***
Вестибюль дома, когда они вошли, пустовал. Только у стойки консьержа в компании двух джентльменов стояла хорошенькая, бледноволосая барышня, в дымчатом пальто, низко опущенной на глаза шляпке-колоколе и, с глубоко накрашенными, губами. Один был рослый скромный, сдержанный мужчина с тростью. Он добавил, что-то в полголоса, своей спутнице, и отошёл скоро к табло с именами жильцов. Второй, роста был небольшого в чёрном костюме при галстуке и при очках, его бледное тонкое лицо было молодо, но наблюдатель участливый мог бы найти в чертах его следы грусти и опыта. Он держался ровно, улыбался немного печальной улыбкой, медлившей на губах. Все трое они точно принадлежали другой эпохе, мирной, светлой, сумасшедше богатой. Препровождая Алоиса к лифту, Клод встретился с молодым человеком глазами, и тот, словно, ожидая нарочно этой уловки замер, но быстро отвернулся. Едва Транси переступил порог квартиры и двинулся туда, сразу отрадное и несомненное ощущение действительности сменило, наконец, всю ту нереальную дрянь, среди которой он до этого метался. Камень под его ногами был настоящий мрамор, осыпанный чудно, узором. С невероятной живостью он испытал переход в другую, ясную, эпоху, которую за один вечер столь нервически осознал. И, после краткого замешательства от вида не изменившегося холла, от белизны двери в глубине, от чутких рук господина Фаустуса любовно вещающих на вешалку его плащ и шляпы на консольном столике, от всех этих домашних знакомых примет, наступило успокоение: все хорошо, никто ничего не знает. — Куда это вы?! — расшнуровывая ботинки, спохватился граф, увидев, как Клод забрал, со столика ключи. — Простите, я оставил в машине зонт и надо сообщить, парковщику, чтобы поднял крышу… — Ох, лучше не отвечайте, вовсе, — устало воскликнул Алоис. — Я сегодня уже вляпался в передрягу из-за вас, и утром, несомненно, потребую разъяснений! Но сейчас мне просто нужно выспаться. Отшвырнув обувь в угол гардероба, он быстро потопал в комнаты. Осторожно вошёл в спальню, где бывал единожды, и долго смотрел со странным чувством весёлого новоселья на тикающие часы, на пышный развесистый букет в вазе, с толстыми стеблями поросшими пузырьками, и на пустую застеленную кровать. Дверь из этой шёлковой тьмы была неплотно прикрыта: яркая щель отражалась в окне. Особое, загадочное и редкое очарование ночей поздней осени приобретает новый отсвет в большом городе в то время, когда затихает любое движение. Нерушимая тишина, видится ужасающей. Стук шагов гремит отчётливо и грозно вокруг. Безмолвие там, где только что бурлила жизнь. За окном, проедала сумрак бриллиантовая кинореклама. Чернела отчётливо башня собора. И меркли громады, в холодной бурой высоте. Молочные тени, неподвижно-мертвые, резкие. Небо совсем обмерло. Внизу проехал открытый красный Мерседес, с чем-то махавшими, что-то выкрикивавшими молодыми людьми. Потянуло холодком. Он шагнул – и немедленно легкая лапа лиственной тени легла ему на левое плечо и соскользнула при последующем шаге. Прикрыл раму, но через минуту ночь сказала: «Нет», – и с какой-то широкоглазой назойливостью, презирая удары, подступила опять. Тотчас ветер грубо его обыскал. И он закрыл окно. Шутливо показал отражению язык. Алоис дивился своей двойственности, своему ненарушимому спокойствию, и одновременно мысли, что, быть может, завтра. Уже завтра! Да, вероятно, завтра. Он молился, проклинал, смеялся, плакал… но, ничто не могло выразить его беспокойства, отчаянья! Бог знает, что только за ужасы не пронеслись в голове его, ... Верно, увидь кто-нибудь его в те минуты, он бы с презрением отвернулся. Чудовищная мука не покидала. Он старался в чем-то покаяться себе, ― и вспоминал вдруг страшный пустяк: слова Михаэлиса. «Кто? Кто только знал! .. Нет, не может быть. Ошибка, глупое совпадение!.. Какое мне теперь дело до этого Михаэлиса, до его рассуждений, до Фантомхайва. Со мной происходит нечто невероятное. Надо остановить, надо взять себя в руки…» Темная, слепая кома души. Незнакомое ему состояние. Как вообще все было чуждо вокруг! От неба до желтого трамвая, гремевшего по раскату площади. Как-нибудь проще. Как-нибудь сразу! Одно усилие – и понять всё! Отыскать изначальную точку опоры, ясности. Но упиралось всё лишь в ватные тупики неведения. Однако понемногу досада на самого себя проходила. И с каким-то облегчением – словно ответственность за душу его принадлежала впредь кому-то знающему, в чём дело, ― он чувствовал, что весь этот переплет случайных мыслей, швы, просветы осеннего дня, спутанные нити неразборчивых случайностей и поступков ― лишь изнанка великолепной ткани, с медленным ростом невидимых ему образов на ее лицевой стороне. Алоис сорвал и отбросил пиджак, переоделся в тёмно-синий шёлк пижамы, и бухнулся на мягкую, ледяную прослойку кровати, оттолкнув пяткой тяжёлые складки покрывала. И заломив обнажившиеся руки, глухо про себя подумал: «Какая чепуха. Ведь я счастлив. ... Я жив, а Он сделает для меня всё! Всё! Чего же еще?». И как бывает на рубеже сна и реальности, всякий дневной брак, горя и лязгая, вылезает наружу: пробежал по душе панический трепет. Вдруг, с парадной двери донеслось металлическое ёрзанье ключа. Ах, какое удивление! Алоис с опаской покосился на световую щель, замер не в силах шевельнуться, прислушиваясь и глядя на дверь. Все стало тихо, выжидательно тихо, казалось, что тишина не выдержит и вот-вот рассмеется. Он опустил голову на подушку и вновь постарался нагнать теплое, дивное, всеобъемлющее. За содрогнувшейся дверью послышалась знакомая поступь. В свету поочерёдно мелькнуло три одиночные тени. Золотая нить оборвалась. Но что-то в мозгу повернулось, прислушавшаяся, мысль осеклась, поспешила прибрать, использовать правду. И он понял, что смотрит на дверь, на яркую щель косяка: таково соглашение с разумом, форма земного естества. Следовало отпереть эту дверь и выйти, и увидеть… « Что увидеть?» Это просто нельзя было себе представить. «Может быть, не выходить вовсе, оставить все, как есть, зарыться, пропасть…» В пижаме и в гетрах Транси поднялся. Дверь беззвучно, но со страшной силой, открылась, ― «Кто здесь?» Тень люстры, точно железного паука, пробежалась по стене и пропала. «Что я делаю? Стоп! Стоп», — уговаривал он себя, бесшумно идя по коридору. Чудно сказать: страх рассеялся; кошмар теперь перешел в то несколько бредовое, но блаженное состояние, когда можно сладко и свободно грешить, ибо жизнь есть сон. В гостиной не горела ни одна лампа. Завернулся угол ковра. И за окном матовый туман пламенел небесной ржавчиной под светом ночных фонарей. Алоис окинул взором комнату и всё в ней находившееся, ему стало как то неловко; окажись он внезапно в деревенской комнатушке он бы скорей нашелся, нежели теперь. Он уже собирался возвратиться к себе, как вдруг бисерная занавесь легонько звякнула. ― Уже выспались? ― Фаустус вышел точно силуэт из тьмы, неожиданно простой в жилете без пиджака и с закатанными рукавами рубашки. Граф обернулся: ― Уже вернулись? ― При этих словах они невольно взглянули друг на друга. Чем это объяснить? Откуда это странное смущение – вместо ликующей, говорливой свободы, которую Алоис так, так предвкушал? Словно отвыкнув от нее или не в силах с ней, прежней, свыкнуться с этой свободой. Он посмотрел на демона пристально, как будто удивлённый его присутствием, и тихо прошёл к диванам. ― Я вспомнил, что вы так и не напоили меня, ― граф зевнул протяжно, сел на барную стойку, ― чаем. ― Не поздновато ли для Позднего* чая ? ― Фаустус шагнул следом. ― Но