union

В переливающемся яркими цветами свете ее лицо кажется непозволительно угловатым. Он путается в ее волосах, разметавшихся по округлым плечам, приглаживает выпирающие ключицы и интимно проскальзывает в ложбинку декольте, пока она, одурманенная то ли алкоголем, то ли жаром, охватившим наполнившую клуб толпу, плавно двигается в темп музыки. Надия – женщина-опиум. Ей можно только упиваться. О восточной красоте можно говорить бесконечно. Сатринава – ее истинное воплощение; она дива, о какой не мог даже мечтать ни один султан со страниц прошлого, и сейчас она находится так близко, что руки сами тянутся коснуться ее. Вернее, хотя бы гладкой ткани пиджака, укрывающего обнаженный торс; ей чертовски к лицу такой образ. Строгость и сексуальность смешаны в ней, как смешаны виски с колой в твоем бокале, и вкус ее терпок не хуже, чем у этого коктейля. Она касается гибкими ладонями твоих плеч, одними только губами вторит словам, которые она узнает в играющей песне, и глаза ее сомкнуты. Тебе кажется, будто она пьяна до безобразия, хотя вы пропустили всего пару бокалов, но ее взгляд, четкий и пронзительный, заставляет отметать все подозрения к чертовой матери – ее разум практически чист. Просто сейчас она чувствует себя немного свободнее, чем обычно. От плавно покачивающихся бедер, окутанных в винный габардин, отвести взгляд практически невозможно. Смуглая ладонь мягко обхватывает твое запястье, проскальзывая выше, почти к костяшкам пальцев, и Надия позволяет себе притянуть тебя немного ближе, вовлекая в танец. — Выглядишь задумчиво, - выдыхает она, так близко, что ее обжигающее дыхание заставляет табун мурашек пробежать по твоей коже, - все в порядке? Ты смотришь ей в глаза, не боясь затеряться в пьянящем взгляде Сатринавы. Опускаешь взгляд на приоткрытые губы и не удерживаешь пьяной улыбки, наконец поддаваясь силе музыки. — Да, - твой ответ заставляет ее улыбнуться, - да, все супер. Кожа Надии – равно что бархат, опоясывающий ее тонкую талию позолоченным дорогим поясом; ты касаешься ее почти неощутимо, замирая пальцами на задней стороне шеи и притягивая ее к себе. Губы, еще терпкие от выпитого лонг-айленда, становятся совсем податливыми, когда ты решаешь оставить на них короткий пьяный поцелуй; легкий мазок языка по ним становится финальным завершением, как последний мазок по холсту художника. Возможно, Надия действительно чем-то похожа на картину. По крайней мере, сейчас, бросая на тебя жадный взгляд из-под опахала темных ресниц, она кажется действительно сотворенной кистью художника эпохи ренессанса, и бьющая по глазам светомузыка впечатления не портит совершенно. Она все еще путается в ее волосах, рассыпается по плечам, как, вне всякого сомнения, рассыплются твои поцелуи – нужно лишь немного времени, прежде чем она предложит поехать домой. А пока, обрамленная переливающимися цветами, она кажется тебе Магдаленой среди пораженных экстазом тел. И губы ее пьянят ничуть не хуже почти кончившегося виски с колой.