Это не была любовь с первого взгляда. Да и со второго, в общем, тоже. Зато третий оказался роковым: попал в самое сердце, да так, что вытащить эту обретенную проклятую любовь не оказалось никакой возможности.
Первый раз пришелся на далекое уже студенчество, когда ее подружка кинула на стол рекламный буклетик недавно открывшегося агентства и заговорщицки прошептала: «Поехали!» Собрались быстро, отнесли зовущим в путешествие с трудом полученную стипендию, и уже через два дня были в Петербурге. Алена морщилась: автобусный тур, бессонная ночь под аккомпанемент дребезжащих стекол и скрипящих сидений, неумолкаемая трескотня подружки, головная боль мешали ей наслаждаться поездкой. Петергоф с его фонтанами заставил лишь пожать плечами, сам Петербург со шпилями и проливным дождем — вытащить из сумки чудом захваченный с собой шарф и мечтать о теплом номере в гостинице. Через пять дней она уехала с непрекращающимся чувством раздражения и разочарования, так и не поняв восторгов знакомых.
Во второй раз они поехали с мамой. Последняя в первый же час пребывания в городе потащила ее за руку в Эрмитаж. Алена скучающе бродила между фигурами атлантов, равнодушно взирала на пыльные экспонаты в полутемных залах и злилась на неудобную обувь и мамины восклицания.
Третий раз случился неожиданно. Первая самостоятельная зарплата настоятельно рекомендовала себя потратить, и Алена, полистав очередной туристический буклет, неожиданно решила вернуться туда, где обитали серость и туман.
И тогда это произошло. Она сошла с поезда, вдохнула холодный морской воздух, чуть не закашлявшись, взглянула на виднеющиеся вдалеке купола Спаса на Крови и поняла, что пропала.
Отныне жизнь разделилась на до и после. Все до: люди, монотонная работа, старые друзья, тихий родной городок оказалось лишь прологом к набережным с шумящей Невой, бесчисленным шпилям соборов и церквей, лязгу трамваев о рельсы на Васильевском и гулу в метро утром. Алена приезжала в Петербург каждый отпуск, лениво отшучиваясь на вопросы о том, что же такого она нашла в этом городе, сутками бродила пешком, и только изредка, когда ноги начинали ныть особенно невыносимо, пересаживалась на речные трамвайчики.
Она любила Петербург, а он, как ей думалось, отвечал взаимностью. Не веря в реинкарнацию, Алена все же не сомневалась: когда-то давно, так давно, что уже и не вспомнить, она жила здесь, в одном из темных неприметных переулков, ведущих к набережной, так же как и сейчас ходила по мощеным улицам, вдыхала гниль отлива и запах булочек на Сенной площади, смеялась и любила. Постепенно ей стало казаться, что еще немного и петляющая по дворам дорога выведет ее к прежней квартире — коммуналке в бывшем доходном доме на одной из номерных линий Васильевского острова под самой крышей с широким окном в деревянной раме и с чудом сохранившейся лепниной на потолке комнаты.
Каждый раз, возвращаясь из отпуска, Алена хмурилась, сердилась, могла по нескольку дней лежать, закрыв глаза и не отвечая на вопросы родных. Город звал ее, из года в год, каждую лето и осень, весну и зиму. Алена любила Петербург любым: заливало ли его дождями, тошнило ли снегопадом или штормило от ветра, прилетевшего с залива. И не было для нее большей радости, чем в лютый мороз пробежаться по Тучкову мосту, промерзнув до самых костей, а после вернуться в гостиничный номер, завернуться в плед и залпом выпить горячий чай, обжигая небо.
В мечтах, таких же тихих и прозрачных, как апрельское питерское небо, Алена представляла, что когда-нибудь вернется сюда навсегда — поселится в доме с видом на залив, и каждое утро будет смотреть из окна как солнечные зайчики бегают по Неве.
С приближением лета подружка, та самая, что когда-то принесла буклет, начала активно зазывать Алену в Крым. «Будем есть абрикосы и загорать!» — говорила она с радостной дрожью в голосе, а Алена лишь улыбалась. Загорать она не хотела и не умела — кожа тут же покрывалась красными пятнами, и если Алена не уходила с солнца, начинала отслаиваться целыми кусками и противно зудеть. Ее продолжали соблазнять мимолетными курортными романами и теплым морем, Алена кивала, стараясь не спорить, и не упоминать о лежащем в сумочке билете в северную столицу. В июле подружка укатила в Феодосию, и принялась забрасывать Алену фотографиями с пляжа вперемешку с восторженными комментариями. «Смотри как красиво!» — писала она, присылая Алене снимки Черного моря в барашках волн с наклоненным вправо горизонтом. «Тебе бы на солнце! — тянули коллеги, разглядывая через Аленино плечо крымские фотографии, — совсем скоро растаешь ведь». И она снова привычно соглашалась и кивала, а в середине лета уехала к сфинксам на Университетскую набережную. «Красиво, — грохотала волна у ног, грозясь вот-вот намочить кроссовки, — крррасиво», — а сфинксы, Алена готова была в этом поклясться, смотрели прямо на нее, грустно и понимающе. Алена слушала Неву, склонив голову, и вспоминала несуществующее.