вы ведь и с ним опоздали, ― сказал граф с коварной ухмылкой и заправил светлую прядь за ухо. ― Я подал всё вовремя, ― демон сделал шаг совсем близко, ― а вы отказалась. ― И теперь даже протянутая ладонь Транси не могла бы разделить их. ― А вы прогадали с моими вкусами, ― Алоис дёрнул, нарочно зажёг лампу. В минуту яркий луч света озарил лицо Фаустуса. Он посмотрел на графа с удивлением и ничего не ответил. Тайное переживание отразилось на лице Транси, столь изменчивом, его рука сжимавшая шнурок чуть дрожала. И Клод пропал в кухне. На ходу сдёрнул воротник с запонки. Он не мог не признаться себе в том, что ему любопытна эта ночная случайность, но держаться с графом собирался твердо и как можно более официально. Контракт выводил их отношения на тот этап, когда он уже мог позволить себе чуть больше, потребовать чуть грубее, помимо отвлечений, утешений и потаканию капризам, и даже обеспеченья безопасности. Однако, удивительное существо Транси! На лице его не было ни следа безумия; напротив, глаза с бойкою проницательностью останавливались на нём, и глаза эти, казалось, имели некую магнетическую силу, и всякий раз точно ожидали вопроса. Но только он начинал говорить, Алоис увиливал, коварно улыбаясь. Транси сладко зевнул, и, раскрыв дверцы бара, под своими ногами, в темноте нащупал и вытащил янтарную бутылку виски с витиеватым американским названием. Только попытке откупорить она не поддалась. ― Дарджилинг*. ― Томным глубоким тоном произнёс Клод и подал на блюдце парную белую чашку с хромированной полосой. ― Макаллан*. ― Алоис помахал бутылкой, выгнулся весь довольно, вытянул скрещенные лодыжки, хотел забрать пышущий ароматом напиток и Фаустус в свою очередь пожелал забрать его «находку». Немного колеблясь граф, вернул бутыль. Сейчас же выключил лампу, вновь. Демон развёл в камине огонь, и комната озарилась красноватым пламенем. В какую-то секунду Алоис желал возразить, но расстраивать очаровательный эффект этого освещения ему не хотелось. Отхлебнув небольшой глоток, он отставил чашку, точно та была всего лишь прихотью, чтобы завязать диалог. На несколько минут воцарилось затруднительное молчание. Подхватив со столика статуэтку, чёрного дерева, он рассматривал её и наконец, Клод заметил это: ― Вы заинтересовались искусством? ― Не без вашего на то влияния, ― презрительно отозвался граф, ― что это? Чёрный человечек, в рост, на постаменте, гладкий от лака, скользил под пальцами. Изящная стройность выдавала женщину. И весь облик её был исполнен бесконечно пленительного сочетания благородства и царственного величия. ― Это Раннаи, одна из статуэток египетских жрецов. Они парные, ― Клод подошёл, повёл взглядом и граф вернул фигурку на столик ко второй, почти такой же, которую видел изначально; та не устояла, покатилась. Демон заглянул в лицо его, пристально, стараясь заметить хоть лёгкий след чёткой эмоции. Но лишь обнаружил, что он удерживал улыбку. Фаустус приблизился. Транси ничего не отвечал, он без цели, рассеяно бродил глазами вдоль по стенам комнаты. И только слово «искусство» заставило их остановиться на изображении какой-то боевой сцены, висевшей против него, над камином. Это было старинное мозаичное панно, довольно посредственное, но получившее ценность оттого, что цвета его потускнели, а керамика потрескалась. Изображена на нём была жестокая битва: могучая фигура мужчины с выброшенной вперёд рукой как бы в последней попытке остановить неизбежное. Раненный воин в центре композиции, свалившийся вместе с конём. И воин напротив и грозный чёрный частокол копий. Он задумался на минутку и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид: ― А что насчёт той? ― Битва Александра с Дарием, конец 4 века до нашей эры, ― Клод шагнул ближе, но отвлёкся и миновал графа совсем тесно, останавливаясь за его спиной, по другую сторону бара. ― Жестокое поражение Великого Дария. И ничто уже не может остановить Александра, который как вихрь, несётся вперёд. Противоположность варварской силе. Он победа и он спокоен. Юные черты исполнены отваги. Он беспощаден в своём торжестве … батальная картина поразительной силы. Эта мозаика прекрасно воспроизводит живописный оригинал Филоксена. ― Слишком пафосно! Разве это картина! Всего лишь симпатичное сочетание мелких камушков. К тому ещё и плагиат! На месте этого Филосена, за воровство, стоило наподдать хорошенько наглецу. ― Как вы самоуверенны. ― Однако вы же меня не накажете слишком строго за эту самоуверенность? ― Лицо у Алоиса вспыхнуло, глаза засверкали. Его блестевшие, губы улыбались. Он откинул назад голову, потянулся к воротнику Фаустуса. И Клод склонился, удивлённо изогнул бровь, когда граф закрыл его губы ладошкой, целуя куду-то в скулу. Оба они не отрывали ясного взгляда друг от друга. В эту минуту пламеневшее лицо Алоиса было прекрасно, как буря; Фаустус смотрел на него с холодным любопытством. Отведя хрупкую преграду, он всё же прикоснулся к губам. Транси, положив руку ему на шею, резко прижал демона к себе. Ладонь Фаустуса упала по волосам, легла на затылок, заставила еще плотнее прижаться ко рту. Губы его раскрылись, язык скользнул навстречу его языку и граф почувствовал, как демон обхватил его за шею. И в сборном ощущении мягкого шерстяного жилета, больших ладоней, нежных уколов чёрных прядей, что щекотали щёки, наросло блаженно-счастливое, живое, не перестающее расти, огромное, как рай, тепло, в котором сердце таяло и растекалось. Поцелуй был долгим и страстным. Наконец Алоис сам слегка отстранил голову, развернулся весь к Фаустусу. Сердце у него зашлось и даже не ощутило потери сладостного ритма. В переливчато-синем, пылающий, возбужденный. Было в его тёмно-голубых зрачках, внимательных глаз, что-то таинственно-непостижимое, как во взгляде восточного заклинателя (с рекламы на последней журнальной странице), и зрачок был чуточку шире обычного, так что, когда он смотрел пристально, на границу черноты резким белым полумесяцем ложился влажный отблеск. В ржавой дымке подкрашенного сумрака его длинные ресницы не просто казались, они были черные. ― Вы дадите мне всё-всё? ― Алоис заговорил опять, и это значило, что все хорошо и просто, что иначе быть не могло. ― Чего бы вы ни пожелали, ― ладонь демона прикоснулась к щеке, вынуждая запрокинуть голову, большой палец медленно очертил подбородок... Однако белеющая хрупкая шейка внушала жалость, а его доверчивая пассивность охлаждала пыл. ― И где разумные границы? ― Транси пробежался пальчиками по жёсткому ремешку жилета. ― Со мной они вам ни к чему. ― Другая рука Фаустуса плавно двинулась по шее, плечу, ниже, еще ниже… легла под коленку, погладила по икре. И от волны холодного шёлка по коже хлынули мурашки. ― Ох, это талант... ― ответил Транси, стараясь хоть остротой разрешить стеснение чувств. С угасанием мимолетного жара настроение сменилось. Надо бы что-то сказать, что-то предпринять, дело серьезное, или может оказаться серьезным. ― Неудивительно, что вы поселились именно тут*… Он стремительно и мягко выпрямил ногу, тем самым отдаляя Фаустуса от себя. Включил лампу. И улыбнулся ему той ничего не выражающей улыбкой, которая разливается на устах танцовщицы оканчивающей пируэт. Наслаждаясь излишним торжеством, под прицелом странно насторожившегося взгляда. ― Да и вы долго не торговались. ― Желая кольнуть самолюбие мальчишки, парировал Фаустус. И был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство. Транси молча, соскочил на пол, и, одёрнув полы рубашки, направился к себе, обернувшись через плечо, только