Возвращайся. Когда-нибудь.

      Невысказанное кажется тяжелее небес. Тяжелее королевской короны. Тяжелее бесчисленных и страшных потерь канувших в прошлое горьких эпох. От этого молчания сводит горло, и разорвать тишину просто невозможно. Замкнутый круг — несказанного, несделанного, оставленного на потом, что вдруг оказалось в прошедшем навсегда.       Лес молчит, поджимая листву, как нервные пальцы. Лес укоризненно смотрит — и задерживает дыхание от горя. Лес плачет горьким древесным соком израненных на границах стволов и шепчет в полубреду неясное, но близкое сердцу каждого жителя пущи.       Эрин Ласгален. Не очищенный от скверны, но освобожденный от Тьмы, учащийся не бояться мрака и все более жадно дышащий полной грудью. Яд Саурона уйдет из чащ позднее, но Дол Гулдур уже уничтожен, и нет больше страха.       Никакого страха, кроме страха потерь.       Трандуил сразу понимает, что нет смысла отговаривать. Да и что он может сказать своему сыну, вернувшемуся после многих месяцев отсутствия — совсем не таким, каким он уезжал? Тогда лихолесский принц всего лишь нес на оперении своих стрел новость о побеге Голлума, и нельзя было описать словами всех существующих наречий, как тяжело было темное предчувствие, легшее на сердце Лесного Короля. Долго Трандуил смотрел вслед своему сыну — даже тогда, когда давно его отряд скрылся в глубинах Лихолесья.       На Запад тогда отправлялся Леголас, и Запад отнял его душу из объятий родных лесов.       Трандуил сжимает губы, и быть может, сын видит в этом королевскую жесткость и строгость, но нет сил доказывать, что это боль. Столь долгими оказались эти месяцы (кажется, годы — или может, столетия?), когда Леголас канул в небытие, уйдя с Братством Кольца навстречу верной гибели. Принц никогда, быть может, не узнает, как глубоко и безнадежно поселился тогда в отцовских глазах страх, что Леголас никогда не вернется. Как тяжело было Королю всякий раз брать в руки оружие, седлать тонконогого коня и вести свое войско на страшные битвы, чтобы защитить границы Лихолесья. Как все это — волшебные голоса родного Леса, звучащие вопреки всему эльфийские песни, горькие победы и страшные похороны павших — было лишено всякого смысла, стоило лишь подумать о том, что сын может погибнуть в любое мгновение где-то далеко, в неизведанных землях, укрытых Тьмой.       Темны ночи, полные горького одиночества, и тяжка эльфийская доля — помнить все без остатка, сгорая в сожалениях об упущенном и несовершенном.       Нет слов, чтобы высказать радость отца, ринувшегося навстречу сыну, который вернулся домой. Но затаенные чувства — вина ли, обида или страх, отчаянье, невысказанная нежность, спрятанная в груди отцовская-сыновья любовь — остановили обоих на самой грани. На грани объятий, на грани взгляда в глаза, на грани почти сорвавшихся с губ слов.       Но вместо искренности - вязь того, что должно быть сказано, и от этого больно, жутко, тяжко.       Горько.       «Итилиэн, прекрасный лес недалеко от великого королевства людей...»       Многие пойдут за тобой, сын мой. Твои друзья, еще такие молодые эльфы, начинают гореть идеей новой жизни, нового места, новых возможностей. Утомленные долгой войной и тяжестью наконец-то павшей Тени, они хотят изменить этот мир к лучшему по мере своих сил. И если суждено эльфам уступить место людскому роду, так значит, именно людям стоит помочь восстановить жизнь после страшной войны. Пусть людское королевство станет символом Средиземья, но эльфийские деяния оставят в стенах далекого Белого Города память о дивном народе на долгие века. И потому столь же молодым и горячим эльфам, друзьям твоим, еще не чувствующим, как безвозвратно уходит наше время, так хочется оставить свой след в людском мире.       И не мне останавливать их, и не мне перечить им — да и не желаю я удерживать кого-то силой. Прекрасно ваше желание нести новое, прекрасное, живое в этот мир, и всем сердцем поддерживаю я подобное решение.       Но в глазах твоих я вижу тень крыльев морских птиц, и в песнях твоих звучит тоска, ранее неведомая никому из нас.       Не на Юг, столь далекий, но все же достижимый, уходишь ты. Не на Юг.       Леголас обещает навещать родные леса, сжимая в горячих ладонях прохладные отцовские руки. В его глазах сверкает пламя жизни, стремления жить, желания созидать. Он настолько живой в этот миг, настолько молодой и сильный, что Трандуил, сжимая губы все сильнее, чуть прикрывает глаза. Ему так больно — и так радостно видеть это воодушевление, эту искреннюю радость, эту открытость новому, но так невыразимо мучительно от того, что остается несказанным, отведенным в сторону, забытым.       Леголас делает вид, что не замечает внешней холодности отца. Лихие скакуны храпят в нетерпении отправиться в дорогу, молодые эльфы вокруг смеются и постоянно запевают песни о невероятном своем будущем, мечтающие о новых землях. И Леголас улыбается, но смотрит чуть мимо отцовских глаз, и говорит, обещает, умоляет, уверяет. Что все будет прекрасно. Что он будет писать. Что передаст людям прекрасные песни и сказания Зеленого Леса. И будет присылать подарки, и удивительные украшения гномьей работы, ведь теперь у его друга Гимли тоже будет свое особое королевство рядом с людскими странами.       Трандуил слушает, не двигаясь, и, конечно же, верит этим словам. Но несказанное здесь, висит в воздухе, и можно сколько угодно делать вид, что этого не существует. Но Лес чувствует — и вздыхает, и плачет голосами птиц, и просит шелестом листвы не покидать, и пытается уговорить ропотом ветвей, но принц его, конечно же, не слышит. Трандуил мысленно пытается убаюкать, успокоить проницательный Лес, встревоженный близящейся (уже свершившейся?) потерей, и это почти получается. Но ведь сам Король чувствует неизбежность страшного, и нет потому в его сердце спокойствия, а Лес, ощущая это, тревожится все сильнее.       Все замирает. Молчание нависает, тяжелое и полное горечи, и давит на плечи, на виски, на сердце. Трандуил все-таки ловит прямой взгляд сына, и тишина сковывает горло судорогой.       Все невысказанное так и останется невысказанным. Леголас ждет, глядя пронзительно и внимательно, и Трандуил вздыхает, опуская по-королевски распрямленные плечи — словно позволяя всей этой тяжести сломить себя на короткий миг отчаянья.       — Возвращайся. Когда-нибудь.       Голос Короля не вздрагивает, и глухо звучат короткие слова, практически лишенные эмоций. Лишь кажущиеся лишенными эмоций — ведь так сжимает горло, что каждая буква дается с невысказанным трудом.       Леголас не отвечает — лишь привычно целует отцовские ладони, и вот он уже верхом, и запевают эльфийские трубы, и взвиваются под самые кроны звонкие эльфийские голоса, а лошади ржут, срываясь в путь, сулящий открытия.       Долго смотрит вслед уходящему на Юг отряду сына Лесной Король, недвижимый и стройный, а Лес, плача, роняет ему на плечи желтые листья.       Ибо с Запада не возвращаются.