INFANDUM RENOVARE DOLOREM
And I'm just holding on alone И я просто держусь в одиночестве While I tell myself that it's in my mind Пока твержу себе, что всё это происходит лишь у меня в голове Dark — Palisades
— Вау, ты же тот самый фрик из моей параллели! — ко мне подбегает какая-то девчонка, задорно махая рукой, словно встречает давнего знакомого. Я не обращаю на неё никакого внимания, сильнее сгорбившись, чтобы скрыться от чужих глаз тех зевак, кто обернулся на меня после её выкрика. Но этой девчонке плевать на лишние уши: она равняется со мной, заинтересованно наклоняя голову. Как попугай, честное слово. Я пытаюсь сделать лицо ещё хмурее, чтобы точно спугнуть назойливую муху около себя. Но она настойчиво не собирается слезать. — Как тебя зовут? — спрашивает она и протягивает руку. — А меня… — Отвали, — грубо перебиваю я, быстрее перебирая ногами. — Тебе в ту сторону? Мне тоже! — Отстань от меня, не поняла, что ли? — я отхожу от неё на несколько шагов. — Чего тебе вообще надо? Я прекрасно понимаю, что следует за тем, когда слышу обзывательство в виде фрика или же шизика: меня либо избивают, либо выкидывают мой рюкзак в мусорку, либо просто начинают насмехаться. Хоть эта идиотка слаба даже для меня, я продолжаю быть настороже. Она лишь удивлённо моргает своими золотыми зенками, якобы не понимает, о чём я говорю. Но у меня нет желания повторять свой вопрос, поэтому я просто молча иду дальше, стараясь не оборачиваться. — Почему ты такой недружелюбный, фрик? — хохотнув, она снова подходит ко мне и останавливается перед лицом, призывая меня остановиться. — Я всего лишь хочу подружиться с фриком. — Перестань называть меня фриком, — я морщусь от мерзкого прозвища, собираясь обойти девушку, но та нагло перекрывает мне весь путь, отчего я раздражаюсь сильнее. — Буду так называть, пока ты мне не назовёшь своё имя, — она настойчиво скрещивает руки, ожидая ответа. — Хитоши. Хитоши Шинсо. Довольна? А теперь дай пройти. — Хитоши? Тогда буду называть тебя Хитом, — она усмехается над собственной дурацкой идеей. — А я Сецуна. Теперь мы друзья. Я недоуменно морщу нос, не понимая её логики. — Друзей так не заводят, — говорю ей. Она поднимает брови. — Почему это? Всё же правильно я делаю. — Назвав кому-то своё имя, ты не становишься его другом, — я действительно недоумеваю над её легкомысленностью. Она всерьёз верит в это? — А как тогда иначе? — Не знаю, нужно больше времени, чтобы… — я цыкаю. — Короче, ты узнала моё имя? Значит, можешь уходить. — Да ладно тебе, — улыбается Сецуна. — У тебя же нет друзей, верно? Так вот он, новенький, в виде меня! — Да не нужны мне друзья, — устало отвечаю я, понимая, что её упёртость мне не перебороть. Да и не собираюсь я бороться с ней. — Отстань уже. — Всем нужны друзья, — настаивает на своём она, наконец, освобождая мне проход. — Я это знаю. Поэтому я и пришла к тебе. — Да делай что хочешь, — я решаюсь выслушивать её лепет до тех пор, пока не сверну за переулок, хоть это и будет в противоположной стороне от моего дома. Самое главное — избавиться от этой девчонки, которая точно пристала ко мне ради чего-то. Только ради чего, понятия не имею. Я чувствую, как какой-то предмет дёргает меня за руку. Хотя нет, не чувствую. Ощущаю дискомфорт. Поворачивая голову, замечаю, как Сецуна беззастенчиво тычет в меня подобранной палкой, острым концом нажимая мне на плечо. — Ты чего творишь? — ошарашенно спрашиваю у неё, выдергивая из её руки чёртову палку. Сецуна, увлекшись до того, что высовывает язык, только тихо усмехается. — Так это правда, что ты не чувствуешь боли? — она с восхищением