Десятое письмо

«Я бы рассказал тебе, зачем ты мне нужен, если бы ты спросил. В десятом-то письме я уж точно смогу сформулировать. Низачем, в сущности. Я имею в виду, что не хочу от тебя ничего. Ни быть вместе — это противоречит здравому смыслу. Не потому даже, что мы братья, или что я — первый из проклятых, а ты у нас теперь из правящих (как легко пишется, я даже почти смеюсь, ты бы знал, но не над тобой, нет; это сардонически). Сам знаешь, у нас дел по горло, и два полководца вряд ли смогут оставить свои земли без присмотра, увлекшись друг-другом. В общем, нет. Не стремлюсь привязать тебя к себе, присвоить каким-либо образом. В первую очередь потому, что ты вряд ли оценишь ограничение свободы (тобой выполняемы всегда были только цели, которые ты сам ставил перед собой, а малейшие же поручения извне ты проваливал так блестяще, как не снилось даже Амбаруссар). Ещё ты, конечно, волен жениться, обзавестись наследником, что в нашем положении вполне оправдано. Я был бы даже рад. Наверное. Не буду утверждать, чтобы не покривить душой. Еще мне кажется — чем больше проходит лет и этих писем — кажется, что я совсем тебя не знаю и не знал никогда. Упустил тот момент, когда с тобой можно было просто поговорить, обратить на тебя всё внимание, понять, чем и как теперь ты живёшь. А сейчас уже не имею на это права. Я действительно так считаю, это не для изящества речи (с ним у меня не очень, как видишь, отец был бы недоволен). Мог бы, мог, но не стал. Теперь же требовать или даже просить чего-то в ответ как минимум нечестно. От меня ты ничего не получил, и я даже не знаю, нуждался ли в этом когда-либо. Ты всегда был в какой-то степени самостоятельнее меня. Я цепляюсь за семью, за близких, за свои отряды и народ. Каждый же из вас будто бы сразу рос в коконе изо льда. Что ты, что Ноло, что Турьо. Обосновано, если вспомнить всё. Но у меня от этого мурашки по коже. Возможно, я просто боюсь говорить с тобой по душам, подозревая, что сам не готов быть отвергнутым. Только не тобой. Только, Моргот раздери, не тобой. Мне кажется, я могу быть всесилен перед чьим угодно лицом, но с тобой я остаюсь без брони. Меня почти пугает, какую ты имеешь надо мной власть. Ещё тогда, задолго до Альквалондэ, на приёме. Когда пришли и ты, и Ириссэ, и Турьо, и мы все приветствовали друг-друга церемониально, но тепло, как не советовали делать родители. Тогда Турукано шутил, кажется, и ты смеялся, и смех этот пришелся ровно на наше с тобой приветствие. Я никого так не чувствовал, как тебя. Я просто никого не чувствовал. Изящество милой Ириссэ, с которой мы любили танцевать. Крепкое честное рукопожатие Турьо. А потом ты. Ты — и я робею, проседаю под землю, хотя ничего-то и не происходит. Я слышал смех в твоей груди, чувствовал его в коротких объятиях прижимаясь плечом к плечу, ладонь твоя горячая… Вот чего тогда хотелось — так хочется и сейчас. Получить позволение стоять на несколько минут дольше. Закрыть глаза, склониться виском к твоему виску, и застыть вот так. Мне даже не нужно было бы, по сути, твоё внимание. Я не стал бы отнимать лишнего. Ты бы говорил, смеялся, попивал бы вино (если ты к этому сейчас пристрастен). А мне бы сидеть с тобой, спиной ко всему миру, и знать, что я имею на это право. Не знаю, как это назвать, в какие слова облечь. Очевидно, что любви моей к тебе несколько больше, чем должно испытывать к братьям. Да и она сама по себе другая. Я хочу коснуться губами изгиба твоей шеи. Той вены, что с правой стороны видна