Письмо

Зажженная свеча, колыхаясь, сиротливо догорала, чтобы передать комнату тьме ночи. Ее свет причудливо падал на строчки, написанные левой рукой, образуя целый теневой театр. Вайолет сидел за письменным столом глубокой ночью, рискуя заработать недосып. Его левая рука выводила каллиграфические буковки, которые получались такими скорее от привычки, нежели из жалости к адресату. Рядом с ним лежал распечатанный конверт, еще будто бы хранивший в себе что-то от его отправителя. А в нем – письмо, написанное скачущими строчками, сложенными из неразборчивых слов, вышедших из-под столь знакомой правой руки. Понятность написанного Гринхилла никогда не волновала, а неразборчивость объяснялась занятостью и где-то даже излишней торопливостью, свойственной, наверное, всем спортсменам. Писал бывший префект Зеленого дортуара редко и мало, но даже это превращало унылые Лондонские будни во что-то среднее и, пожалуй, терпимое. Иногда отправлял вместе со своими причудливыми каракулями билет на игру, словно приглашая приехать. Грегори, вспомнив об этом, лишь уныло вздыхал и запускал к себе очередного спиногрыза. Дети нынче росли глупыми и с упорством Мидлфорда, пытавшегося освоить фортепиано, которое ему даваться не хотело, не желали понимать элементарных вещей. Еще больше убивали в новоиспеченном методисте желание работать их художества. Приходилось с умным видом рассматривать рисунки, указывать пальцем на слишком явные ошибки и заталкивать в себя личное мнение. У Вайолета не выходило работать методистом, он не умел работать с детьми, ему хватало нынешнего префекта Фиолетового волка, с которым приходилось нянчиться раньше, а сейчас нянчился уже скорее по привычке. Годы пролетали, каждый новый приносил сожаления о прошлой жизни, о том, что Грегори не сделал. Этих сожалений накопилось так много, что хотелось кому-то высказаться, однако единственный человек, кто мог его выслушать, находился за много километров от Вестонского колледжа. Строчек, увы, не хватало, приходилось довольствоваться краткими «все по-старому», хотя оно по-старому не было уже года два. Ровно столько прошло после окончания школы. Единственный, кто видел, что все изменилось – Блюэр, но у того своих проблем выше крыши, и некоторые из них были напрямую связаны с его ненаглядными сестрицами. Новоиспеченные префекты слишком увлеклись подготовкой к экзаменам и своей новой жизнью, чтобы замечать перемены. Возможно, они понимали, что все уже не так, как раньше, а может, Вайолет просто постарел настолько, что начинал все чаще жалеть о прошлом. Годы в Вестоне летели быстро – краткими днями Лондонской обыденности, прерываясь лишь на турнир по крикету и Рождество. Герман приезжал только на турнир, с головой уйдя в спорт. Его любви к крикету методист не понимал, да и не хотел понимать. Поздно ночью, через все запятые, он дошел, наконец, до последней точки. Лимит слов исчерпал себя, оставив горькое послевкусие невысказанности. Хотелось писать еще и еще, но Грегори даже не знал, о чем. Да и боязнь показаться навязчивым всегда преследовала его, если речь заходила об этом человеке. Их отношения завершились такой же невысказанностью, что жгла сердце невыносимой тоской. В их короткие встречи летом слов было все так же много, но не хватало времени, чтобы высказать их все. Вайолет скучал, но не мог найти в себе силы, чтобы это признать. Ладонь сама по себе коснулась конверта и тонкими пальцами с черными ногтями вытащила из него прямоугольный и слегка помятый билет на очередную игру. Завтра Гринхилл приедет в Лондон, но уж точно не сможет заглянуть в Вестон. Время спортсменов расписано поминутно, не оставляя ни секунды на собственные нужды. Поэтому письма приходилось писать ночью после тяжелого рабочего дня. Общение все никак не желало возвращаться в прежнее русло, ограничиваясь краткими огрызками, где «все замечательно» и «времени почти нет». Ни единой строчки «я не справляюсь» или «здесь так пусто». Они оба молчали, не желая взваливать на чужие плечи собственные проблемы. Свеча уже догорала, когда Грегори начал вертеть билет, который он никогда не использует по назначению. Хотелось прочесть каждое слово, хотя это мало что ему давало. Он разбирался в крикете на уровне любителя, а сам играл и интересовался редко, поэтому не имел ни малейшего понятия, кто соперники, и как они играют. Даже не думая осведомляться об этом в письме, методист закончил его кратким пожеланием удачи, а также тем, чем обычно заканчивают письма. Поставил пафосную дату написания, слегка округляя циферки. Почерк у него был немного женский, но на ранних курсах даже самый опытный учитель не мог разобрать, что «этот странный мальчик пишет». Пришлось срочно переучиваться, и к его нынешнему возрасту красота и понятность вошли в привычку. Вайолет терпеливо выводил каждое слово, периодически стуча о баночку с чернилами. Устало зевнув, Грегори потушил свечу и упал на кровать, будучи не в силах что-либо делать. Завтра он приведет