смотрит на меня. — Как же круто! Ни хрена не круто, — хочется бросить ей в лицо, но я молчу. Её восторг мне совсем не понятен. — То есть, даже если твою руку машина проедет, ты ничего не почувствуешь? — допытывается Сецуна. Я в который раз за короткое общение с ней округляю свои глаза. — Зачем тебе об этом знать? — Хочу получше понять, как люди могут жить без боли. А как же холод? Ты замерзаешь зимой? Наверное, температуру ты все-таки ощущаешь. Я не особо сильна в биологии, но нервы-то у тебя работают стабильно, правда? Или твоя болезнь сказывается на твоей сонливости и рассеянности? — Ты только ради этого ко мне приклеилась? — рассерженно говорю я. — Если так интересно, то иди книжки почитай, а ко мне больше не лезь. — Если тебе тяжело об этом говорить, то мог бы сказать об этом раньше. Я бы не лезла. — Мне не тяжело. Мне просто это не нравится. — А ты не чувствуешь все виды боли или только физическую? После её вопроса я останавливаюсь, косо глядя на Сецуну. — Чего? — честно сказать, я не до конца смог вникнуть в смысл её слов. Сецуна тоже останавливается: её руки спрятаны за спиной, короткие тёмные волосы слегка подрагивают от ветра, яркий свитер никак не вяжется с короткой джинсовой юбкой, скорее, делая образ девушки более неряшливым. А золотые глаза задумчиво и как-то странно смотрят на меня. — Ты не ощущаешь только физическую боль? А, например, чувство радости, печали, обиды тебе знакомы? Чувствуешь любовь или влюблённость? — Сейчас я чувствую только раздражение, — отвечаю я, всей душой не стремясь начинать беседу о чувствах. Противно. — И почему ты начала болтать о чувствах? Тебе о боли нужно узнать или что? — Но ведь чувства — это всё боль, — произносит Сецуна, снова наклоняя голову. — Тут только дело в её количестве. Но я не говорю о боли как о чём-то плохом. В боли и есть смысл жизни. — Я совсем не понимаю, что ты несёшь. — От боли мы познаём и все наши чувства, которые помогают понять жизнь. Если бы я могла ещё сильнее ощущать её, я бы ответила на многие вопросы, что тревожат меня. Разве боль не делает нас людьми? Сказать по правде, я никак не мог выбросить этот наш разговор из головы. Её голос звучал так таинственно и в определённом образе чарующе, но вот слова, которые этот голос произносил, оставались для меня пустыми. Простая девчонка, которая любит мечтать, — я характеризую её именно таким образом. Потому что больше никому не взбредет в голову романтизировать представление о боли. — Ты мазохист? — приходит мне в голову, потому что иное я не могу выразить. — Типо любишь, когда тебе боль причиняют? — Нет, — улыбается Сецуна. — Я просто люблю жизнь. Разве это плохо? Шинсо, очнувшись, скептически оглянул невзрачное здание, куда его привёл Токоями. — И это ваш ночной клуб? — скучающе спросил он, толкая носком кроссовка валявшуюся на полу вывеску. — Выглядит, как обычная помойка. — Здесь идёт ремонт, идиот, — низким тембром ответил Токоями, открывая дверь. — Никто не обещал тебе королевские хоромы. Заходи давай. Шинсо оказался в длинном коридоре: стены были окрашены всевозможными стрит-артами, на потолке пристроена одна небольшая неоновая лампа, которая окутывала пространство искусственной освещённостью едким красным светом. Парень сморщил нос от противного сырого и тухлого запаха стен вперемешку с дрянным табачным дымом и пылью с улицы. — Ты сюда не глазеть пришёл, — подтолкнул его Токоями, вынуждая Шинсо идти вперёд. Он только сжал губы и открыл следующую дверь. Он подумал: если бы всё пошло так, как он и хотел, он бы наслаждался, входя сюда? Был бы рад тем, что, наконец, обрёл