у самых дверей: ― Вы свою цену назвали сами. У демона был настолько ошарашенный вид, Алоис не мог не улыбнуться. Едва оказавшись за преградой двери, он устало прижался к ней лбом. Теперь Транси старался взирать на происходящее спокойно и думал, что поступает правильно, отправляясь спать. Выключая «ток». Глаза медленно свыкались с тьмой, его радовало то чувство гордости за проявленную силу воли. Радовала утихающая боль в груди, привидевшаяся вдруг столь явной и свежей и такой же реально ощутимой, как медленно легшая в темноте под дверью полоска света. Молчание. У графа сердце билось в пищеводе. Он попробовал его проглотить, но оно застучало ещё сильнее. Транси знал, кто войдет сейчас, и теперь мысль о том, как он прежде сомневался в этом превращении, удивляла его: это сомнение казалось ему сумасшедшим упрямством, диким недоверием, чудовищным самодовольством! У него разрывалось сердце, как у человека перед казнью, но вместе с тем казнь эта была такой радостью, перед которой меркнет жизнь. Ожидание, страх, мороз счастья ― одно ослепительное волнение! Он знал, что Фаустус отлично видит его борьбу и холодно следит, выдержит ли он до той минуты, когда золотая нить у его ног вновь оборвется. И точно натянутая струна она лопнула. По мере того как глаза свыкались с темнотой, раскрывался перед ним рыжеватый призрак комнаты. Фаустус, оставшись в гостиной, поворошил затухающие угли в камине и вернул кочергу на место. ― «Уснули князья, закрылись засовы, день завершён; шумливые люди утихли, раскрытые замкнуты двери…*» Три ровные тени безмолвно вышли из тьмы, замерев в исполнительном поклоне. ― Приберите здесь, ― все они синхронно кивнули. Пора было начинать готовиться к новому дню. Проблема состояла в том, что со всеми происшествиями последних часов он совсем забыл позаботиться о завтраке для Алоиса. Ситуация осложнялась тем, что еду из ресторана, которую заказал Фаустус на обед, граф вовсе забраковал. Впрочем точных распоряжений у Клода не находилось, а потому, можно было немного сжульничать.***
Сияло мокрое и удивительно ясное ноябрьское утро. Маленький ресторанчик, что располагался на первом этаже дома, полнили звуки блюза Святого Луиса, авторства Томаса Морриса. Разгорающийся день не предвещал беды. ― Это роскошно, ― облизав чайную ложечку, объявил Алоис, сияющими глазами рассматривая широкую залу, переливающийся на солнце мрамор и шумный фонтан, и белые лощеные кресла. Он вышел к завтраку – вовсе с Клодом не сговариваясь – в черных брюках, белом тонком шерстяном пуловере в мелкую тёмную полоску, замшевых полуботинках с пряжками и на каблучке. Волосы у него были старательно расчесаны, и он быстрым привычным жестом изящно заправлял отросшие пряди за ухо. На столе стоял переливчатый кувшин сока. В окно лилось солнечное золото лип, и в стаканах млел лёгкий пар над поверхностью чая, жирный раздавленный ложкой шоколадный эклер, выпускал своё кремовое нутро. Разводы масла сверкали на пурпурных остатках джема в прохладной фаянсовой пиале. Граф выпил сок и, щурясь от блеска, позёвывая, положил локти на стол, упирая подбородок в скрещённые пальцы, продолжая погоню за его мыслями. Последнее время Алоиса часто занимало то, что с помощью всех сил души он пытался вообразить течение Его забот и мыслей, стараясь попасть в ритм Его существования, дабы оно поддалось и рухнуло, как висячий мост. Но так, же он ясно осознавал, что ритм этот уловив, рухнет в тот, же миг и погибнет сам. Как стало бы в любом результате подобных стремлений. Клод читал газету сидя напротив и Транси размышлял, упорно ища, что могло бы в ней заинтересовать внимание, с тем не зная, читал ли Фаустус серьёзно или это становилось ещё одной уловкой для правдоподобия его образа. А может, ему уже накануне были известны все сегодняшние заголовки, статьи и громкие отчёты? Про себя он, несомненно, называл Фаустуса тёмной личностью и ждал каждый раз от краткого диалога новых важных откровений. ― Обычную пищу, вы не едите, ― заметил, Транси, как бы, между прочим. Он улыбнулся, откидывая волосы, и ещё раз хорошенько взглянул на Клода, что бы свыкнуться с его присутствием. Оказалось теперь что демон в белой рубашке при полосатом тёмном галстуке с золотой булавкой и платочком в нагрудном кармане пиджака. Дьявольская аккуратность! ― Нет, ― сказал Фаустус, отстранив газету, ― без необходимости. Он поглядел на Алоиса, точно, ослышавшись. Поправил очки. Надеясь своим ненавязчивым жестом, остепенить особо разыгравшуюся фантазию графа, никак не ожидая подобного выпада. ― И что же, кроме душ, ничего? ― Это совершенно неважно, ― сказал демон. ― Вот почему это так интересно. ― Хорошо воспитанный джентльмен, смотрит в замочную скважину безразличным взглядом, милорд, ― парировал Клод. ― Вам бы следует это запомнить. ― Выходит, так просто, не скажете? ― спросил Транси... ― Моя правда навряд ли удовлетворит ваше любопытство, ― Его глаза за стеклами очков были совершенно покорны. ― А мой приказ, растормошит вашу неприступность, ― сказал Алоис. ― Я буду вынужден подчиниться, ― последовал ответ. Демон продолжил смотреть в газету, ― и как они были вместе прямо среди просыпающейся толпы, и пластинка поменяла исполнителя. Какое ему, графу Транси, теперь было дело до того, что окончилось существование того, загадочного, серьёзного учителя? Но при мысли, что вместе с тем ушёл самый счастливый, самый недолговечный образ Фаустуса, образ Фаустуса ― тайны, Алоис почувствовал, что не может сдержать давно одолевавшее его волнение. ― Так вот, ― молвил граф. ― Вам следует прекратить выкручиваться и отвечать мне честно. Я приказываю! Терпеть ваше раздутое высокомерие я не намерен более, и это вам тоже следует усвоить. ― Граф бесцеремонно притянул к себе иллюстрированный листок газеты, так резко, что Фаустус отстранился, несколько обескуражено. Он оплатил счёт за завтрак и сидел, теперь облокотившись локтём о жесткий подлокотник зелёного велюрового кресла. Однако, несмотря на податливую небрежность позы, хищнический взгляд, полыхающих зрачков, едва ли говорил о довольстве, сложившейся мерой. ― Действительно, ― мальчик склонил голову набок, усмехнулся, — демон… — и слегка побледнел, не более. Долгое молчание. Алоис сутулился, присосавшись к соломинке, с какой-то детской быстротой понижая уровень жидкости в бокале, и только когда у него на дне забулькало и запищало, он языком отстранил соломинку, только тогда поймав взгляд Фаустуса, который упорно ловил, всё ещё не постигая, что демон успел совершенно забыть случившееся ночью. ― Должен напомнить, что вам стоит задуматься, в качестве кого я буду находиться, теперь. ― А что не так, ― он оторвался от иллюстрированного листка газеты: где долго, поджав губы, разглядывал, теннисистку, склонённую в замахе ракеткой, кривое лицо яхтсмена под белым выпуклым куполом паруса, и отрывок очерченной парой острых линей кинорекламы. Клод деликатно откашлялся: ― В связи с нынешними обстоятельствами я не могу быть вашим … преподавателем. — Вы и раньше не особо старались, ― Алоис ухмыльнулся, подпирая щёку кулачком. И уставился на Фаустуса. — Моё положение всегда вольно выбирать господину… ― Хорошо, отстаньте, я подумаю над этим, ― перебил его Транси, поднимаясь с места, ― А сейчас, мистер Фаустус надевайте свою лучшую шляпу. Мы едем в Йорк!***