сильнее, когда ты напряжен. Хочу, чтобы тебе было от таких проявлений чувств не тяжело, чтобы не появлялось ни лишних размышлений, ни тревог. Потому что я хотел бы сделать это просто так. Беспричинно и бесцельно. Есть очень мало вещей в моей жизни, которым я не ищу оправдания, и ты — это…» В двери стучат. Тихо. Это Тирис, аккуратный и внимательный к чужому времени. Маэдрос отклоняется к спинке стула, принявшись методично складывать исписанные листы бумаги. — Входи. — Дозор с северо-запада… — Моё присутствие нужно сейчас или терпит до утра? — если уж ему говорят о дозорных, то причина есть, и лучше услышать доклад не из третьих рук. — Желательно не откладывать. Совершено нападение. Маэдрос и так уже поднимается, когда по двору раскатывается короткий вскрик. Проклятье. От Двора Исцеления ведь. Маэдрос уносится вниз куда быстрее советника, оставляя напоследок указание отправить письмо в Хитлум. Его эти западные вести порядком встревожили еще в прошлый раз, но тогда казалось, что это безосновательно. Теперь же сообщение должно быть доставлено союзникам. За взметнувшейся полой плаща в приоткрытую дверь скользит хитрый сквозняк. Ближайший порыв ветра из стрельчатого окна хватает со стола некрупный свиток с гербовой печатью. Когда Тирис возвращается за письмом, на столе он находит только сложенные втрое бумаги. Должно быть, лорд не успел проставить печать, решает Тирис, делая это за него. Проходит три дня, пока Маэдрос рыщет с отрядом по следам дозорных. Четыре дня до момента, когда он поднимается в башню и холодеет, поднимая с пола свиток с гербовой печатью. Не то письмо. Тирис отправил не то письмо. Его конь только-только успевает отдохнуть после погонь. Маэдрос хватает другого, даже не помня, если честно, имени зверя. Рявкает, что эскорт не нужен, чтобы на советника не срываться. Он ни в чём не виноват, в конце-то концов. Не винить же ветер. Маэдрос поднимает взгляд всего на пару мгновений, только собираясь действительно припомнить Манвэ крепким словцом, как его вышибают из седла. У коня Маэдроса отвратительный характер. Такой же, как и у хозяина, впрочем. Он считает себя в праве самостоятельно решать, устал он или нет, а потому ревностно догоняет беглецов. Маэдрос щурится на него с травы. — Ну, поднимай теперь. Конь склоняет голову под руку хозяина и вздёргивает его в седло. Они летят почти без остановок. Через Химлад, через широкую сеть долин в косах рек, через холодный неприветливый хребет, отделяющий весенний Дор-Ломин от остального мира. Он на этот путь в здравом уме не мог собраться уже несколько лет как, а тут их несло вперёд без подготовки и сопровождения, без плана, без еды и воды. Вернее, у коня-то воды и еды было вдоволь, а вот Маэдросу пришлось вспомнить юность и добывать себе пропитание самым примитивным методом. Сложнее всего оказалось не думать. Даже не думать, что будет, если… Он снёс бы ворота с петель, если бы их вовремя не открыли. Вернее, их скорее всего и не открыли бы, особенно разглядев гербовые цвета всадника, но стража на определённый случай имела вполне конкретные инструкции, и им просто повезло в последний момент заметить личный меч и поблескивающий на рыжей голове венец. Маэдрос спешивается еще до того, как конь собирается остановиться. — Лорд Нэльяфинвэ, разрешите… — Нет. — Но вы должны… Маэдросу хватило бы одного взгляда, чтобы пояснить, что он действительно должен делать, а что нет, но он не останавливается и смотрит исключительно на рыжие отблески в верхних окнах