Мы с тобой одной крови, Мы с тобой одной породы, Нам не привыкать к боли, Если имя ей — свобода, Где же ты, мой брат, где же ты, мой друг, Где же ты, моя любовь? «Мельница»
Тишина. Пока ещё в подземном ходе стояла тишина, нарушаемая только звуком шагов и тяжёлым дыханием десятков людей. Лука с замиранием сердца вслушивался в неё, ожидая, когда из крепости послышится… Хриплое «мяяяу» послышалось под низким неровным потолком, который был слабо освещён дрожащими огнями факелов. — Господи Иисусе, что это? — ахнул кто-то за спиной Луки. — Не поминай имя Божие всуе, — хмуро отозвался отец Марио где-то в середине вереницы беглецов. — Это Мамме, Винни не так басовито мяукает. Но он тоже у меня в мешке. А ты думал, это коза блеет? У человека вырвалось нечто среднее между смехом и рыданием: — Мы бросили там умирать треть братьев, а ты взял котов? Можно подумать, Рамос казнит их за морской разбой, когда возьмёт Пеовицу. — И не думал брать, я больше люблю собак. Но Даниэль в последнюю минуту всучил мне обоих котов в мешке и поклялся, что если я не спасу их, то он будет являться ко мне неупокоенным духом, и никакие молитвы его не изгонят… Лука, шедший сейчас впереди, был всё это время погружен в мучительные мысли, но наконец-то узнал голос того, кто спорил со священником. Удивление пробилось сквозь корку боли утраты: — Цыган? Что ты тут делаешь? Я думал, что вы с Деяном оба остались… ну, вы же с ним не разлей вода. — Были… — Что случилось? Он заставил тебя уйти? — спросил Лука, горестно усмехнувшись про себя. Ответа долго не было, потом послышался тяжкий вздох. — Деян сказал, что через несколько минут начнётся рубка, а от меня же с моим коленом прок только в стрельбе или на борту сагитты, здесь я буду бесполезным куском мяса. Я упорно твердил, что хоть как не брошу его умирать в одиночестве… — голос Хромого Цыгана сделался безжизненным. — Тогда Деян фыркнул и сказал мне, что я влюблённый болван, потому что он весь этот год развлекался со мной, чтобы забыться с другим кудрявым красавчиком после того, как этот командор Рамос убил Мохаммеда — и ничего более. Достал саблю и приставил мне к горлу со словами «убирайся, шлюшка, или я зарежу тебя раньше, чем испанцы доберутся сюда»… — Вот значит как… — поражённо и сочувственно протянул Лука, пожав ссутуленное плечо друга. Ему не хотелось гадать, сколько было правды в словах Деяна, а Цыгану сейчас не помогут никакие утешения. Как и ему самому. В глубине души ворочался червячок стыда, что Лука даже не простился толком с остальными товарищами, разве что за исключением бедного отчаянного Матео — в суматохе сборов и отступления он эгоистично был не в силах думать ни о ком, кроме своего покидаемого… брата. Отец Марио, словно прочитав его мысли, сказал: — Старый Волк знал, что делал, отправляя тебя с нами, Лука. Ты знаешь все тайные схроны, шифры, договорённости с вожаками в долине Неретвы. Ты не только сейчас выведешь нас на свободу, но и способен позднее собрать наши разгромленные силы воедино, со всех берегов и островов Пагании (1). После смерти Дарио и казни нашего дурня-князя, у которого не было наследников, после гибели многих капитанов, именно у тебя есть возможность возглавить неретвинских пиратов. — «Наши силы»? — иронично переспросил Лука. — А я-то думал, вы только и делаете, что страдаете среди чужаков, пытаясь наставлять разбойников и язычников на путь истинный, отец Марио. Тот смущённо кашлянул: — Уже давно позади те времена, когда я совестил кого-то за то, что он отрезал на память ухо противнику… да что бы вы делали без меня, грешники несчастные? Исповедовались — и дальше грабить и гулять в своё удовольствие! Шиме грустно засмеялся. — Лука… ты не знаешь, о чём ещё Дарио попросил Ивана перед смертью? — подозрительно спросил священник. — Нет. «Знаю». Сейчас он ненавидел себя ещё сильнее, чем Дарио. Нужно было стукнуть Ивана по затылку и утащить с собой, и пусть их обоих будут презирать — неважно. «Ты никогда больше