свой рабочий стол в божеский вид, или же придет Чеслок, освободившийся от дел, и сам все приберет, как делал много раз до этого. Быть может, пришлет кого из малявок, выискивая себе фэга, но скорее придет сам – он никому не доверял убираться в кабинете теперь уже методиста. Нынешние префекты отчего-то не спешили подавать прошение о назначении фэгом касательно какого-нибудь ученика. Два года они как-то без этого обходились, но здесь требовалось срочно найти подходящую кандидатуру, поскольку трое из префектов в этом году выпускались. Нельзя же оставлять школу без старост, а директор всегда прислушивался к их мнению. Следующее утро получилось слегка вялым и смазанным. Наверное, потому, что шел дождь. Выбивал по подоконнику барабанную дробь каплями, не давая сосредоточиться. Все учащиеся толпились возле выхода из школы, ожидая, когда же это закончится. Такая погода отнюдь не была редкостью для Лондона, наоборот, привнося в их жизнь толику обыденности. Некоторые герои выбегали прямо навстречу ливню, несясь в сторону своего дортуара. Префекты предпочли дождаться окончания сего явления, неловко толпясь под козырьком. Мидлфорд что-то втолковывал крайне недовольному Чеслоку, их отношения за эти несколько лет явно улучшились, и Грегори лишь надеялся, что они не переросли в нечто иное. Когда ты учишься в школе для мальчиков, такое перестает быть чем-то странным, но мало куда приводит в итоге. Вайолет вздохнул и бросил взгляд на Блюэра, тихо разговаривающего с Клейтоном. Рядом с Эдвардом, как обычно, вертелся Коул, то и дело вступая в язвительные перепалки с префектом Фиолетового волка. Морис изменился за эти годы больше, чем кто-либо другой. Отрастил длинные волосы, сам слегка подрос, открыл в себе таланты к спорту. Методист продолжал скептически к нему относиться, но не мог не заметить перемен. Больше ему не требовалось ластиться к старостам, будущий маркиз по каким-то своим причинам стал к нему хорошо относиться. Грегори, впрочем, знать не желал, что этот длинноволосый старшеклассник затевает. Тот будто стал иначе смотреть на людей, бросал на многих долгие взгляды, чаще всего задерживаясь на том же Мидлфорде. Оный этого не замечал, кажется, небольшая наивность была присуща всем ученикам Зеленого дортуара. Нынешний префект Алой лисицы смотрел на все это с неодобрением, но предпочитал держать свои мысли при себе, иногда становясь излишне задумчивым. Должно быть, дождь влиял не только на Вайолета. Коул, тем временем, принялся теребить кончики собственных волос. — Они и без того кудрявые, а с этим дождем я рискую превратиться в пуделя, — возмущался он, говоря, похоже, сам с собой. — Не ной, Коул, — привычно отмахнулся Чеслок, зевая. — Это всего лишь волосы. Ты знал, на что идешь, когда решил их отрастить. — Тебе легко говорить, — пробурчал старшеклассник. — Ты привык к тому, что каждое утро укладываешь волосы, а мне это неудобно. Ненавижу сезоны дождей. — А кто их любит, — влез в дискуссию будущий маркиз, печально вздыхая. — Хотя, должен признать, в них есть особое очарование. — Моя прическа с тобой не согласна, — фыркнул Морис. Спустя десять минут погода начала успокаиваться резкими скачками, мгновенно меняясь от ливня до робкого покапывания. Старосты и стайка учеников, решившие дождаться лучшей погоды, выпорхнули из школы и помчались по направлению к своим общежитиям. Блюэр, помедлив, последовал за ними, оставив второго методиста тоскливо вглядываться в небо. Вскоре и он покинул школу, направляясь, впрочем, в совятню, где Сапфировый дортуар содержал своих сов. Грегори интересовала только одна, точнее, интересовал. То был личный филин Лоуренса, однако тот, в связи с его черным оперением, несколько выделяющимся среди остальных пернатых, не пользовался им. Зря, считал Вайолет. Филин, единогласно названный Ларри, птицей был на редкость умной, выносливой и обладал хорошей памятью. Все эти достоинства позволяли использовать его в качестве средства доставки писем. Едва лишь методист приоткрыл дверь, как Ларри, радостно ухнув, приземлился на его плечо, тыкая клювом в лоб. Грегори хмыкнул и покачал головой, видя его заинтересованные взгляды. — Нет, в этот раз я не принес тебе ничего вкусного, — будто бы слегка виновато развел руками бывший префект. Филин поник и мстительно клюнул его в лоб, стаскивая с головы капюшон. Волосы Вайолета свободно легли на спину, слегка топорщась от сырости. — Отнесешь, ладно? А как вернешься, я тебе что-нибудь принесу, договорились? Вот и славно. Методист практически невесомо провел пальцами по голове птицы, а после принялся прикреплять свое письмо к его лапке. Он проделывал такое не раз, но с первой попытки все равно не получалось. — Он сегодня в Лондоне, не перепутай, — вместо прощания шепнул Грегори, отпуская Ларри на волю. Он смотрел филину вслед с какой-то непонятной надеждой вперемешку с тоской, надеясь, что с этим письмом хоть что-то в этой чертовой жизни изменится. Но первый шаг он делать не будет, уж увольте.