желанную свободу? Чувствовал удовлетворение такой жизнью? Шинсо никогда не был удовлетворён своей жизнью. Мало бы что изменилось, если в тот злополучный день он бы нажал на курок. — И зачем я здесь? Я вроде думал, что… — Сразу будешь дурь продавать? — продолжил за него Токоями. — Размечтался. Шигараки по своей доброй душе позволил тебе разбираться здесь. Наслаждайся. Бар, хоть и небольшой по вместительности, был получше обустроен, чем коридор к нему. Стоящие в середине зала столики, верно, будут отодвигаться в сторону, чтобы освободить танцпол с уже настроенной сценой для диджея. Прожекторы по краям зала были выключены, так что свет здесь был простой, приглушенно-теплый. — И? — Шинсо раздвинул руки. — Что мне здесь делать? — Тащи ящики с бухлом со склада, — недовольно приказал Токоями, указывая на дверь сбоку от барной стойки. — Уронишь что-нибудь или разобьёшь — платить будешь. Надоело с тобой возиться. Честно говоря, Хитоши тоже не радовался такой компании, и желал, чтобы эта мерзкая личность свалила по своим делам, не мешая работе. Но Токоями, наоборот, включив какую-то рок музыку, присел у барной стойки. — У тебя своих дел нет? — угрюмо спросил Шинсо, притащив из склада увесистый ящик и поставив его на пол. — Хоть Шигараки тебя принял к нам, я до сих пор тебе ни капли не доверяю, — сказал Токоями, впиваясь в спину парня тяжёлым взглядом. Если бы Шинсо мог чувствовать, он бы точно вздрогнул от такого. — Поэтому я буду следить за тобой. «Прекрасно, — мысленно произнёс Хитоши, ногтями разрывая скотч на коробке. — Теперь меня здесь и одного не оставят. Чёртов Токоями со своей подозрительностью! И как же мне тогда найти шпиона?» Рок стал громче, раздражая барабанные перепонки. Шинсо просто ненавидел эту какофонию страшных и отвратительных звуков, которых и музыкой назвать язык не поворачивается. Токоями, заметив кислое выражения его лица, специально включил звук сильнее, довольно ухмыляясь. Но Шинсо потерпит. Иначе просто разобьёт эти бутылки, и его сюда точно больше не пустят. Он на это очень надеялся. — Йоу, братан, сделай тише! — закричал какой-то байкер, вошедший в бар. Токоями, цыкнув, соизволил убавить этот ужас. — Ты где шлялся? — спросил у него Токоями. — Ездил за нашим бедолагой в колонию, — хмыкнул мужчина. — Джин ещё будет должен мне за личное такси, чтоб его. Джин? Шинсо замер, навострив уши. Он же под стражу заключён, почему его вдруг освободили? Похоже, связи у мафии Лос Анджелеса гораздо больше, чем они представляли. Нужно будет сказать об этом Мидории и Мономе, они точно что-то придумают. — Так где его черти носят? — спросил Токоями. — Небось, снова болтает со всеми подряд, — противно хохотнул пузатый байкер. — Его хрен отцепишь потом. — Ах, как приятна свобода на вкус! — бодро и воодушевлённо вламывается в бар тот, кого Шинсо хотел видеть в последнюю очередь. Бубайгавара присвистнул от неплохой, по его мнению, обстановки, подходя к Токоями. — Дружище, сколько лет, сколько зим! — Джин весело поприветствовал парня, плюхаясь на свободное место. Хитоши как раз наклонился поднять очередной алкоголь, так что его не было в поле зрения мужчины. — Как ты поживаешь? — Тебя не было всего неделю с лишним, не делай вид, словно отсидел десятку, — хмыкнул Токоями. — Хорошо было на зоне, а, Джин? — Это было чертовски ужасно! — ответил Бубайгавара. — Это было круто! Столько знакомых и приятелей своих повстречал там — не поверишь! Честно говоря, первые деньки мне не задались: паёк был дерьмовый, заняться нечем, но я нашёл одного типа, который согласился рубануться в карты. И ты представляешь — я