его не увидишь. У тебя были пять лет, за которые ты по-настоящему так и не сблизился, не ценил, ты ничего не успел… и останешься жить с этим, за его счёт». От горя и бессилия хотелось выть, Лука вцепился зубами в ворот, пользуясь тем, что его лица никто не видит. Впереди показалась тройная развилка ещё более узких ходов. Лука бывал здесь только однажды, с Дарио, но по его приказу затвердил путь наизусть и знал, что центральный и левый ходы ведут в тупики. Впереди таких мест будет несколько… Уже около получаса они спускались всё ниже и ниже в душном сыром сумраке. Местами становилось так тесно, что одежда цеплялась за камни и змееподобные переплетения корней, люди рвали её и обдирали собственную кожу. Иногда кто-то из раненых падал, друзья помогали ему идти, неловко поддерживая спереди или сзади — по двое в ряд здесь было не пройти и даже на закорки человека не посадишь. Факелы невыносимо чадили, некоторые погасли от недостатка воздуха. Говорить уже ни у кого не было сил. Нога Луки угодила в очередной клубок корней и неловко подвернулась. Он полетел ничком, чудом не упав лицом на собственный факел. Нахлынула тьма…***
Ночь двигалась к середине, луна заходила за тучи. В голове у Ивана было до смешного легко и пусто, как в последнем котле из-под смолы, который они с Марцело только что опрокинули на корчащихся от боли врагов. Он так устал бояться смерти за последние дни, что сейчас, когда она стала окончательно неотвратима, страх ушёл вместе с исчезнувшим в недрах горы Лукой. — Вот, держите, сколько собрал… — пыхтел Матео, раздавая друзьям подобранные кругом вражеские стрелы, потому что собственные у них почти закончились. Иван хлопнул его по плечу в знак благодарности. Защитников оставалось всё меньше. Испанцы после очередной отбитой атаки притихли, и это было очень поганое затишье. — Что-то не так? — спросил Иван, ловя на себе косой взгляд юноши. Матео наотрез отказался спасаться из Пеовицы под видом служанки, хотя его большим голубым глазам и пухлым губам позавидовала бы любая девица, а широкие плечи можно было бы замаскировать шалью. «Ему ещё жить да жить, и какого чёрта он не ушел с Лукой…» — Эх ты… что имеешь — не хранишь, а потерявши — плачешь, про вас эта поговорка. Знаешь, каков он был все эти дни? — Ты о ком? — спросил Иван, уже понимая. Матео помялся: — После того, как вы с Николой не вернулись в срок, он с каждым часом становился всё мрачнее, ходил серый, как упырь. И когда испанцы прошли устье Цетины на нашем собственном флоте, некоторые зашептались — мол, вы попались и сдали всё под пытками. Он сначала выбил Огнену зуб за такие речи, а затем вперёд всех побежал встречать испанцев на подступах, осатаневший, как этот… ну помнишь, ты рассказывал поварятам истории про северных воинов? — Берсерк? — вздохнул Иван. — Угу, — кажется, в голосе Матео звучала грусть и… зависть? — Он попросил меня перед самым уходом, чтобы я присмотрел за тобой. Их прервал тихий голос Огнена Вукоевича, они и не заметили, как тот подошёл: — Ракитич! Ты знаешь, где внизу начинается ход, которым они ушли? — Нет, — осторожно ответил Иван. — Это известно только Луке… и покойному капитану. — Но перед началом осады ты чёрт пойми как вернулся из плена… — в прищуренных глазах Огнена виднелось что-то нехорошее, когда он подошел к Ивану вплотную. — Почему мы не можем забаррикадироваться в донжоне и уйти через тот же самый ход, оставив испанцев с носом, а? Некоторые сами не успели сообразить, как отобрались в смертники. Иван потёр подбородок. Матео внимательно смотрел своими по-детски наивными глазами то на одного, то на другого. Солгать об этом Ивану было тяжелее всего, и он чувствовал, что может доверять младшему приятелю, но никак не Огнену. — Я вернулся на лодке ещё до того, как они перекрыли Цетину и высадились, понятно? Про ход я ничего не зн… — Иван споткнулся на полуслове, почувствовав, как в шею ему упирается маленький нарукавный кинжал Вукоевича. Матео застыл рядом с