Клод посмотрел на часы. В пути минуло вот уже более часа, а Транси так и не сказал их конечного пункта назначения. Йоркшир, или Йорк, самый юг, город ― Донкастер, но дальше? Окончательная точка их странного путешествия была внезапно не подсчитана. И этот крохотный чудной проблеск удивительно интриговал Фаустуса. Более или менее изучив карту графства, он вмиг определил самый удобный и быстрый путь. Он знал, что море было неподалеку, справа от него, и, когда, следуя за двумя красными огнями, идущей впереди машины, въехал в массивный каменный провал туннеля, проследовал дальше по шоссе, слышал шум, волн набегавших на пляж. Пурпурные разливы гречихи, как он догадывался, совсем близко подходили к новой дороге, в воздухе чувствовался слабый запах, доносящийся со стороны холмов. В дымке вечных туманов, набухающий осенним солнцем, бархатный малахит равнин сменялся, каменистыми всполохами горячей меди. Алоис был, однако, преисполнен какого-то неприличного счастья, неизвестного происхождения, нахлынувшие совершенно внезапно. Он сидел неспокойно, то и дело, перегибаясь на задние кресла в впопыхах, желая уловить след убегающего пейзажа, случайной живописной картины. Он видел и ощущал себя с той безграничной радостью, какая выплывает всегда, задевши одну случайную радость, на минуту среди совершенной пустой временной обыденности. И нельзя угадать когда, эта сила приподнимет, разгонит душу, какой образ примет, откуда, возьмется. И действительно, как это всё увлекательно, какую прелесть приобретает мир, когда заведён и движется каруселью. Какие выясняются вещи! Безумно быстро неслась выглаженная тень машины по травяному скату, где цветы сливались в цветные строки. Деревья мелькали кучками и отдельно, исчезая равнодушно и плавно. Шлагбаум: ждёт велосипедист, опираясь одной ногой о землю. Каменистая сырость оврага. Пористые облака. Это страшная для души отчуждённость пейзажа, неосуществимость узнать, куда ведёт вон та тропинка, ― а ведь какая пленительная даль. Вот появиться на склоне, или в лесном разрыве и точно оцепенеет на мгновение, как задержанный в груди вздох, место до того очаровательное, до того полное благожелательной красоты, ― что кажется вот бы остановить этот полёт и туда навсегда к блаженному счастью. … Но бежали, вертясь в солнечном кипятке, поля равнины и капилляры неизведанных троп и опять ускользала удача. И сколько граф не старался ни высмотреть было в скоростной всей этой круговерти, не разглядеть, ни предметов, ни узора. Скоро работая локтями, бежал паровоз. И была дана команда, перегнать колосса. Фаустус взглянул на него и не ошибался, ― глаза Алоиса и впрямь не лишены были некоторой дымки. Но, то была дымка затаённого озорства. Мальчишка вскочил, перегнулся через водительское место, и в зеркальце промелькнула покрытая гладким солнечным лаком белобрысая макушка. Он вцепился Клоду в запястье, затрубил в резиновую грушу клаксона и Фаустус, прибавил ходу, благо шоссе было прямое и пустынное. А затем граф с широкой улыбкой снял круглые солнцезащитные очки и, поднявшись в кресле, долго махал рукой, мчащемуся по холму паровозу. Клод хотел было одёрнуть его, но мальчишка, точно взбалмошный ребенок, увернулся, плюхнулся обратно на сиденье, перекинул ногу на ногу, складывая в руках, янтарные ушки роговой оправы. В автомобиле Алоис сидел до одури близко, от него шло какое-то блаженное, живое тепло. Секунды Клод, не спускал глаз с этого лица, в котором все было пленительно: и горячий цвет щек, и мягкость губ, и детское выражение любопытных голубых глаз, и чуть заметная пушинка, прицепившая к пряди волос. Однако, чудная душа ― на быстрый взгляд, живущая стремительно, без оглядки страстно и ярко, но, как, ни странно, с удивительными просветами грусти, известной ему одному, и за которые он собственно её так ценил. Погода обернулась на глазах. Солнце куда-то делось едва они въехали в Донкастер. Город был такой сонный и пасмурный на вид, будто кто-то позабыл его навеки среди туманных полей. Минуя почтамт, книжный магазин, две три бакалейных лавки и универмаг с красной вывеской они остановились у развилки близь серой церкви, под громадой платана. Вдоль всей улицы шли зелёные ограды, садики и длинные кирпичные дома, местами обтянутые плющом. Транси выудил из бардачка карту. ― Господин Транси, не лучше ли сказать, куда именно мы едем? ― демон раскрыл на ладони в чёрной замшевой перчатке циферблат дорогих карманных часов. ― Не узнаёте? Тем лучше ― будет сюрприз, ― весело доложил граф, и ещё раз взглянул на карту. Когда на повороте они миновали указательную табличку, Клод был несколько удивлён и даже задет, при мысли что изначально не догадался о столь явно представляющемся факте. На ипподроме стоял туман, пахло конским потом и сыростью. Погода испортилась совсем. Однако, не смотря на это, трибуны медленно наполнялись людьми. Оставив автомобиль на небольшой стоянке, они направилась внутрь. У главных ворот продавец газет, коротенький, плотный старичок с рыжими усами протянул Алоису газету. Приближалось время второй скачки, и длинные тревожные очереди толпились у тотализатора, там же, близь бара, люди нетерпеливо глазели на часы, зажав в кулаке программы и готовые к уплате банкноты. ― Вы намерены делать ставки? ― пресным взглядом обведя атмосферу, поинтересовался Фаустус, когда они вышли к трибунам. Отовсюду, казалось, раздавались отдаленные голоса букмекеров, выкрикивающих ставки готовящейся скачки. ― Конечно! ― возбуждённо подхватил Алоис и, перепрыгивая лужу развезшей грязи, ступил на лестницу под навес трибун, оглянувшись на спутника. ― Или, по-вашему, мы сюда из любопытства три с лишним часа катили? Фаустус сдержался от ответа, зная манеры своего господина можно было предположить и не такое. ― Ну, и погодка тут! ― Алоис запахнул плащик и принялся застёгивать все до одной пуговицы, ворча на холод. Они шли абсолютно пустой секцией трибун, рядом длинных и узких скамеек. ― И кого же вы намерены выбрать в свои фавориты? ― с надменным сомнением в голосе, продолжил Клод. Сложившая ситуация сквозила несколько напряжённой непредсказуемостью, хотя бы в том, что подобного от графа он не ожидал. Однако чувство не ново! Да и ему ли удивляться старым добрым человеческим страстям? ― А сейчас увидим, ― вскочив на ограду, он по пояс перегнулся вперёд. Справа перед рядами фургонов конюхи прогуливали нескольких лошадей – участников, чтобы размять им ноги. Среди них был белый жеребец, с наездником в ярком красно-синем камзоле. Он выбрал с первого взгляда точно случайно, наугад. Это ли не страсть? ― Вам не чужд азарт, ― сказал Фаустус, едва он вышли из здания тотализатора, где громко трещали звонки, и люди в очередях, сбившись в кучу, стремились просунуть деньги сквозь маленькие окошечки, прежде чем их захлопнут. Эта фраза, по-видимому, похожая на похвалу, показалась Транси насмешкой; согласие опять расстроилось, и они замолчали. Ставка была мелкой, и при раскладе, стечении гонки крайне удачном, выпадало, в конце концов, чуть больше ста цельных английских фунтов. Лошади, легким галопом направились к старту. Не смотря, на холодную, безжалостную погоду народу на трибунах лишь прибавилось. Видно, ничто не могло испортить всем удовольствие от скачек. Среди толпы даже выискались несколько репортёров с фотоаппаратами наперевес постоянно, что-то записывающие в свои маленькие блокноты. Воздух оглушал высокий голос радиокомментатора, а в ушах стоял топот галопирующих копыт и звяканье подков, изредка ударяющихся друг о друга. Но, ни души не было видно в низкой пелене тяжелого тумана. Конь, выбранный графом, был в отличной форме, прыгал с изящной плавностью стиплера высшего класса, но для лидерства этого оказалось недостаточно, и он безнадежно отставал. Фаустус следил за Алоисом, точно хищный зверь, и не спускал его с глаз. Приняв вид таинственный, он стоял подле, закинув руки за спину, и не находя предлога ступить в разговор. Между тем, графу его равнодушие было досадно, как демон заметил по одному сердитому, блестящему взгляду.