просрал ему две сотни! — Джин захохотал. — Так потом мы с моей братвой так его отделали да ещё и обчистили по всем карманам, что он целый день по нашему крылу голый щеголял! Ха, представь: огромная жирная задница вместе с вот таким вот фингалом и несколькими выбитыми зубами! — Я понял, что ты знатно там повеселился, — Токоями прервал его поток слов и громко стукнул по стойке. — А у нас новенький, ну-ка представься, видеть тебя хотят. Вылезай! Сильно сжав челюсть, Шинсо медленно поднялся, крепко зажимая в руках бутылку. Весёлое лицо Бубайгавары мигом преобразилось в серьёзное. — А этот что здесь забыл? — Да вот, реабилитироваться вздумал, — прыснул Токоями, грубо схватив бутылку из рук Хитоши. — Шигараки он понравился, чтоб вас. Задобрили его пачкой пропавшего товара. — Ты, пацан, уже слишком далеко залез, — Джин угрожающе тыкнул пальцем на Шинсо. Хитоши непринужденно сгорбился, стараясь придать фигуре более расслабленный вид. — Да брось ты, Джин, — Токоями помотал бутылкой с коньяком. — Давай лучше выпьем за твоё освобождение. — Ты хоть знаешь, что этот уродец сделал, а? — Бубайгавара встал с места, возвышаясь мощной стеной перед хилым парнем. Благо, что их разделяла барная стойка. — Это он меня в тюрягу упёк, сволочина эдакая! — В каком это смысле? — теперь и Токоями настороженно посмотрел на него. — Да в прямом! — воскликнул Джин. — Из-за того, что он не дал мне своей тушей в Бакуго стрельнуть, так ещё и толкнул, проход тому освобождал. Бакуго мне так мощно проехал стеклом по лицу, я ему это ещё припомню, — мужчина указал на розоватые шрамы, затянувшиеся грубой щетиной на щеке. Он снова ткнул на Шинсо. — Но вот этот — я изначально думал, что ты неплохой малый, но сейчас я просто хочу тебе рожу набить. — Я тебя толкнул, потому что Бакуго летел в мою сторону, — твёрдо ответил Хитоши, исподлобья глядя на мужчину. — Если бы я тебя не толкнул, он бы мне по лицу зарядил. Я просто спасал себя, так что на тебя мне было всё равно. Бубайгавара не сводил с парня тяжёлый взгляд долгое время, но потом, расслабившись, довольно кивнул. — Ладно, своя рожа дороже, признаю, — он протянул Шинсо руку для пожатия. — Давай, не жмись, поприветствуй братана своего. Шинсо, слегка сморщившись, глядел на протянутую руку, медленно протягивая свою. Что-что, а друзьями или «братанами» он с ним не хотел быть, в принципе, как и со всем сбродом мафии. Но, если он собрался играть покорного до конца, нужно изобразить на лице некое правдоподобие. Но Шинсо не понравилось одно: то, какими хищными глазами глядел на него Бубайгавара. Хитоши уже хотел было оттянуть руку обратно, но Джин, неприятно оскалившись, резко схватил его за запястье и свернул руку, прижимая не только её, но и торс парня к стойке. — Это тебе, пацан, простой совет на будущее, — он достал из кармана сверкающий на свете предмет. Осознав, что это нож, Шинсо широко раскрыл глаза, смотря, как Джин резко всадил лезвие прямо в середину ладони, да так, что сумел задеть поверхность стойки. — Теперь будешь послушней, — только и сказал Бубайгавара, отхлебывая из горла бутылки. Он в открытую насмехался над попытками парня вытащить нож из своей руки. — А ты мог бы не так бурно реагировать? — спросил Токоями, лицо которого выражало явный пофигизм от сложившейся ситуации. — Ты новую поверхность покоцал. Пол куска за неё отвалили. — Да не сердись, такую царапину никто и не заметит. Шинсо в панике достал нож из руки, выкидывая его в сторону, и прижал кровоточащую руку к себе. Фиолетовый свитер тут же намок от такого количества крови. — С-совсем из ума вышел?! — дрожащим голосом