Кровь - не вода

«Кровь — не вода». Но Вэй Ин верит в то, что Сычжуй — хороший и светлый мальчик. И, наверное, это так и есть. Ханьгуан-цзюнь окружает его заботой, но, тем не менее, не старается баловать, и характером подросшего Сычжуя восхищаются все, начиная от поваренка на кухне, заканчивая учителем Лань Цижэнем. Вэнь Нин смотрит на него, не мигая, почти всегда молчит, лишь касается едва-едва, но это не трогает Лань Сычжуя. Он принимает эти касания, без страха, но с заботой касается в ответ, и не беспокоится о своем будущем. У него есть друзья, пусть приемные, но родители, и вся жизнь впереди. Он Лань Сычжуй, и его устраивает это. Кровь закипает и вены словно ошпаривает кипятком, когда он становится невольным свидетелем ночного купания Главы ордена Цзян. Широкие плечи с множественными отметинами старых шрамов, кончики отпущенных на волю волос, перекинутые через плечо, задумчивое и прекрасное в лунном свете лицо, кажущееся почти юным… Глава Юньмэн Цзян вытянул бы его поперек хребта за такое подглядывание, но Лань Сычжуй сидит тихо, как мышка, хотя уверен, что его сердце стучит слишком громко, а тяжелое дыхание слышно далеко за пределами озера. Воспитание и благоразумие вопят о том, что ему нужно уйти. Что это неприлично, и он заслуживает самого строгого наказания. Но Сычжуй не может заставить себя пошевелиться. Он смотрит и смотрит, ласкает взглядом сильную мужскую фигуру, загоревшую кожу, на которой серебрятся капли воды, мысленно касается блестящих волос. Не особо длинные, но густые, тяжелые и жесткие на вид — они так и просят, чтобы их погладили. Кадык, шея, приоткрытые губы… Сычжуй почти шипит от приступа острого возбуждения, которое только усиливается, когда Цзян Чэн, Цзян Ваньинь выходит из задумчивости. Вздрагивает и с шумом ныряет, чтобы всплыть в паре метров дальше. Он плывет, играет в воде так легко и свободно, так грациозно, что Сычжую приходится с силой прикусить губу, чтобы невольным стоном не выдать себя. Нужно уйти. Уйти. Он заставляет себя выйти только когда Цзян Чэн добирается почти до середины озера и почти теряется во мраке ночи. Под тихий плеск Сычжуй задом выбирается из зарослей и почти бегом несется в противоположную сторону. Поздняя ночь, в купальне нет никого, а ему нужно привести себя в порядок прежде, чем появиться перед кем-либо. В еле теплую воду он обрушивается, едва вспомнив о том, что нужно раздеться. Сразу уходит с головой и надолго остается под водой, но нехватка кислорода почти не помогает. И член так же болезненно ноет, и, кажется, даже звенит от крови. Сычжуй кончает, едва прикоснувшись к себе: ему хватает одного воспоминания о широкой спине и приоткрытых губах Цзян Чэна. После он долго приходит в себя, назначает сам себе самое строгое наказание и наконец-то возвращается в отведенные ему комнаты. Утром он встает и сам пугается отражения в зеркале. Слишком бледный. Слишком темные круги вокруг глаз. При встрече с Ханьгуан-цзюнем он ссылается на бессонную ночь, немного неуклюже лжет Цзинь Лину, смотрящему на него с непонятной тоской, и каменеет, когда в трапезную входит Цзян Чэн. Тот безупречно вежлив и холоден, как и всегда, но Лань Сычжую кажется, что от случайного взгляда ярких красивых глаз он тает, как воск свечи. Он не может отвести глаз, не может отпустить Цзян Чэна из поля своего зрения. Он должен видеть его всегда, и эта одержимость пугает. Ему становятся не интересны прежние увлечения, дружба кажется пустым звуком. Его тело стремительно меняется, он растет, мужает, ловит на себе заинтересованные взгляды, но на все попытки отвечает