ними. Издалека и в полутьме всё выглядело так, словно Огнен в порыве волнения решил обнять товарища. — И ты невидимкой прошёл при нас в крепость через ворота, не так ли, прежде чем мы похватали оружие и побежали встречать испанцев? — зашипел Огнен. — Веди в подземелье и показывай мне дверь, быстро. Я не желаю сыграть в ящик ради отступления твоего любовничка. — И опять ты ошибаешься, — усмехнулся Иван. «Любовничка… да если бы!» — Погоди, Огнен, — вмешался Матео. — Я тоже пойду. Мы ведь договаривались следить за Ракитичем вместе, помнишь? И спасаться будем вместе. Иван в полном замешательстве, пытаясь придумать какой-то выход, медленно начал спускаться во внутренний двор по лестнице, крепко обнимаемый Огненом за плечи, тот шептал: «Только попробуй крикнуть, я прирежу тебя быстрей, чем они подоспеют». Матео следовал за ними. Товарищи не обращали на них внимания, пользуясь, возможно, последними минутами отдыха. Втроём они обогнули кузницу и ненадолго оказались вне видимости со стен… Огнен вдруг захрипел, его кинжал, упирающийся в горло Ивана, дрогнул и оцарапал кожу. Тело Вукоевича упало, как сноп сена. Позади стоял Матео, опуская палаш. — Ох, спасибо тебе… Я надеялся, что ты схитрил, — выдохнул Иван с неимоверным облегчением, — но сомневался… Он оттащил труп к стене кузницы и начал забрасывать мешками из-под угля: свои не найдут в ближайшее время, а дальше ничто не будет иметь значения. Взгляд Матео буравил спину. — Я взял грех на душу из-за тебя, — серьёзно сказал юноша. — Огнен трус, конечно, мог бы и не оставаться с нами. Но я никогда прежде не убивал своих, да ещё так подло. — Мы с ним никогда не дружили, но такого я не ждал, — Иван печально вспомнил о Николе. — Страх делает ужасные вещи с людьми, парень. Пойдём быстрее назад… Они поспешно двинулись обратно к стене, помня, что испанцы со своей перегруппировкой сил ждать не будут. — А Вукоевич где? — окликнул кто-то. — Стрелы пошел собирать, да вроде бы у него живот прихватило, — отозвался Матео. Иван понял, что должен отплатить хотя бы доверием и решился сказать ему, каков же весь план Дарио. Тем более, если сам он, Иван, до конца не доживёт. Матео выслушал его торопливый шёпот, сурово кивнул, отвернулся к стене и начал чистить оружие от крови. — Я-то понимаю, чай, не маленький уже. Иван, снедаемый стыдом и тревогой, осмотрелся по сторонам, но, кажется, больше никто из товарищей не косился на него с подозрением или злым умыслом. — Давай, переплету, а то тебя всего разлохматило ветром на башне, — негромко говорил в стороне Даниэль, — пока есть чуток времени. Его руки привычно быстро двигались, расплетая косы сидящего рядом Домагоя, вытаскивали из них шнурки с крошечными костяными и каменными оберегами, бусинами, расчёсывали маленьким гребешком длинные, почти белые пряди. Лишь присутствие Даниэля превращало обычно шумного Князя Домагоя в подобие ещё одного мурчащего кота. Вот и сейчас тот сидел, удобно прислонившись к согнутым коленям рослого Субашича и что-то ему рассказывая о недавней охоте на кабана. «Словно ничего страшного вокруг них и не происходит». В обычае побратимов было не редкостью заплетать друг другу волосы (у кого позволяла длина), Иван знал, что эти двое давно смешали кровь, но чувствовал себя так, словно подсматривает за чем-то бОльшим. На него нахлынули воспоминания о прошлой зиме, позволяющие хоть ненадолго отвлечься от мыслей о предательствах и смертях.***