завопил Шинсо, бегая по стойке в поисках тряпки или хоть чего-то, что сможет остановить кровь. — Ты получил то, что заслужил, — спокойно произнёс Токоями, сделав глоток алкоголя. — И не вопи здесь. Всего лишь какая-то царапина, то же мне. — Какая, нахер, царапина?! — Хитоши впопыхах заткнул дыру в руке салфетками, но даже они не помогали: белые салфетки сильнее окрашивались в резкий алый цвет. Шинсо боялся не столько сильного покалывания и пульсирования в ладони, сколько количества пролитой крови. — Я могу от потери крови умереть! — Чёрт, иди в кладовую за аптечкой, истерик хренов, — Токоями махнул куда-то вбок. — Не хватало мне ещё твои крики выслушивать. — И да, тряпку принеси, ты наследил здесь знатно, — хохотнул Бубайгавара. Шинсо ломанулся в кладовую, оставляя за собой дорожку из капель крови. Ворвавшись в комнату, он хаотично рыскал по всем полкам, доставая, наконец, блядскую аптечку, представляющую собой простой бумажный пакет с несколькими бинтами и перекисью. — Чёрт, чёрт, чёрт, — надрывно шептал себе под нос Шинсо, неумело перебинтовывая руку, даже не обрабатывая её раствором. Стремительно льющаяся кровь напрочь выкинула из его головы правила оказания медицинской помощи, простой ужас и шок твердил лишь об одном: унять эту кровь. Но перебинтовывать одной рукой оказалось очень неудобно. Наконец, кое-как перевязав рану, Шинсо присел на грязный пол, наблюдая за своими трясущимися руками. Отчаяние и злость настолько обуяли его разум, что Хитоши стукнул здоровой рукой по бетонному полу, потом ещё раз, и ещё, и ещё, пока не ощутил лёгкое покалывание в ладони. Хотя, оно совсем не вязалось с бушующим адом в раненой руке: парень мог себе представить, какую боль ощутил бы, если бы был нормальным. Нормальным… — Почему, — голос дрогнул. Шинсо сильно зажмурил глаза, чтобы постараться забыть место, в котором он находился. — Почему… Почему ты умерла? ***I'm spending too much time Lost and I can't find my way Can you? Я теряю слишком много времени, Я потерялся, не могу найти путь. Но можешь ли ты?
— Сегодня в прокат выходит новый боевик. Хочешь пойти? — Не люблю боевики. — О, да ладно тебе! Тебе разве не хочется посмотреть, как крутой парень спасает мир и свою любимую? А как же экшен? Как же пот, кровь, слезы, сломанный нос? — Нет. — Какой ты скучный, Хит, — обиженно надувает щеки Сецуна, попивая молочный коктейль из трубочки. Я отчётливо помню, что она любит шоколадный, с шоколадной крошкой и сахарной трубочкой. Одним словом, ранний диабет ей обеспечен. — Ну вот почему ты никуда со мной не выбираешься? Знаешь, сколько сил мне потребовалось завлечь тебя сюда? — Я просто хотел перекусить, — скучающе отвечаю я, отворачиваясь от назойливого лица к окну. — Каков наглец! То есть, два дня моих трудов пошли насмарку? Ты очень подлый. — Отстань уже. Дай поесть в тишине. Удивительно, но Сецуна действительно молчит. Даже не трясётся, как обычно, от рвущихся наружу слов, не стучит нервно ногой. Она просто молчит. Я в небольшом удивлении выгибаю бровь, как бы таким действием ожидая от неё объяснений. Сецуна всегда знает, когда я желаю побыть в тишине, а когда эта самая тишина спрашивает о её самочувствии. Я никогда не говорил об этом в открытую, но, может, этого ей и не надо. Она же обожает разгадывать загадки под названием человеческая жизнь. — Да я тут просто подумала, — она отодвигает от себя коктейль, задумчиво наклонив голову. — Я недавно познакомилась с одной девушкой. Очако, ты не слышал о ней? Она классная. Она умолкает, выжидающе смотря на меня. Словно я потребую от неё продолжения этой захватывающей истории