цитадели. — Меч не отдам. — Но наш лорд… — Ваш лорд сам отберёт у меня меч, если сочтет это необходимым. Маэдрос уже отодвигает привратника вместе с алебардой, поднимаясь на первые ступени, когда охрана отстаёт. Им снова повезло. Возможно, взмыленный гость не погнушался бы и дракой посреди темнеющего двора, но из окна цитадели был отдан приказ. Много приказов. Не преследовать. Не препятствовать. Не, проклятье, не стрелять ни в коем случае, уберите же лучников! — Ты с ума сошёл? Фингон просто не может спросить ничего другого, хотя в иной ситуации приветствовал бы родственника куда более тепло. Сейчас же он пытается отдышаться и не думать о том, что в спину нежданного гостя только что было направлено двадцать стрел. Самый ловкий не успел бы увернуться. Так что Фингон стоит, упираясь ладонями в стол перед собой, и скорейшим образом возвращает себе душевное равновесие. Маэдрос с порога шарит взглядом по комнате. Находит письменный стол, кипу бумаг. И, в стороне, своё треклятое письмо. Время тянуть он даже не собирается. — Ты читал? Фингон не отвечает сразу. Смотрит, как феаноринг сжимает эфес меча. Оценивает его взгляд, его пересохшие губы, напряжённую линию рта. Нет, брат ничего не боится, это не может быть из-за войны. — Нет. Не читал. С плеч просто падает гора. Маэдрос прикрывает глаза, покачнувшись. Не читал. Всё хорошо, он не читал. Облегчение на чужом лице видно так ясно, что Фингон тепло смеётся и подходит, раскрывая руки для объятий. — Меч-то отпустишь или ты пришёл покарать меня за всё хорошее наконец? — Мозоль тебе на язык. Что за глупости. Маэдрос выпускает любимый меч из руки, как безделушку. Оружие грохает о пол. Брата обнимать хорошо до ужаса. Они не виделись очень долго. — Давно надо было приехать. — Да, согласен. Но мне к тебе… — Да я понимаю. — Ты только за письмом? — Фингон кивает куда-то за плечо, прикусывая губу изнутри, чтобы сдержать улыбку. Маэдрос старательно делает вид, что не испытывает неловкости от затянувшихся объятий. Фингон ему подыгрывает. Маэдрос прослеживает чужой взгляд. — Кажется, так. Я забыл придумать достойную цель, пока ехал. А с письмом путаница произошла: ты должен был получить сводку новостей, а получил кое-что из личного. Я заберу? — Конечно. Фингон отступает, широко поводит рукой. Путь свободен, стол в распоряжении феаноринга. При желании он может ухватить всё, на что положит глаз. Маэдрос успевает подумать, что жесты у брата стали очень королевскими. Как у Ноло или даже… у отца. Потом забирает письмо. Всё. Всё, можно выдохнуть. — Так что там за новости? Что-то важное? — Фингон обходит брата медленно, по широкой дуге. Он знает, что феанорингу нужно дать остыть. Нужно дать почувствовать безопасность и близкую перспективу отдыха. Тогда можно и склониться, подбирая не вынутый из ножен меч с пола. Вот только забывать о делах нельзя: у них нет права ставить личное превыше долга. — Относительно. Всё больше несчастных случаев в дозорах, а не так давно было нападение. Говорят, просто горные тролли, но что-то мне подсказывает… — Ладно, я понял тебя, — Фингон подходит, опуская ладонь на плечо брата, — Пошлю несколько своих отрядов на север. Посмотрим, что с нашей стороны. — Спасибо, — Маэдрос приподнимает голову, разминая затёкшую шею. Как же хорошо. Не должно было быть никаких сомнений в том, что Финдо отзовётся и поможет. Вот так, без лишних вопросов, без недоверия, — Спасибо. Фингон улыбается чуть устало, прекрасно понимая, что благодарность в чужом голосе