Полтора года назад В главном зале замка было душно и шумно. В огромном камине уютно потрескивали дрова, гобелены закрывали сырые стены и спасали от холодного ветра, гуляющего на улице. Паутина, ещё неделю назад висевшая в углах пыльной бахромой, была сметена, закопченные стены отмыты, по земляному полу была раскидана свежая солома. Златко, их кастелян, под присмотром своей драгоценной супруги госпожи Колинды, которая весело на него покрикивала, умудрился всё-таки навести какой-никакой порядок перед Великим постом, и обычно мрачное помещение сегодня сияло почти чистотой, освещаемое факелами, воткнутыми в железные кольца в стенах. Большой стол, поставленный буквой «Т», был покрыт льняными отбеленными скатертями и заставлен блюдами с жирными кусками дичи, щедро приправленной перцем и шафраном, куриными колбасками, свиными окороками, пирожками с разнообразными начинками и толстыми пирогами («чтобы свиньи были толстыми» (2)). Но слуги несли из кухни всё новые подносы, кравчие стали предлагать пирующим вино, пиво и медовуху из пузатых дубовых бочонков и глиняных бутылей. По залу с лаем носились лохматые псы, тыкались мокрыми носами в руки сидящих за столом, на плече у Даниэля шипел на них Винни, распушившийся как воротник. Наконец, протрубили рога, возвещая о начале пира. Сидевший во главе стола в окружении своих капитанов, князь Здравко в ярко-красном бархатном кафтане, добродушно оглаживая густую русую бороду, басовито прогудел: — Ну что, други! Будем наливать сегодня в чарки доброго вина, да полоскать себе рты, чтобы летом не кусали нас комары да мухи (2)! Подавай-ка, Ива, сюда голову! Кухарка с воинственным видом наблюдала, как большая свиная голова проплыла мимо неё на нарядном металлическом блюде к князю на стол. Бульоном, в котором она варилась, госпожа Колинда, за неимением хозяйки, завтра намажет ступни всем обитателям крепости — это должно защитить их от змеиных укусов, ран, и всяких бед в течение года (2). Князь неторопливо поднялся со своего места, постучал по серебряному кубку маленькими позолоченными вильцами, заставив отца Марио неодобрительно поморщиться. Поднял руку с кубком и громко произнес: — Со всех сторон нас окружают враги. Венецианский дож, Генуя, даже Папа Римский настолько злы, что готовы готовы позвать под свои знамёна любого охочего до денег наёмника, лишь бы насолить нам. Наши восточные соседи — ромеи — слабеют на глазах, и вынуждены наступать себе на горло, заключая церковную унию с Западом. «Он ещё подзабыл, как андалузские пираты заглядывали в Далмацию за рабами», — проворчал Иван Перишич. — А мы… Что же, мы лавируем и выживаем между всеми этими гигантами. Так выпьем же за то, — продолжил князь, отхлебнув из кубка, под одобрительные выкрики и громкий смех, — чтобы их корабли продолжали плавать по Адриатике нам на радость! Вскоре зал наполнился гулом голосов, среди которых прорывались пьяные возгласы Домагоя и отца Марио. — Сказано было Иисусом Христом: не клянись вовсе, ни небом, ни землей, ни головою своей, — громыхал святой отец, яростно стуча кулаком по столу. — Но, да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого (3)… — Я не христианин, — скривился Домагой, показав солярный крест на тыльной стороне своего кулака и метнув быстрый взгляд на Даниэля, который лукаво подмигнул ему. — И у нас этот обычай почитается больше веков, чем существует история твоего бога. Вот ответь мне, поп: что плохого в том, что друзья клянутся быть верными до смерти, и стоять друг за друга в бою? — Смешивать в чаше кровь свою и ещё чью-то в единое питьё — только радовать сатану, — поспешно перекрестился отец Марио. — И за какие грехи меня послали служить в вашу Паганию, самую языческую землю Хорватии? Даже в этом зале каждый третий совершал этот варварский обряд братания кровью, а на мои мессы вы прилежно ходите, чтобы подрыхнуть или увильнуть от хозяйственных работ и учений с мечом! Христианство давно воспретило побратимство. Нехорошо это. Нехорошо. Сухонький старичок, священник православной церкви Драгович из города Врлика, напросившийся в замок, чтобы переждать непогоду, неожиданно звонким голосом произнес: — Ты не прав, отче, а как же адельфопоэзис (4)? — Истинная церковь запретила его для монахов век назад, брат Звонимир… — ответил отец Марио. — Но не для мирян… — тут же отозвался старик. Глядя на багровеющее лицо католического священника, Иван, пропустивший часть беседы, небрежно поинтересовался, о чём идет речь. Сидящий рядом Лука вытер о скатерть