о какой-то незнакомой мне девушке, которую я и знать не хочу. А блинчики здесь неплохие, признаю. Да и шум у дороги не отвлекает, что только радует. — Так вот, — неловко улыбается Сецуна, наматывая на палец прядь волос. Она постоянно так делает, когда нервничает. И нет, это не моё волнение, это чистое наблюдение. — Случилась такая с ней история, что я нечаянно и, похоже, по ошибке задела её чувства, и она теперь крайне обижена на меня. Спрашиваешь, что такое приключилось? Ну, просто я, находясь, так сказать, в небольшом алкогольном опьянении, позволила себе её поцеловать. Вот, — она тихо фыркает. — Правда, об этом тут же узнал весь универ, ну, это не столь важно. Так… Что ты мне посоветуешь? Мне нужно как-то перед ней извиниться или оставить всё как есть? — А? — я включаюсь в повествование на самом её конце, слишком заинтересовавшись двумя стариками, которые неуклюже кормят голубей, разбрасывая большие куски хлеба. — Повтори: о чём ты там говорила? А, вроде, о какой-то Очако. Мне не интересно. — А, ясно, ладно, — понуро отвечает Сецуна, опуская поблекшие глаза на свои ногти. — Тогда просто оставлю всё как есть, да? Думаю, так будет лучше. Я нахмуриваю брови, не понимая, почему она вдруг стала такой поникшей. Разве я сказал что-то не то? Монотонно звучащее радио сменилось какой-то музыкой, похожей на ретро-джазовую или альтернативу. Глаза Сецуны мгновенно загораются: она начинает ёрзать на месте, словно ребёнок, увидевший желанную игрушку. — Это же моя любимая песня! — восхищённо шепчет она, вставая из-за стола. Неожиданно для меня она протягивает в мою сторону руку. — Пойдём танцевать! Давай, Хит, растряси свои килограммы. Я смотрю на неё как на умалишенную. Танцевать? Здесь? В помещении с большим количеством людей? — Нет, конечно, — говорю я, отодвигаясь от её руки как от чумной. — У тебя совсем уже крыша слетела? — Хит, ну потанцуй со мной, разве я многого прошу? — Сецуна делает непоправимое: она громко хлопает в ладоши, призывая остальных посетителей обратить на себя внимание. Если можно было бы умереть от стыда, я бы поляг прямо тут. — Дорогие друзья! — восклицает Сецуна. — Этот молодой человек не хочет потанцевать со мной, поскольку очень боится публики. Не могли бы вы поддержать его, я была бы очень вам признательна! — Иди уже танцуй, — весело отзывается какая-то женщина рядом с нами. — Не видишь, как твоя девушка просит. — Давай, ты же мужик! — Ну потанцуй, что тебе стоит! Не нужно так стесняться! — Ах, молодость! Страсти, да и только. — Танцуй, танцуй, танцуй! — немногочисленные свидетели моего позора хлопают в ладоши, повторяя одно и то же раз за разом. — Танцуй, танцуй! Меня выбешивают их возгласы, поэтому я резко поднимаюсь с места, как раз тогда, когда Сецуна ловит меня и насильно ставит перед собой. — Теперь не отвертишься, — ухмыляется она, положив руки мне на плечи и неторопливо двигаясь в такт мелодии. Я продолжаю стоять столбом, даже не пошевельнувшись. — Ну, Хит, ты что? Давай, вместе со мной: раз, два, три. Раз, два, три. Видишь, как это просто? Просто поддайся музыке. Я вынужден повиноваться ей, приставляя ноги туда, куда приказывает Сецуна. Выходит очень неловко и скомканно: я просто топчусь на месте, это никак нельзя назвать танцем. Но, похоже, Сецуне и этого достаточно: она широко улыбается, даже немного посмеивается над моей неуклюжестью, за что я готов стукнуть её по лбу. — Хочешь верь, хочешь нет, но сейчас тебе действительно весело, — говорит она, скрещивая свои руки у меня за шеей. Я, неловко сжав губы, кладу свои руки ей на талию, ведь просто мотаться по швам они