… О, Клод наизусть знал этот разговор выразительный, немой, но столь сильный в краткости! ― Вы замёрзли? Алоис, не оборачиваясь, сурово сказал: ― Я продрог насквозь. ― Вздёрнув воротник пальто, он судорожно втянул ледяной мокрый воздух сквозь зубы и задрожал от пронизывающего холода. Мало того, что конь проигрывал, так ещё эта погода! Поставив, одну ногу на перекладину, граф прижал колено ближе, стараясь согреться. Но ранение мгновенно дало о себе знать и, стиснув зубы от резкой боли, Алоис выпрямился, каблук гулко задрожал по пустому железу. ― Так может, уйдете в автомобиль? ― Ага, и пропустить финиш, вы пошутили, да? Пятьдесят фунтов – это, мистер Фаустус, для меня не маленькие деньги! ― Он отвернулся, кусая обветренные губы, и долго щурясь, глядел на горизонт, где за полосой тумана мелькали лошади. Первый круг закончился без происшествий. Оставалось пройти еще примерно милю, когда уже с противоположной прямой, внезапно вырвавшегося вперёд белого, стали стремительно нагонять удары копыт. Хлюпая по мокрому полю, всадники шли плотной группой далеко позади, по двое нагоняли его с большим упорством, и теперь они почти поравнялись. ― Мне стоило предусмотреть смену погоды. Будет лишним, если вы заболеете, ― произнёс Фаустус, и потянулся снять свой белый шарф. Транси обернулся, сперва не понял, потом понял и усмехнулся. ― Вот оно что, ― протянув руку, взялся легонько за другой конец ткани, ― Вот оно что… Прелестно! ― Диалог с Клодом полностью отвлёк его. Белое лицо, темные гладкие волосы. Фаустус посмотрел на его белую ладонь. Худые пальцы слегка дрожали. ― Давайте, – добавил Алоис, лучистой своей силой удерживая его взгляд. – Давайте, я замёрз… ― взгляд Фаустуса скользнул, но граф опять схватил его твердо: ― … передумали? ― Он недоуменно моргнул, словно находился в таинственном, отрешенном мире, где могло произойти все, что угодно. И произошло. Клод отпустил. Наконец лошади вошли в поворот, готовясь взять очередное препятствие. Фаворит и всеобщий любимчик толпы, гнедой ахалтекинец, с наездников в ярко зелёном камзоле, скакал на добрых десять корпусов впереди; точно совсем не напрягаясь. Белого отодвинули на дальний конец ипподрома, больше чем на полмили. Видно не было и шанса обогнать фаворита. Второй круг объехал весь, не умножая резвости, но, подходя к последнему препятствию вместе с двумя другими, дал коню шенкеля, качнул поводьями. И прыгнул точно посредине и приземлился так же далеко на противоположной стороне, оставив позади двух противников. Транси стал внезапно двигаться необычайно быстро. Он схватил с головы Фаустуса шляпу, нацепил себе и та, мгновенно съехала на глаза. Клод поднял козырёк. Алоис облизал губы, сглотнул, готовясь что-то сказать.... Дребезжащий вой финишного свистка, вернул всё на свои места. Фотофиниш. Трибуны взревели. Ещё недавний аутсайдер выиграл в одиночестве. Увидев за конечной чертой того самого коня, на которого поставил, и всадника в пестром камзоле, легко спрыгивающего на мокрую землю, Транси едва поверил своим глазам. Неконтролируемый прилив радости захватил его. Он прыгал и смеялся. Долго и тщательно пересчитывал купюры, когда они шли к машине, по скверу. Но так, же внезапно, как возросло, очарование испарилось. В тишине был слышен мягкий их шелестящий шаг. ― Выиграл! Выиграл, вы это видели? ― обгоняя Фаустуса, Транси обернулся. ― Ну, же поторопитесь. ― Он чувствовал, как Клод идет сзади, и боялся ускорить шаг, чтобы не потерять счастье, и боялся замедлить шаг, чтобы счастье не перегнало его. Демон смотрел на крохотную темную фигурку, которая крутилась на пустынной аллее. Он слушал его проворный лепет и вспоминал тысячу мелочей: какой-то, огромный шёлковый бант, голубые колокольчики, или то были стаи бархатных сизых махаонов, – как они были чудесно озарены лунной ночью, среди неподвижных, непонятных нагромождений и теней, золочёный сервиз, цепочка Альберта. ... Как давно это было? Не так уж, не так… Тут мысли его, сомкнулись в один из тех мнимо стройных образов, которые ясно очерчены только в самом сне, но бессмысленно расплывчаты перед глазами. Сравнение оказалось неизбежным. Какая-то зазубренная в своей чёткости картина, странно ожила. И демон, отталкивая навязчивую и чем-то жутковатую грезу, стал жадно искать приметы человеческие, обыденные, дабы окончательно прервать наваждение. У машины Клод предложил Алоису своё пальто, причем с необычайной живостью вспомнил, как давным-давно, у дрянного паба, он в первый раз увидел, как он двигает лопатками и плечами, сгибает прелестную шею, принимая из его рук это самое пальто. Пока они ехали до Лондона, Алоис задремал, а Фаустус не стал будить его. Погода в городе резко изменилась к вечеру, хмуростью, и теперь после заката лазурью блестели тротуары. Темные улицы понемногу светлели, разгорались огнями, падали во мрак, и скоро набирались опять весёлого праздничного света, разрумяниваясь пуще, розовыми водопадами световых реклам. Справа проплыла церковь, как туманный фантом среди озаренных воздушных гигантов, – и, промчавшись дальше, с разбегу скользнув по блестящему асфальту, автомобиль хотел пристать к тротуару. Но ещё на повороте почуяв угрозу, Фаустус нескоро промахнул мимо. Среди всех кто, в тот вечер суетно мелькал на входе, он подметил нескольких, кто выделялись, точно на радаре. По губам одного из стоявших, у тёмно-зелёного «Феррари», мужчин (открытого, что удивительно после дождя) он прочитал знакомую фамилию. Невольно посмотрел на спящего рядом Транси. Можно было конечно, пробраться, чёрной дверью, но вероятность засады, ставила, этот ход, под угрозу. А вероятность становилась велика. … Адрес же выяснили скоро. И едва они миновали ступени Алоис, как нарочно очнулся. Он огляделся, зевнул и посмотрел на демона пристально, будто стараясь, что-то припомнить, потом слегка покраснев, решительно произнёс: ― Вы что! Это же наш… Нам, ― граф запнулся, растерянно оглядываясь и, тут же вцепился в ручку двери. Машина, оставив на асфальте, черные полосы ободранной резины, понеслась вперед. Буквально через несколько секунд, выскочила на площадь. Затем, ловко лавируя в потоке автомобилей, промчалась сквозь, глубину столицы. До сего дня он успел изучить не только район, где расположились они, но районы проспекта, в других концах города. Выждав некоторое время и, убедившись, что погони нет, что их не подметили, а если и заметили, то следом не рванули, отстали, сказал: — Всё в порядке. Я предположил, вы захотите пообедать, прежде чем мы вернёмся. ― Алоис просиял, хитро улыбнулся. И с этих пор время пошло быстро. Пахло вечерней сыростью улицы, бензином и осенним кленовым листом. Уличные звуки сливались в тихий музыкальный шум, точно последний протяжный гул арфы. Всё ближе, всё великолепнее гремело по облакам пророчество бури. Громовым ропотом, помахивая вниз по тучам, по отблескам крыш. Когда он встретился с ним впервые? О, те дремучие спокойные леса! Его страхи и мысли были известны ему и поверхностный восторг, с которым он прежде, читал его, вскоре сменился лёгким отвращением. Но как он противился его по человечески демонскому обаянию! Испытывая физический холодок, когда мальчишка не убоясь его издевательски любезного взгляда, брал за холодные руки. И