испачканные в соусе руки и метнул в него странный взгляд: — О побратимстве… Но я не знаю, что значит то странное слово, которое сказал старик. — Адельфопоэзис? Да то же самое, что и обряд братания на крови, — откликнулся Иван. — Но только его проводят в церкви… он у православных. — В церкви? — задумчиво протянул Лука. Улыбка сбежала с его лица, глаза стали серьёзными, он быстро коснулся руки Ивана холодными пальцами: — Знаешь, о чём я подумал? Иван растерянно моргнул: — Нет… В глазах Луки что-то мелькнуло, но мгновенно погасло, словно он сумел пересилить себя. — Потом поговорим… — одними губами шепнул он, встретив любопытный взгляд Матео через стол. Вечером Иван и Лука стояли в дозоре на стене и ёжились под одним плащом на пронизывающем февральском ветру. Фляжка с бесценным согревающим содержимым гуляла из рук в руки, шёл ленивый спор, что удобнее — прямой меч или изогнутая полумесяцем сабля, как у Мохаммеда… Вдруг снизу, со двора, послышался придушённый крик и ругань. Двое людей волокли сопротивляющегося третьего в конюшню… — Навряд ли они тащат его сыграть в карты! — бросил Иван, сбегая вниз. Лука наступал ему на пятки. — Эй, вы там! Внутри оказались двое малознакомых моряков со «Зриньски», от которых так разило хмельным, что фыркали кони. А против парочки… Матео Ковачич. Парень стоял с искажённым лицом, загнанно прижавшись к стене и выставив перед собой кинжал. Куртка его валялась под ногами, вышитая рубаха была порвана. Иван огрел дубинкой по хребту одного из мужиков, со вторым бешено сцепился Лука, даже не потрудившись достать оружие — кулаки у него были мелкие да злые. Матео толком и не успел навалять обидчикам, как всё закончилось. — Пшли вон! — проорал Лука, выпинывая обоих пьянчуг за дверь. — Ещё раз подойдёте к нему — выхолощу, как меринов! «Ух, не хотелось бы мне иметь тебя врагом», — подумал Иван. Он удивился тому, с какой яростью Модрич вступился за товарища по сагитте, с которым лишь изредка перекидывается словами. — Малый, ты цел? Они хотели обчистить твои карманы? — Боюсь, что не карманы… — буркнул остывающий Лука и подал Матео куртку: — Замёрзнешь, одевайся. Иван догадался и сплюнул. Что за мерзость, когда у всех в Омише есть сговорчивые девчонки для утех, а у кого и приятели для утех постыдных, но тоже добровольных, а некоторые сволочи вместо этого… — Чего ты на помощь не звал? Не в лесу же… — он успокаивающе похлопал Матео по плечу. — Спасибо вам… — просопел тот, красный как рак. — Вы только никому не рассказывайте. Они подошли, завели болтовню и… Я думал — легко отобьюсь, да они потеряли всякий страх. — Индюк тоже думал, да в суп попал, — Лука заботливо смотрел на Матео такими глазами, словно… И тут Ивана больно кольнула мысль: а не случалось ли щуплому и на свой лад красивому Модричу в юности, ещё до того, как сам Иван пришёл в Омиш, защищать собственную честь? Не потому ли Лука уже давно пытается не то подойти как можно ближе, не то сбежать как можно дальше? Они вернулись в дозор, обогатившись куском рыбного пирога, который им всучил благодарный Матео, и снова закутались в огромный меховой плащ. Лохматые тучи, напитанные снегом, ползли в тёмном небе. Факел ярко полыхал, освещая угловатое лицо Луки, на котором отражалась напряжённая работа мысли. Стоять так в ночи рядом с другом — лучшее на свете, чего мог пожелать Иван. Лука тихо произнёс: — Послушай, я хочу стать тебе братом… — он замялся, а потом вдруг словно осмелев, продолжил. — Только не обычное братание кровью, а адельфопоэзис… — Почему? — Иван с удивлением всмотрелся в его лицо. — Мы с тобой христиане, хоть и принадлежим к разным вероучениям… — Ты понимаешь, что этот обряд необратим? — прервал его Иван. — Да, — быстро выпалил Лука. Несколько мгновений Иван молчал, и Лука, как будто бы испугавшийся внезапного порыва, чуть отстранился, и собирался было уже выскользнуть из-под тёплого плаща. — Почему бы и нет? — неожиданно для себя Иван крепко перехватил его за руку и кивнул