вежливым отказом. Он не может представить рядом с собой никого другого. Его не смущает ни разница в возрасте, ни тяжелый характер Цзян Чэна. Он ничего не боится и даже умудряется устроить так, что его вместе с Цзинъи оставляют в Пристани Лотоса на обучение. Тогда Вэй Ин в первый раз смотрит на него так странно. Смотрит, но молчит, только качает головой. …Следить за Цзян Чэном и его ночными купаниями входит в его привычку почти сразу. Для него, умеющего читать совершенно не эмоциональное лицо Лань Ванцзи, как книгу, чувства Цзян Чэна не составляют никакой загадки. И пусть для всех остальных тот просто всегда недоволен, Лань Сычжуй знает, что тот может быть злым, печальным, грустным, спокойным, довольным. Он знает, в какие бордели тот ходит, и каких девушек он выбирает чаще всего, о чем с ними разговаривает и даже какие позы предпочитает. Сычжуй не думает о том, плохо или хорошо поступает, пытаясь узнать об этом человеке все, что только возможно, порой не чураясь помощи сторонних людей. Он знает, кажется, все, когда решается на наступление. О, он понимает, что это будет долгая осада, но на время и затраченные усилия ему плевать. Его самоконтроль все так же восхитителен, и он может держать себя в руках. А когда не может — к его услугам холодная вода, собственная рука, или — когда становится совсем плохо — бордели. Разумеется, те, в которые Цзян Чэн не ходит. Нет, Лань Сычжуй уже давно не девственник, хотя бы с обычной точки зрения. Все остальное он был готов отдать только Цзян Чэну. …Его бы посчитали сумасшедшим самоубийцей, если бы узнали, что «попадаться Главе на глаза слишком часто» — его желание, которое он воплощает упорно и планомерно. Сычжуй привлекает к себе внимание любым доступным способом и в любом месте, а по вечерам собирает воспоминания об этих встречах, как жемчужины. Вспоминает, анализирует, делает выводы. Печалится, если реакция была не такой, какую он планировал или чувствует себя счастливым, если взгляд Цзян Чэна останавливался на нем на пару секунд дольше обычного. И ждет, когда придет время разговоров. Не вежливых и обезличенных обменов положенными фразами, а настоящих разговоров. Пусть о погоде, о свойствах меча или о новом заклинании. Все начинается с малого — Сычжуй верит в это. В конце концов, он воспитанник того, кто свою любовь ждал тринадцать лет, и терпения ему не занимать. О том, что ему не хватает кое-чего другого, Сычжуй не думает. Ему достаточно его знаний о Цзян Чэне, о его симпатиях, слабостях, истории его жизни, чтобы обходить острые углы и не вызывать раздражения одним своим видом. Но иногда этого мало. Особенно, когда ты младше больше чем на десять лет, ты друг и ровесник его племянника и не знал его таким, каким он был когда-то. Его боль и поражение… Не Хуайсан. Сычжуй не верит своим глазам, глядя на то, как тот, кого он считал безобидным, пустым и трусоватым мужчиной, умело и ловко околдовывает его Цзян Чэна. Как паучок в паутине, он плетет свою сеть вокруг «друга юности» из слов, взглядов сквозь ресницы и легких касаний — всего того, что Сычжуй позволить себе пока не может. Он смотрит и не верит тому, что Цзян Чэн, его Ваньинь, поддается, расслабляется, улыбается. И как с готовностью принимает в объятия чужое тело, и как лишь секунду колеблется прежде, чем уступить атаке чужого языка, трогающего его губы. Кровь кипит, плюется горящими сгустками. Сердце стучит гулко и тяжело, гоняя ее, потяжелевшую, загустевшую, по венам. Он почти не знал в этой жизни ревности, никогда не испытывал ненависти, но, оказывается, эти эмоции просто спали, а теперь