если в самом запале того поприща ещё можно было сквозь расписанные окна его поразительной души различить какой-то райский сад, знакомое расположение деревьев, но с каждым месяцем роспись становилась всё гуще, багровость и золотизна пылали всё грознее; и под конец было уже ничего не видно через этот страшный драгоценный витраж, и казалось, что если разбить его, то одна, только чёрная и совершенно беззвучная пустота вырвется наружу. Но как он опасен был в своём расцвете, каким ядом прыскал, каким бичом хлестал, когда задевали случайно эту стеклянную хрупкую яркость! И точно вихрь, прокатываясь, по всему, что влекло его детское любопытство, он оставлял за собой голую гладь, где ровнехонько лежал бурелом да вился ещё прах. Его гибкость и хваткость восполняли недостаток образования, точнее полное отсутствие оного. В совершенстве изучив человеческую природу, он особо довольствовался званием читателя, никогда не понимая… ― …В полоску извольте… Мужчина, за прилавком в аккуратном чёрном костюме завязывал, вертел на руке галстук, соблазняя покупателя. Быстро открывал плоские картонные коробки. Потом подошли к витрине, и Транси стал выбирать не то чулки, не то длинные гольфы и шёлковые носки. И там же, напротив, был лоток, где старушка в митенках продавала разные открытки, планы, веера цветных снимков. Неожданно Алоис схватил Клода под руку и молча, повел мимо пяти, в ряд сиявших витрин. В них, как в оранжерее, млея на голубых и кремовых прямоугольниках, чередой мелькнули галстуки, переливистые креповые платки, а в глубине, как бог, позади этого, стояла на манекене с восковым лицом опаловая пижама. Не дав засмотреться, он быстро провел его мимо прочих витрин: гуськом мелькнули ряды блестящей обуви, марево пиджаков и пальто, мягкие груды кепок - восьмиклинок*, перчаток и тросточек, солнечный рай спортивных вещей. В случайном книжном магазине, дама со странным снисхождением к книгам вообще, давала ценные советы, что стоит прочесть, а что покажется слишком серьёзным, что увлекательно, и где подробней описана нудная человеческая драма. Улица, завлекая в сторону один из номеров трамвая, начиналась с угла людного проспекта, и затем долго тянулась в свете больших радостных реклам и витрин, но точно решив поменять всё, сворачивала возле круглого сквера. И там же вновь шли горящие торговые ряды, лавки и маленькие трактирчики. Скоро минуя, какой-то случайный магазинчик Алоис нырял в другой и тайным галерейным коридором под навесом, (где тоже беспрерывно кто-то торговал всем, начиная от всякой дешёвой блестящей бижутерии и журналов до шляп, шарфов и меховых палантинов) переходил в следующий. Где тускло, пахло миндалем и продавец, завидев посетителя, скоро тушил о край пепельницы дешёвую папиросу, вяло порывшись, выкладывал на прилавок, то зеркальца, то подвязки, кошельки, прозрачные флаконы с запахами, обитые красным бархатом картонки с галстучными булавками, запонками, часами на тонких кожаных ремешках, перчатки и пояса. Среди общей этой звучной суеты он проходил, свободный, довольный и очарованный, в пурпурном плаще, делая свои наблюдения, говоря о разном. В крохотной кондитерской на углу был куплен свёрток мармелада, потом еще, какая-то сладость; Транси тщательно выбирал, перегибаясь вперёд, поднимаясь по-детски на цыпочки и поводя указательным пальцем. Не успевал Клод увидеть заинтересовавшие Алоиса рубашки в витрине, как граф уже с удивительным проворством, ориентируясь в шумном мире звуков, лишь улыбаясь шире, пропадал под аркадами, в бисерной полутьме обувного салона напротив. Где долго мерил какие-то туфли, смотря на ярлычки с ценой, точно силясь выяснить их возраст; затем потребовал непременно таких же, но чёрные, и когда после пятнадцати минутного шелеста, такие же чудом нашлись, он вышел, вместе с Фаустусом, так ничего и, не купив. Под конец прогулки, на заднем сиденье авто были оставлены полдюжины цветных пакетов и коробок набитых нежной бумагой, где покоилась та или иная обновка. Всё больше он влюблялся в Лондон: в бурлящий поток этих живых, шумных улиц, пленительно дразнящих своей суматохой, кружащих голову запахов, в манящие обрывки песен и смеха, в суетность этих влажных петляющих улиц, где сплетались вереницы теней и людей и блестящих авто. В царящий всюду дух обезоруживающих возможностей и развлечений. Изменив заведениям очевидным, он облюбовал приличный, но скучноватый и переполненный сад-ресторан, на открытой крыше отеля, обнаружив, крайне восхитительным, заурядную приманку: оркестр из нескольких миленьких дам. ― Вот это жизнь, ― Алоис увлечённо посмотрел вниз. Он стоял у низкой зелёной изгороди, с пышными цветами в больших каменных вазонах и любовался сказочным видом на пересечение двух ярчайших улиц центра. При первом же взгляде горящая реклама, какого-то модного напитка, ударяла в глаза с десятком вывесок, мелких и крупных заведений, того же типа, густо разбросанных вокруг и сверкающих точно рождественские гирлянды. Они расположились рядом на угловом красном диванчике. Играла музыка. ― Как думаете, сколько здесь метров? Умопомрачительная высота! ― он подхватил со столика коктейль. ― Наверное, завтра мы могли бы сходить в кино, на этот, ну, … Их вывески по всему городу. Я уверен, будет интересно. Надо глянуть. Закажите билеты? ― Граф поднял фужер к губам, невольно встретился глазами с Клодом. Демон хотел было ответить, но тут на залу нашла эпилепсия рукоплесканий. Перелилось шумное волнение. ― Вам тут не нравиться? ― Алоис отставил бокал, слизнул последнюю каплю с цветастого зонтика и несколько раздосадовано, опустился рядом с Фаустусом. ― Отчего же, это вполне, пристойно, нежели то, что было вчера. ― Да вы настоящий ценитель! Только брюзжите как древний сухофрукт, ― тут он склонился к Фаустусу совсем близко, невольно коснулся колена и произнёс с озорным огоньком в глазах: ― Хотя, признайтесь, сколько вам лет на самом деле? ― Ваша любознательность, поражает. ― Ровно как и ваше упрямство, ― с лёгким раздражением улыбнулся, Транси, ― Идёмте! ― он вскочил, расправил руки, как птица, и глубоко вздохнул, с широкой улыбкой. ― Идёмте, мы будем ужинать, где ни-будь, ещё, на Брик Лейн, там, или на Шафтсбери-авеню. Всегда хотел попробовать новенькое. ― Чем же вам не угодило здесь? ― Всё слишком прилично, ― не успел Клод заметить, как мальчишка, нырнул в толпу и скрылся с глаз. Фаустус расплатился и нагнал его только на ступенях вестибюля. Алоис двинулся, уходя от него, как только заметил. И на перекрестке, Клод принужден был остановиться: гнали чередой автомобили. Тут граф его опередил, едва-едва не угодил под машину и, отскочив, остался рядом. Засветился зеленый диск. Чудовищное тяжёлое небо громыхнуло и лязгнуло. Незаметно для себя они очутились на городской площади, у музея, где Транси заблудился среди громадных мраморных ног и дважды обежал кругом исполинского колена, пока не увидел опять господина Фаустуса, который искал его. Заморосило. По окончании колоннады Клод вышел, раскрывая зонтик. Капли норовили залететь под зонтик, попадая в глаза. Они стояли у афишной тумбы, с яркой вывеской о цирке, с изображением большого свирепого тигра, Алоис доверчиво, стал соображать, где они собственно оказались, и, коснувшись каменной тумбы, посмотрел на свою ладонь, полную зернистого холодка, точно мог прочесть на ней ясное знание всего того, что волновало его в тот вечер. Удивительная вещь: от простора и пестроты вокруг, графу становилось только тяжелее, матовее, ― и потому ли, что все новые впечатления