головой в знак согласия. За эти годы, что он провёл в Омише, они пережили опасные и захватывающие события: разудалые налёты на суше и на море, оборону от пришлецов то из Андалусии, то из Португалии, заточение вдвоём в подводном склепе, когда они едва не лишились рассудка… Невзирая на соперничество за одобрение старших, Ивана влекло к Луке. Вот только он был не рад тому. Лука предлагал спасительный путь для них обоих... Утром на рассвете они тихо прокрались в чулан, в котором спал священник из Драговича, Лука тихо и долго что-то шептал ему на ухо, и тот, видимо, несколько удивлённый, вскоре послушно поднялся с жесткого топчана, зевнув, перекрестился, и отправился за своими спутниками. Они осторожно вошли под стрельчатые своды в пустынную церквушку. Изнутри на них повеяло холодом, и Иван невольно поёжился, проходя мимо мраморных святых, чьи лики с мёртвыми глазами уже полстолетия равнодушно смотрели сквозь людей. — А ничего, что мы православный обряд будем проводить здесь? — с сомнением в голосе спросил он и покосился на бледное сосредоточенное лицо Луки. — К тому же, он католик, а я… — Да не всё ли равно! — нетерпеливо произнес Лука. Отец Звонимир успокаивающе улыбнулся: — Творец всего сущего на земле один, сын мой, и у них, и у нас… Соедините руки, юноши… — Сергие, угодниче Христов, смолебника приим и спомощника Вакха приснопамятнаго, с нимже страсти богомудренно совершил еси, слово мне мудрости, вас поющу, даруйте… Священник встал за амвон, зажёг тонкие восковые свечи, открыл Святое Писание. — Молите Христа Бога прегрешений оставление даровати чтущим любовию святую память вашу… Епитрахилью — длинной лентой, снятой со своей шеи — он соединил их руки и трижды провёл вокруг амвона. — Ни огнь, ни мечь, ни гонения, ниже раны благочестиваго разума о Бозе разлучи вас, жизнь бо преобидесте кончаемую, Его ради, достославнии, и приясте блаженную сладость и негиблющую… Чувство смутной тревоги, занозой засевшее где-то в груди, не давало Ивану расслабиться до конца. Он нахмурился, пытаясь разобраться со странными, новыми для себя ощущениями. — Вакх божественный и преизящный Сергий, летным пременением благочестия рачители и мучениколюбцы духовно на пиршество призывают, доблести своя предлагающе… Краем глаза Иван взглянул на Луку: первый солнечный луч, по-зимнему тусклый, проскользнув сквозь витражное окно, позолотил русые волосы, окрасил бледным румянцем его серьёзное лицо. «Знает ли Лука, как он красив сейчас?» — внезапно мелькнуло у него в голове. — Ядовитая и душевредная ласкания мучительская умно страстотерпцы отразиша, Христу глаголюще… «Понимает ли он, что отныне мы не сможем отказать друг другу в помощи, не сможем покинуть друг друга ни в горе, ни в радости? Всегда рядом… Всегда вместе…» — чувствуя, как пойманной птицей забилось сердце, Иван в замешательстве отвернулся, поймав вдруг проницательный взгляд священника. — Возлюбившие друг друга любовию духовною, имеющие веру непорочну и любовь нелицемерну, — отец Звонимир не сводил с него глаз, раздельно и чётко строгим голосом произнося каждое слово. — Вы можете поцеловать друг друга… Иван с трудом сглотнул комок в горле, почувствовал, как его щёки вспыхивают при виде Луки, на цыпочках тянущегося к нему с поцелуем. …Перед Вознесением Господним в подземелье замка был устроен банный день. После обеденной мессы слуги натаскали воды, огромный очаг с раскалёнными докрасна, пышущими жаром камнями полили водой, и баня вскоре наполнилась обильным паром. Кастелян с подозрительностью старого иудея косился на свою весёлую супругу, которая перешептываясь о чём-то с Ивой, выдавала всем желающим вместе с кусочками дорогого кастильского мыла не менее драгоценные в конце весны мешочки с ромашкой, воловиком, зверобоем, бузиной, алтеем, горечавкой и прочей ароматной травой для купания. После дозора Иван, промокший до костей под проливным дождем, направился прямиком на кухню и был встречен взрывами хохота этих почтенных дам. — Смиренно