кровь разносит их по всему организму, отравляя. Нужно уйти, скрыться, чтобы взять себя в руки, но кровь вдруг уходит из ног, и те отказываются повиноваться ему. Враз ослабевшее тело предает его с такой готовностью, что впору впадать в панику и звать на помощь, но звуки и вздохи, шепот и стоны любовников за дверью связывают не хуже самой прочной веревки или заклинания. Они не в первый раз вместе. Слишком мало стыда и стеснений, слишком уверенные ласки. Двое на кровати знали тела друг друга слишком хорошо, чтобы можно было усомниться в этом. И тонкие сильные пальцы Цзян Чэна на худой, но на удивление сильной спине Не Хуайсана смотрятся почти красиво. Цзян Чэн — резкий любовник, требовательный, податливый и ненасытный. Сычжуй поневоле любуется им, его лицом, запоминая каждое движение и каждый вздох. Смотрит и обещает сам себе: когда-нибудь все это будет принадлежать только ему. Собственное тело подрагивает от возбуждения, ярости, ревности и чего-то еще, чего он пока сам не понимает, но от чего сердце сладко и страшно сжимается. Внутри пылает и горит, по венам словно растекается кипящее масло. И даже когда любовники наконец утихают, Сычжуй все еще слышит их стоны и гул от тока крови в ушах. И на ноги с пола у покоев Главы он поднимается уже другим. Идти бесшумно — особый вид искусства, которым он владеет почти в совершенстве. Пройти сквозь стражу, превратившись в тень, никогда не составляло для него труда. — Вэнь Нин, — голос надтреснутый, но в тишине леса некому обращать на это внимание. — Господин звал меня, — Вэнь Нин кланяется и замирает так, ожидая приказов. Еще вчера Сычжуй считал это неправильным, сейчас же внутри растекается темное счастье. — Да, Вэнь Нин. Я ухожу, — за спиной у него нет ничего, о чем бы он сожалел. А Цзинь Лину будет хорошо с Цзинъи. — Господин хочет прогуляться? — Вэнь Нин с трудом выпрямляется, и Сычжуй видит огонь в его глазах. Он пока еле различим, но он там есть. — Вэнь Нин, — Сычжуй подходит ближе, касается лица, разрисованного черными узорами венок. — Если я скажу тебе убить, ты убьешь? — Если такова будет воля моего господина. Сычжуй улыбается уголками губ. — Я хочу, чтобы глава ордена Не не увидел сегодняшний закат. — Не Хуайсан? — кажется, Вэнь Нин не верит полученному приказу. Сычжуй кивает. В конце концов, идти к своей цели, не замечая препятствий, Лань Ванцзи его тоже учил. — Да. Но сделай это так, чтобы никто не догадался, что это ты. А потом оставайся рядом с Цзян Чэном и охраняй его. — Но куда же пойдет господин? Сычжуй ломко, странно рассмеялся. — У меня еще много дел. Орден сам себя не возродит. Вэнь Нин деревянно дергается. — Но вы же Лань… — Тише, — Сычжуй накрывает его губы пальцем. — Я Вэнь. Вэнь Нин медленно закрывает глаза, а когда вновь открывает их, это уже не тот застенчивый и милый даже в мертвом обличии мужчина. Это Призрачный генерал, лютый мертвец, сохранивший рассудок, но позволивший сущности тьмы захватить себя. Его глаза черны, как ночь, полны ярости смерти, но не безумны. Сычжуй улыбается, чувствуя, как внутри тихо скулит маленький Лань Юань, которого сажали, как морковку и обсыпали кроликами. Ему плохо и больно, и Сычжуй обещает себе, что будет заботиться о нем. Но у него действительно много дел. …Когда восходит солнце, Вэнь Сычжуй стоит на краю отвесной скалы и смотрит на раскинувшуюся перед ним долину. Высокая сочная трава, полевые цветы… И кто сказал, что зло обязано прятаться во тьме? Или что добро живет только днем? Кровь — не вода. И его кровь говорит, что он выбрал отличное место для того, чтобы начать все сначала.