проносились мимо, слишком быстро, или потому, что ему хотелось поскорее выбраться в уютную тишину, начать с господином Фаустусом деловой разговор, его охватывала странная тревога. И лицо его было растерянное бледное ― явно от счастья. Вчерашний день, и сегодняшний выглядели какими-то новыми, неуклюжими, и в них смутно проступали еще неясные, но важные очертания. И виделось, словно тот гнетущий мутный туман, в котором тонули, и проявлялись холмы Лидса, – этот дождь, эта тонкая дождевая сырость проявляла в его душе лощёные образы. Снова промокший, веселый, сероглазый господин, верный водитель отца, под таким же дождем торопливо провожал их с братом к воротам Академии, и прошагал мимо, и исчез в суматохе памяти. Снова в их маленькой гостиной, при матери, тот француз гимнаст, долговязый франт с грязными перчатками и рапирой наперевес, тряс его ладонь, после урока, и граф не сразу вырвал её. И снова, – этот образ был близкий, – педантичный юнец с замечательными синеватыми отблесками на чёлке ворчал, отталкивая его руку, что он, конечно, опять придет к нему в комнату, опять опоздает к отбою. И Алоис улыбался и смутно жалел, что плохо знаком с Фантохайвом. Вместе с ними, с этими людьми, сумбурно, холодноватыми ладонями, прикасавшимися к нему, Алоис шагнул под зонт Фаустуса. Ему казалось, что накануне он попал в смутный и неповторимый мир, открывшийся перед ним в этот один короткий будничный день, где все было ново и неизвестно, ярко и переменчиво. И разнообразие происходящего могло обернуться так что, утром он вовсе не просыпался и в действительности, всё было лишь новой полосой его сна. Клод ничуть не похожий на бывшего учителя латыни, который носил гаун. Лощёная мрачность и двуличие в его облике, примечаемое временами, за общением, ― теперь обнаружилось целиком, словно всегда являлось его истинным, его ядром, которое сейчас открылось теперь без оболочки. И вместе со всем, он получался преткновением, от которого решалась вся его судьба; существом, которым ему было сказано распоряжаться, как только возможно, ― становясь этим дальше, недоступнее, выше, даром, что знакомы были. Идя перед Клодом по панели, он скоро, борясь с желанием, говорить очень открыто, обращаться, лично, болтал об отвлечённом, о свежести города, о магазинах, об удивительности и безумии этого вечера. Следующее же заведение оказалось, куда более прозаичным, и одна только бисерная занавесь на входе, кричащего малинового цвета, ярко и точно сообщала разом всё, об этом «заведении». Однако посетителей внутри было куда больше, чем в самом роскошном и дорогом ресторане. В независимости от статуса, толщины кошелька, цвета кожи, люди, словно мотыльки, летели, притягивались на слепящие огни, в эти тесное мрачное помещение, с оглушающей музыкой и непрекращающимся смехом, развлекаться насколько хватит сил и средств. Но когда эквивалент этих самых средств иссякал, а сил лишь прибавлялось уходить, никто не намеревался. Был ли то побег от предрассудков и строгости общества или жажда чего-то живого и нового после страшных лет? Морось перешла в сильный дождь. Но и звука не было слышно за каменными стенами, в торжествующей суматохе веселья. ― Как вам? ― произнёс Транси, стараясь перекричать толпу и развязно устраиваясь в кресле, где густо сапфировые и лиловые глаза прожекторов сцены только резали глаза. ― Меня признаться удивил факт, ― Клод отстранил газовую штору, ― что вас пустили… ― Оглянитесь вокруг, это было чересчур легко! ― Транси рассмеялся, вскрыл меню. ― Но если вам и тут не нравиться, то идите сразу в монастырь там и спокойно и музыка не докучает. Граф злобно прыснул и с очаровательной улыбкой, стал что-то объяснять официанту, хлыщеватому юнцу с девичьим румянцем до самых глаз и зализанными волосами. Отвлёкшись, Алоис заметил в глазах Фаустуса то же упрямое вожделение, которое уже раз видел, но теперь оно никоим образом не относилось к нему, на него он не смотрел совершенно, направив жадный взгляд в толпу. ― Принесёте мне содовой со льдом? ― желая отвлечь, обратился граф к демону, но ответа не последовало. От Фаустуса исходило странное тревожное напряжение, холодное предчувствие бури, щемящее душу ощущение тревоги. Транси сел ровно. ― Я полагал обсудить ту квартирку, что мой дядюшка заложил. Я долго обдумывал это и спланировал…, ― он запнулся на полуслове, увидев, как Клод, поправив очки, молча, поднялся, собираясь уйти. ― Вы чего? ― Разве вы не хотели пить? ― переспросил демон, как-то до ужаса просто, словно вопрос графа единственное, что отвлекло его и запомнилось. Транси промолчал и Фаустус без помех ушел. В зале, уже начались танцы: много кто танцевали сами по себе и мужчины двигали перед собой пятившихся молодых девиц, выписывая бесконечные неуклюжие петли, сплетаясь в затейливом модном изгибе тел, и каждый на свой лад. Клод протиснулся к барной стойке. ― Развлекайтесь, мистер Фаустус? ― томный голос, без сомнений, обратился к нему. Высокая молодая особа, сидела прямо, чуть высокомерно закинув голову, и кладя ногу на ногу, каблучком опиралась о хромированную перекладину табурета. ― Мисс Анафелоуз, не ожидал, увидеть вас тут, ― скорым жестом он заказал один из полюбившихся Транси коктейлей. ― Всё намеревалась спросить, как вы поживаете? ― она легонько стряхнула пепел со своей сигареты в длинном мундштуке. Бегающий тусклый свет придавал некоторую расплывчатость, ее чертам, искрясь на шелковистых узорах, которыми было расшито тёмно-синее платье. С каждым своим движением она ненароком поправляла меховое манто, скользившее по её обнаженным плечам. ― Не очень, не очень…. Вот уже вторые сутки меня беспокоят паразиты. ― Что же вы от них не избавитесь? ― Я бы и рад, только, как известно лучше уничтожать сразу весь улей. А они такие мелкие и шустрые что никак мне это не удаётся, разбегаются, или вовсе под ботинок заползти норовят. Приходиться давить, ненароком. ― А вы поманите, их на приманку, ― Она слегка подалась вперед. ― Пчёлы, они же мёд любят. ― В том то и загвоздка, ― Клод самодовольно строго поправил на переносице очки, ― что приманка всегда при мне. ― Что же удачи, но будьте настороже мистер Фаустус, ― рука в бархатной перчатке грациозно подхватила со стойки маленькую тёмную сумочку на цепочке и девушка собралась удалиться. ― Не только пчёлам мёд нужен. ― Слегка придерживая платье на бедрах, она покинула собеседника, растворившись в толпе. Однако, не успел демон отойти, к нему присоединились незнакомцы, мгновенно возбудившие в нём и раздражение и любопытство. Безошибочным своим чутьём он уловил одно: эти ― не как все. Обычный смертный ничего бы такого опасного на первый взгляд в них не увидел, но демон заметил. Тот, который стоял, справа, был высоким, в сером костюме и шляпе, с траурной миной на экспансивном загорелом лице. Глаза у него бегали и сверкали, как у заговорщика. Его рослое тело все время дергалось, руки неугомонно прокручивали, что-то блестящее между пальцами. Клод определённо решил, что этот человек должен убивать, не спрашивая, и скорее всего, предпочитал холодное оружие. В нем было что-то от полоумного мистера Габриеля, с той лишь разницей, что у того жестокость была порождением нервической инфантильности, а у этого пагубного влияния наркотиков. Кокаин, определил Фаустус. Второй - маленький, с чрезвычайно бледным землистым лицом, с круглой головой и зализанными назад волосами - был мало похож на итальянца. Должно быть, он был, откуда-то из Ирландии. Толстая лакированная трость со стальной пяткой, на которую он опирался, явно