просим прощения, но дикий салат и семена водяной лилии мы отродясь не собирали. Был, правда, портулак, да и он уже давно съеден… Видимо, его удивлённый вид они посчитали очень смешным, и снова расхохотались. Ни сил, ни желания выяснять, что же их так развеселило, у него не было, поэтому, пожав плечами, он ловко выхватил из рук хихикающей Колинды душистый мешочек и отправился в баню, предвкушая радость от встречи с теплом. Быстро сбросив с себя одежду, Иван с наслаждением растёр озябшее тело мочалкой, посетовав на мгновение, что некому потереть ему спину. Затем опустился в воду, пахнущую лавандой, в изнеможении откинул голову на прикрытый белой холстиной край огромной деревянной кадки и закрыл глаза. Только сейчас Иван почувствовал, насколько он вымотан и устал. Горячая вода подарила давно не расстававшемуся с одеждой телу долгожданное облегчение, а неожиданное уединение дало возможность собраться с мыслями. Некоторое время Иван сидел неподвижно. Мысли его перескакивали с одного на другое, и они, надо признать, были крайне безрадостные. Сначала он размышлял о том, что он по-прежнему испытывает к своему побратиму отнюдь не братские чувства. Он выругался, чувствуя, как растёт напряжение там, внизу. Наверное, вечером снова придется идти в порт. На днях в Омише ко всеобщей радости причалил один из кораблей-борделей, которые ходили вдоль берегов Адриатики — «Русалка» Давора Шукера. Этот когда-то знаменитый пират в отставке решил, что карьера сводника ему подходит больше, и, уплатив несколько монет, Иван сможет снять у него в гостях любую искусницу. Потом невесёлые думы невольно перескочили на Ловрена и кудрявого мавра. И он мотнул головой, отгоняя мимолётное чувство зависти к тому бесстыдству, с которым любовники наслаждались друг другом. А ведь они с Лукой могли бы тоже, не поспеши они тогда… Но вспомнив тоскливые глаза Цыгана, Иван снова решил, что вожделение рано или поздно вызывает ревность, из которой родятся обиды, съедающие любую привязанность. Нет, он, как и прежде, не хотел бы портить их с Лукой дружбу иными отношениями. Потом, чувствуя себя грешником, он, помимо своей воли, он представил себе костистое лицо своего… брата: большой тонкий нос, болотного цвета глаза, серьёзно глядевшие на него тогда в церкви, сухие губы, прижавшиеся к его рту в целомудренном поцелуе, жест, которым он откидывал со лба прядь непослушных русых волос, открывая шрамик на виске... Почувствовав, как по телу пробежала волна желания, Иван глухо застонал сквозь зубы, с головой уходя под воду в надежде отвлечься от похотливых мыслей, и поэтому не услышал, как объект его горестных раздумий оказался у него за спиной. — Наверное, я последний, кто до сих пор не вымылся перед праздником. Можно? — бесцеремонно, не дожидаясь приглашения, Лука скинул одежду. Иван подвинулся, уступая место, резко дёрнулся, почувствовав, как холодная ступня коснулась колена. От близости чужого тела сердце забилось где-то в районе горла. Устыдившись собственной слабости, он резким голосом выпалил, глядя в отрешённые глаза: — Ещё полгода назад ты не залез бы ко мне в ванну… Почему же теперь?.. Лука встал перед ним, глядя сверху вниз в его лицо. Тусклый свет сальной свечи осветил ладную обнажённую фигуру. — Мы теперь братья. Ты забыл? — он склонил голову набок. — Да что с тобой? Старательно отворачиваясь, Иван уставился на мигнувший в глиняной плошке огонёк, который воскресил в памяти таинственно поблескивающие мамины глаза, когда она рассказывала ему сказку о рыцаре, сопровождавшем невесту к своему господину. Вынужденные несколько раз ложиться спать в одну постель, они клали между собой обоюдоострый меч, дабы избежать искушения. Иван готов был обернуться в поисках оного, когда Лука с шумом плюхнулся в кадку, обхватив руками колени. — Помнишь, — прошептал он, не поднимая головы, — что Домагой рассказывал про языческий обряд братания? Если смешать кровь в чаше с вином, то можно по-настоящему