравится быть как можно ближе, а Лелиане нравится чувствовать себя нужной, любимой. А еще очень нравятся те завистливые взгляды, которые бросает Зевран. Утереть нос этому наглому наемному убийце почему-то приятно. Хотя это все-таки не самое главное. — Ты уже знаешь ее наизусть, — смеется Лелиана. — Все равно спой. У меня не получится так, как у тебя. И Лелиана поет. Снова и снова. Сколько ни попросит Лина, Лелиана поет всегда. — Варрик говорил, что тебя звали Сестра Соловей, — продолжает Максвелл, словно не замечает, что отвечать Лелиане удается с трудом. — Соловей больше не поет, — бросает Лелиана, чувствуя, как внутри закипает злость. Но вместе с тем она начинает ощущать какое-то облегчение. Сколько времени она запрещала себе это вспоминать? Как могла забыть и хорошее, постаравшись похоронить плохое? — Но может, стоит научиться отпускать? — Она чувствует как рука Максвелла лишь на секунду ложится ей на плечо и исчезает. А сам Максвелл уходит, больше не сказав ни слова. Лелиана смотрит ему вслед и думает, что, возможно, недооценила его. — Спой, — снова и снова просит Лина, а затем мечется по кровати, затыкает уши и кричит. Кричит от жуткой разрывающей изнутри песни. Той, которую слышать она вовсе не хотела. Лелиана поет, поет снова и снова. День за днем. С каждым разом голос ее становится громче. Она пытается заглушить ту песню, которую Лине слышать не нужно, не обязательно. Но Лелиана знает, что и этого ничего не выйдет, не получится. Та песня всегда будет сильнее всех ее вместе взятых. Надежды нет. Лекарства нет. Ничего не осталось. — Я же говорила на войне не место любви, — печально улыбается Лина и закрывает глаза. «Я люблю тебя. Но это единственный выход». Лелиана достает записку из шкатулки и долго смотрит на нее. Вино в ее бокале чересчур сладкое, но, пожалуй, ей это даже нравится. Она знала, что Серый Страж никогда не возвращается с Глубинных Троп. Она знала, что однажды Песня заберет у нее Лину навсегда. Но она не жалеет ни об одной минуте, которые они провели вместе. — Нет, Лина, на войне как раз самое место любви, — печально улыбается Лелиана и убирает записку в шкатулку. Пожалуй, утром стоит сказать Максвеллу, что она ошибалась. Вот только петь соловей больше не будет никогда. Но это не такая большая плата за счастье, пусть и потерянное.