говорила о старой травме ноги. Хоть с виду это и не было заметно, ― он ничуть не хромал. Двоих стоящих позади демон мгновенно рассмотрел с не меньшей тщательностью. У одного из них на шее виднелся давнишний шрам, он производил впечатление больного человека, явно знающего о своём недуге, и держался к ситуации несколько отстранённо. Тем не менее, все четверо были при новеньком оружии. Шум усилившегося дождя ворвался в залу и мгновенно стих. Транси подпевал музыке хрипловатым ритмичным полушепотом. С тех пор как Клод ушёл, минуло уже достаточно, что бы, заинтересоваться его поисками. В конце концов, это было просто не вежливо, под столь эфемерным предлогом, пропасть неизвестно куда и бросить графа одного. А потому Алоис твёрдо решил, что если господин Фаустус не появиться в поле зрения в ближайшие двадцать секунд, он сам пойдёт и разыщет его. Но на пятнадцатый секунде, счёт был непредвиденно прерван обходительным жестом официанта, возникшего столь шустро, что царившее всё это время напряжение, заставило Транси вздрогнуть. Перед ним был поставлен бокал содовой со льдом. ― Эй, это ещё что? ― Господин что делал заказ, сказал принести напиток к этому столику. Он попросил, передать, что бы вы никуда не уходили. ― Серьёзно? А сам он где? ― Он и другие господа вышли, ― произнес гарсон, учтиво, указав на дверь в самом дальнем и тёмном углу зала, который с трудом просматривался сквозь вакханалию толпы. В лучах напряжённого взгляда всё начинало млеть и слегка расплываться. С бьющимся сердцем Транси выбежал на улицу. Все это было вовсе не смешно. Ливень налетел на него точно каменный град. От грохота зазвенело в ушах. Тело оказалось в тесном, мучительно холодном мешке, сердце напрягалось невероятно. И тотчас же в тёмно-синем небе тронулась, проехалась глухая груда ― отдалённый гром. Грохотание за грохотанием ломало своды. Тупик каменных стен, душная сырая мгла, лоснящаяся брусчатка. Ноги промокли. Шум работающего автомобильного двигателя, пробежал, справа и остановился. С трудом фокусируя взгляд, Алоис отыскал за стеной воды несколько мужских фигур. ― Господин Транси, вы пойдёте с нами, ― он подбежал, схватил за воротник плаща, поднял и сомкнул, как будто старался укрыть его от малейших капель дождя. Но это был не Клод. ― Ну, ты богомол, клешни убрал! ― закричал Алоис, со всех сил оттолкнул от себя совершенно не знакомого человека, новый костюм, пылающий галстук. ― Алоис, успокойтесь, ― кто-то грубо взял его за локоть, рывком оттаскивая в сторону. От встряски, у графа перехватило дыхание. Взгляд Клода разом его оглушил. Осознание, что сейчас случиться нечто ужасающее, пришло, но на лице у него была улыбка и кажется довольная, и его рука, тянулась обречённая встретить пустоту, эту пустоту предчувствовала и всё-таки до конца пыталась довести жест, звеневший у него в голове. И голос, переданный за стеной дождя как некоторое заботливое беспокойство, исказивший тяжёлый тембр, было на самом деле совершенно, исключительным бешенством, которого он до сих пор не слышал ни в одном человеческом голосе. И как живая картина застала эта сцена у графа в памяти: блестящая мокрая темнота, он, не знающий что делать с вытянутой рукой, справа мужчина слева мужчина, глядящие оба почему-то не на незнакомца, а на Фаустуса, и сам незнакомец в палевом Честерфилде, с модным воротником, такой темный, глаза прищурены. ― Вот, что, мистер Фаустус, ― произнес гость, ― отойдите-ка от него, мальчишку мы трогать не будем, можете не защищать. Мы бы хотели взглянуть на ваши документы. ― Как вам будет угодно, ― согласился невзрачно демон. Одним взглядом он охватил всю картину. Безжалостно посмотрел на Транси. Глаза его широко открылись. Алоис смотрел на демона пристально, со злобой и недоумением, но был смертельно бледен. А в зрачках его читалось ожидание какого-нибудь чуда. ― Том, уведи его. ― Кивнул один из них в сторону графа. Главный, в палевом пальто, удовлетворенно что-то буркнул водителю и отошёл, удостоверившись кивком. Алоис окатил его яростным взором. И в мгновение всё обрушилось, совершенно беззвучно ― как на экране, засуетилось, захлестало по воде. ― Отойдите! ― буквально прорычал Фаустус, за доли секунды он грубо отстранил Алоиса, прежде чем неизвестный успел даже коснуться. Ударившись о стену, граф обмяк, повалился на груду ящиков. Рука демона, стремительно зашла глубоко в левый отворот пиджака. И в ту же секунду метнулась вперед, распрямилась как пружина, и в воздухе сверкнуло лезвие брошенного ножа, как белый язычок пламени. Раздался оглушительный выстрел. Бесшумная пуля и бесшумный клинок промелькнули друг мимо друга, и зрачки двух людей устремивших их расширились от боли, когда достигли они каждый своей цели. Незнакомец лежал, поджав колени, будто пытаясь подняться. В его шее, рядом с яремной веной, торчала золочёная ручка столового ножа. Голова была откинута назад, шляпа слетела, укатилась, глаза неподвижно смотрели в небо. Изо рта, стекала по подбородку струйка крови. ― Да кто он, чёрт побери, такой! ― В тот же миг худой человек у машины шагнул в направлении Клода, превратившись сразу в очень небольшую мишень. Фаустус силой ударил его кулаком в грудь. Тот скривился от боли, но получил новый удар в голову, вынудивший его откинуться назад. Демон слегка напрягся, и рука, прямая и твердая, словно доска, дернулась вперед. Что-то жуткое было, в его нечеловеческой точности и кажущейся простоте. Алоис заставил себя подняться на ноги, сделал шаг вперед. В это мгновение что-то сверкнуло рядом с ним. Он понял, что произошло, отвел взгляд от темной фигуры, раскинувшейся на мостовой, которая была только что человеком, а сейчас обратилась в холодеющую плоть. На миг графа охватило чувство протеста против этой жизни, заставившей его, Транси, стать свидетелем, а может и причиной, холодного убийства. Но это восстание не было обращено против Фаустуса. ― Клод! ― С надрывом и ужасом закричал граф. Забыв о боли, он бешено кинулся к демону, зашлёпал по воде, чуть не упал, ледяные штаны прилипли к голеням. Внезапно прогремевшая где-то совсем рядом автоматная очередь, рассекла темноту. Звякнула пустая гильза. ― Не стреляй, мальчишку заденешь! ― прокричал охрипший голос. ― Хэмилт, сказал брать их живьём. Один из ножей демона вонзился в спину гангстера. По белой рубашке, под раскрытым макинтошем расплылось широкое кровавое пятно. Этот незнакомый человек был мертв. Чужак с автоматом, вскочил и бросился бежать к машине. Там на подножке, водительской дверцы, стоял мужчина, который размахивал рукой, выкрикивая что-то. Машина, в дождливой ночи, взревела, точно раненный зверь. Транси почувствовал, как по его спине пробежала ледяная струйка. Незнакомец встал, выпрямился и, сделав шаг вперед, рухнул на землю, ударившись головой о камни. Просвистел нож. Бросивший его целился в третьего, выбежавшего из тени авто, в компании сразу двух, уже известных. Один из них поднял руку с пистолетом и приготовился к выстрелу. Упал, будто споткнувшись, и неподвижно замер, другой обернулся и скрылся в салоне. Машина покатила. ― Я же просил вас никуда… ― демон второпях стянул с себя пальто и, опустившись на колено, накрыл, уже успевшего изрядно намокнуть, Алоиса с головой. Блики очков скрывали глаза и были забрызганы кровью. Он двумя руками, спокойным жестом зачесал волосы назад, сорвал очки. ― Ещё раз попробуйте меня бросить, не предупредив! ― он поднял свою ладонь, посмотрел на стекающую по пальцам кровь, и нервно улыбнулся дрогнувшими губами, вновь посмотрев на демона.