В квартирке на Васильевском, оставшейся по ту сторону жизни, а возможно никогда и не существовавшей, на отсыревшей от времени стене висела фотография в дешевой рамочке. Выцветший до йодисто-желтого снимок с мутными фигурами: сама Алена в пуховике и с растрепанными волосами, и мужчина в тяжелом пальто нараспашку, с повязанным поверх клетчатым шарфом. Лица его было не разобрать, как Алена не старалась. Фотография преследовала ее, манила, заставляла перебирать архивы в библиотеках в надежде понять хоть что-нибудь, найти малейшую зацепку. Но все было тщетным.
Она вернулась в середине августа, еще более бледная и худая чем обычно — кожа под северным питерским солнцем стала почти совсем прозрачной. "А я на даче Чехова была!" — не то с осуждением, не то с возмущением сказала возвратившаяся загоревшая подружка, а после высыпала на стол абрикосы: ровно-оранжевые, золотистые, похожие на молодильные яблоки из греческих мифов — надкусишь один и обретешь вечную юность и красоту. «Ешь! — приказала она, с жалостью глядя на Алену. — Одна кожа да кости остались!» Брызнувший было сок испачкал блузку, и впервые за долгое время Алена искренне рассмеялась, сама не зная чему.
***
Время летит вагоном по рельсам, тук-тук-тук. Алена выходит замуж. «А тема свадьбы — петербургские дворики?» — шутит подружка. Алена молчит и вычеркивает последнюю из списка приглашенных. По ночам ей снятся сфинксы, грустные, понимающие, вот только взгляд их полон укоризны.
У нее все хорошо. Алена твердит себе это изо дня в день. Повторяет как мантру, вставая каждое утро. Все хорошо. Хорошо. Все…
— Найди ее, — шепчут сфинксы, — найди ту квартиру. Найди того мужчину с фотографии. Найди.
Алена пьет снотворное и работает допоздна. Постепенно голоса отступают.
***
Она вот уже час гуляла по юго-западной оконечности Васильевского острова. Небо хмурилось, грозясь пролиться дождем, и Алена собралась было возвращаться в гостиницу, как вдруг остановилась как вкопанная. Дом. Старый, покосившийся от времени, полуразрушенный и явно нежилой. Он возник перед Аленой словно из ниоткуда, своим боком перегодил дорогу, не давая пройти. От улицы дом был отгорожен низеньким забором с пришпиленным объявлением о ведущейся стройке и просьбой не заходить на аварийный объект.
Недолго думая Алена полезла через забор. Кое-как пробралась через груды истлевших досок и раскрошившихся кирпичей, мимо выкинутых облупившихся раковин и истертых кресел к чудом сохранившейся арке, облицованной метлахской плиткой. Провела дрожащей рукой по едва заметному рисунку: поникшие головки белых лилий, переплетенных в подобие короны. Она жила здесь. Проходила каждый день через эту арку, поднималась по лестнице (чугунные витые перила с балясинами-львами) на третий этаж в квартиру с лепниной, открывала деревянные рамы, чтобы впустить в комнату холодный воздух с залива. Алена опустилась на колени. Под ногами оказались потускневшие от времени кусочки витража. Она торопливо протерла стекло рукавом, и оно тут же вспыхнуло на свету сине-золотым сиянием. Стараясь не поранить руку, Алена отодвинула осколки стекол в надежде оттыкать еще что-нибудь, и пальцы тут же нащупали плотный уголок картона. Она поддела ногтем бумагу, и через секунду держала в руках фотографию. Ту самую, где Алена с растрепанными волосами из далекого прошлого смеялась прямо на камеру, а мужчина за спиной слегка приобнимал ее за талию.
Кем он был, незнакомец со снимка? Что связывало их, таких молодых и беззаботных? Никогда уже теперь ей этого не узнать. Нет прохода в тот день: заржавели рельсы, заросли дороги, сдвинулись толщи лет. Все что ей досталось: мутная желтизна на выцветшей бумаге. В этих дворах ей суждено навечно остаться чужой.
Воровато оглядываясь, Алена сунула фотографию под пальто и побрела к набережной. Мир вокруг закрутился волчком. Где-то на пристани протяжно застонали катера.
Алена глубоко вдохнула: в ней росла и поднималась рокочущая волна, угрожая затопить с головой. Горло сдавило, и ей пришлось присесть на парапет, чтобы отдышаться. Фотокарточка под пальто грела пальцы похлеще солнечных лучей. Постепенно волна внутри опала, уступив место штилю. Алена встала, посильнее прижала снимок к груди и пошла вперед, не оглядываясь на оставшееся позади кладбище чужих жизней. Сфинксы с Университетской набережной насмешливо смотрели ей вслед.