породниться… всё-таки, древние боги были старше. Пожалуйста, — Лука умоляюще поднял на него глаза, — давай проведём ещё и этот обряд… Иван шумно втянул воздух. «Дабы избавиться от странной тяги к тебе всеми способами…» — мелькнуло у него в голове. Он согласно кивнул, видя, как на лице у Модрича проступает неподдельное облегчение. Иван вылез из порядком остывшей воды, насухо обтёрся большим полотенцем, затем резко обернулся к Луке: — Кстати, ты же деревенский житель. Не знаешь, для чего травницы собирают дикий салат и портулак? Тот поёрзал в кадке, устраиваясь поудобнее, затем откинул назад голову, глядя на Ивана из-под ресниц: — Для чего это тебе? — Да Колинда с Ивой про них сегодня поминали. Губы Луки дрогнули в лёгкой улыбке: — Дикий салат, портулак, рута, черевичная вода — всё это высушивает сперму, гасит страсть в человеке и убивает желание к соитию… Иван некоторое время ошарашенно смотрел на него, потом, густо покраснев, выскочил за дверь. На следующий день они прихватили оплетённую пыльную бутыль со сливовицей и поднялись по узкой горной тропе до огромного валуна, с которого была видна вся крепость. Иван, прислонившийся к мшистому боку камня, открыл запечатанное горлышко, налил в простую глиняную чашу пахнувший сливовым садом золотистый напиток, проверил пальцем острый кончик кинжала. Затем выжидающе глянул на Луку: — Ты осознаёшь, что мы будем другу ближе, чем близнецы, вышедшие из материнской утробы? — Пять лет назад я и помыслить не мог, что буду кого-то называть своим… — слегка побледнев, Лука не закончил фразу, подаваясь навстречу, протянул ему левую руку, и, встретившись с его бездонными расширенными зрачками, Иван на миг забыл, как дышать. Потом, решительно выдохнув, рассёк их указательные пальцы кинжалом. Из порезов тотчас потекли алые капли. Не сводя с Луки глаз, не моргая, Иван поймал его палец губами, втянул в рот, обвёл языком. Горячая сухая ладонь ласкающим жестом тотчас перехватила кисть, огладила её, притягивая ближе. Жадный рот Луки прижался к ранке, заставляя Ивана замереть на месте. Затем, по-прежнему глядя друг на друга, они соединили кровоточащие ранки, смешивая свою кровь над чашей. С гулко колотящимся сердцем Иван первым сделал несколько глотков, потом протянул чашу Луке, зачарованно наблюдая за тем, как тот поворачивает её, чтобы коснуться того места, где мгновение назад были ивановы губы. — Ещё поцелуй, — тихо напомнил Лука. — Иначе обряд не будет считаться завершённым… Судорожно сцепив пальцы, Иван уставился в его бледное лицо, затем невероятным усилием воли заставил выровнять дыхание, трижды поцеловав воздух, но так и не коснувшись отныне неприкосновенных губ.***
«Спи-спи-спи-засыпай, А смерть-то придет, да нас не найдет…» Тихий голос баюкавшей его матери рассеялся на границе памяти вместе с мимолётной дрёмой. Иван проморгался, протирая глаза — неужели умудрился заснуть стоя? Присесть он не рисковал, зная, что больше не поднимется. Он так измучился душой и телом после четырёхдневного пути, когда он спал урывками пару-тройку часов, там, где падал с коня, и нескольких часов боя, что его веки были словно клеем намазаны. В теле не осталось ни одной мышцы, которая бы не ныла. Скорей бы отдохнуть. — Подай ведёрко, — попросил Иван у стоящего недалеко Перишича. Тот протянул кожаное ведро, Иван вылил всю успевшую согреться после колодца, но такую благословенную воду себе на голову, немного прогоняя сон. Что-то с деревянным стуком упало под ноги. — Ты обронил? — спросил Иван у тёзки, подняв искусно вырезанного из берёзы петушка-свистульку и протягивая обратно. — Да… я сделал для дочки, собирался домой на днях. Что уж теперь... Перишич присвистнул и махнул рукой, указывая вдаль: снизу на помощь испанцам пододвигался разношёрстный отряд Бэйла, который, судя по всему, закончил сражение в Омише. Сейчас их наверняка бросят вперёд на новую волну штурма, чтобы впоследствии пришлось поменьше платить сократившемуся числу наемников. Скорей бы…