личная, куда более глубокая, чем должна звучать в ответ на обещание военной поддержки. Фингон смотрит на шею феаноринга, пока брат погружен в свои мысли и ничего не замечает. Таких взглядов, впрочем, он никогда не замечал. — Не за что. Абсолютно. Подробнее завтра расскажешь? — мягкая попытка отправить его спать. Слишком крепко чужие пальцы сминают письмо. — А? — Маэдрос отмирает. Смотрит на ладонь на своём плече, — Прости, задумался. Да, поговорим завтра. Я бы с удовольствием отдохнул. — Тебе подготовят покои. Маэдрос позволяет чужим рукам вести себя недолго. Ему в ладонь заботливо вкладывают меч — и он шагает за порог. Спину медленно пронизывает ощущением долгого взгляда. Фингон не идет следом. Он думает. Думает, взвешивает за и против, а потом говорит то, отчего дыхание заколачивается обратно в горло. — Таких писем было десять? Маэдрос хочет ругаться, злиться, выть. Он не хочет оглядываться. Не хочет, чтобы голос хрипнул. Время затягивается петлёй на шее. — Больше. За спиной молчат. Маэдрос так и не оборачивается. Он не знает, что делать. Фингон подбирает слова, чтобы не плодить тишину. — Я могу… — Разреши мне уйти, — Маэдрос ляпает первое, что приходит в голову. Цокает языком, кривит губы. — Нет. Не разрешаю. Гордость мешается внутри с какой-то почти детской обидой, вспыхивает, бунтует. Да это же была всего одна оплошность, почему она должна была привести к этому разговору? Всего этого не должно было произойти. Дурной сон какой-то. Маэдрос разворачивается на каблуках, нос к носу сталкиваясь с тем, кто посмел ему приказывать. — Что с остальными? — Фингон смотрит в упор и не позволяет себя обойти. Маэдрос рычит коротко, понимая, что его поймали в ловушку, и соображает всё туже. — С остальными кем? — Чем. Что с этими письмами? Ты их прятал? Сжигал? Для чего ты писал их? — Ох, Финдо, да какое тебе дело, а?! — феаноринг не выдерживает, вспылив. Маэдрос похож на дикого зверя, что воротит морду от огня, проходясь вдоль клетки. Но ты не в клетке, брат. Фингон трогает ладонью чужое лицо. Знает, что тот не любит, когда так делают. Знает, что другому Руссандол и не позволил бы. Маэдрос хмурится, опустив взгляд, но перестаёт метаться. — Мне есть до этого дело, — голос у Фингона вкрадчивый, взгляд цепкий. Маэдрос позволяет даже затворить до конца дверь, приваливаясь к ней спиной. Это не враг, между ним и дверью стоять не тревожно ни капли, — Поговори со мной. Пожалуйста. Маэдрос лениво поводит плечом, возводит взгляд к потолку. — Ты бы знал, как я не люблю выяснения отношений. Не думал, что и на мою долю выпадет один из таких разговоров. — А у нас «таких» и не будет, — Фингон фыркает. Маэдрос с удивлением слышит усмешку и лёгкость чужих слов. Чуть погодя, всё же встречается с ним взглядом. Это оказывается не сложно. Фингон видит, что брешь в чужой броне пробита. Улыбается шире и заходит с козырей: перестаёт быть лордом на этот вечер. Бодает брата лбом под подбородок, обхватывает обеими руками за талию, едва не поднимая, — Эй-эй, ну давай, отбрасывай уже свои церемониальные замашки. Это же я. Маэдрос вскидывает брови, усмехается удивлённо, бездумно приобнимая в ответ. — Что, никаких неловкостей? — Никаких, клянусь. Но я правда хотел бы поговорить с тобой о письме, которое не должен был увидеть. — А сказал ведь, что не читал, — Маэдрос осторожно приподнимает пару чужих кос, захватывая их вместе с прядями волос, — Солгал? — Да, прости уж. Меня называют Отважным, а не «Самым честным». Но я обещаю исправиться.