уже не могут. — Ты просто притворяешься, что ничего не чувствуешь. Но я отчётливо вижу, как ты счастлив. Просто не держи это глубоко в себе. Дай открыться. Я резко останавливаюсь, отходя от неё на пару шагов. Сецуна удивлённо смотрит на меня, не понимая моего поступка, а потом до неё доходит, что песня уже закончилась. Под редкие хлопки зрителей этого балагана я, красный от позора, сажусь обратно на место, пытаясь прикрыть алое лицо капюшоном толстовки. Сецуна же, галантно сделав реверанс, плюхается напротив, сверкая, как золотая монета. — Довольна? Я выглядел, как идиот. — Никто не может выглядеть идиотом, когда показывает самого себя. Глупость заключается в том, что ты бежишь от себя. Вот это я понимаю — настоящий идиотизм. — Ты снова несёшь какой-то бред. — Ты поймёшь, когда столкнешься с этим. Надеюсь, я понаблюдаю за таким тобой. —…пойму, когда столкнусь, — прошептал себе под нос Шинсо, словно в вакууме, открывая дверь своего дома. Внутри снова стоял запах дешёвого пива. Шинсо сморщился: мать опять накатила после работы. Но хорошо, что рядом с ней орал телевизор, так что он прошёл в квартиру незамеченным. Нужно как-то обработать рану, — раздумывал парень, лениво добираясь до кухни, где лежала аптечка. Просто нужно получше перебинтовать, а то прошлый бинт слишком сильно намок от крови. — Хит, а я впервые сдала зачёт почти на отлично! — Мне не интересно. — Нужно было как-то её поздравить, — прошептал под нос Шинсо, отрывками вспоминая все те моменты, когда он должен был ответить по-другому. — Слушай, а дай конспект переписать, я просто опоздала на пары. — Возьми у кого-нибудь другого. — Я дам тебе чёртов конспект, — Шинсо достал с верхней полки аптечку, взял ножницы и медленно, не торопясь, разрезал грязный бинт. — Как тебе это платье? По-моему, мне идёт. — Ужасное платье. — Ты была очень красива в нём, — он отбросил ножницы в сторону, выкидывая бинт в мусорное ведро. Взял бутылку водки и тонкой струйкой поливал рану, чувствуя, как кожа чуть ли не возгоралась, соприкасаясь с алкоголем. В дальнем углу комнаты пело радио. — Хит, ты можешь мне помочь перетащить эти коробки в актовый? Они очень тяжёлые! — Разбирайся сама. Я тебе не грузчик. — Я помогу тебе дотащить те коробки, — он смотрел на развороченную рану на своей руке: кожа раскраснелась и вздулась, вокруг дыры уже засохла корка крови. Двигать пальцами было очень трудно — видимо, ему задели нерв. Хорошо, что кости остались целыми. — Хей, Хит, а если бы ты чувствовал боль, то ты бы сказал, что любишь меня? — Ни за что. — Я… — Шинсо задохнулся, глотая ртом воздух. Невидимые клещи сдавили внутренности, разрывая их на куски. Он присел на корточки, крепко держась здоровой рукой о край стола. — Ты просто сдерживаешься. Ты же можешь чувствовать всё. Не притворяйся, что это не так. — Не закрывайся в себе. Поговори со мной. — Я отчётливо вижу, как ты счастлив. Не внушай себе, что ничего не чувствуешь. — Прошу, поговори со мной! — Ты думаешь, я не видела, как восхищённо говорила о тебе Сецуна? Но ты никогда не замечал её! Ты постоянно отталкивал её, чтобы она, наконец, отстала от великого Тебя. — Я, — захрипел Шинсо, сильно зажмурившись. Он сжимал руку, раскрывая рану снова. Привкус железа и алкоголя был слишком противен. — Я не могу. — Ты поймёшь, когда столкнётся с этим. Надеюсь, я понаблюдаю за таким тобой. Радио переключилось на новую музыку. Как же не вовремя. Он больше не хотел слышать эту песню. — Прошу, не смотри на меня, — он закрыл лицо рукой, чтобы спрятать мокрые от появившихся слёз глаза. — Только не сейчас.УЖАСНО ВНОВЬ ВОСКРЕШАТЬ БОЛЬ