ради кого стоит

      иногда он задумывается, а не пустить все по течению, чтобы унесло настолько далеко, насколько возможно. иногда ему отчаянно хочется стереть из памяти ебанный шестьдесят второй, потому что скребет на сердце невыносимо. и шестьдесят второй, и пять лет после. чтобы стало последним, о чем думал перед сном. чтобы не стискивало, дало спокойно вдохнуть, чтобы глаза не жгло и во рту не оседал противный привкус.       легко пристраститься к алкоголю, легко кубарем катиться вниз, но ещё остались те, ради кого приходится просыпаться по утрам. просыпаться с зияющей дырой вместо сердца. тупые метафоры, тупые люди, тупая боль.       он тихо рычит, сгиная металлический стол меж пальцев. ниже локтя причудливыми полосами пробегаются синие вены, челка слегка синеет, но ему удается взять себя в руки. он глухо сглатывает, проводит ладонью по лицу, смахивая капельки пота (слез?), и принимается за работу.       даже после его отправки на фронт не было так хреново. даже после его присоединения к братству, даже после его нового романа, даже после... он откладывает очки от себя, устало опускается на неудобный стул (и сколько раз напоминал себе взять из школьного фонда себе на новую мебель?), взгляд застывает на белой стене, расфокусируется, а сознание заполняется чередой хаотичных образов.       вот он впервые видит его, такого тихого, слегка удивленного, но готового рваться в бой. кажется, он тогда показался довольно симпатичным, что жутко напугало и отпихнуло заниматься единственным делом, в котором он был хорош, — наукой.       вот он злится на клоуна и думает, что рейвен куда лучше и намного красивей. и продолжает нелепо ухаживать за будущей мистик, смотря преданными глазами и походя на ручного щенка, еще не зная, что она бросит их всех на произвол судьбы, уйдя вслед за металлокинетической мечтой.       вот они притираются друг к другу в особняке, он непонимающе смотрит на подгоревшие тосты и хмурится, пока это светловолосое чудо старается поскорее ретироваться от гнева божия в лице «профессора икс».       вот их первый разговор на лужайке после утренней пробежки, и его фырканье на все эти нелепые шутки и... это что, флирт? так странно. странно и... приятно? да, точно приятно.       вот смущенные улыбки и слишком долгие переглядки, отчего Шон с периодичностью в пять минут награждает их подзатыльниками и ворчанием. их пробежки и тренировки, их неумение готовить завтрак и подтрунивания шона. этот влюбленный взгляд и первый поцелуй.       чтобы после всё полетело к чертям собачьим на гребаной Кубе, чтоб её взорвали.       всё бы отдал, чтобы вернуться в те беззаботные, светлые и счастливые шестидесятые. всё бы отдал за шанс увидеть хитрый блеск голубых глаз, как лучи солнца путаются утром в пшеничных волосах, как сонная улыбка касается лица, а сильные руки прижимают к себе.       — Алекс, какого хрена? твоя очередь следить.       — моя очередь вчера была! я думал, твоя.       — теперь я определенно чувствую себя в полной безопасности.       — профессор!       — начнем с того, что я старше.       — тебе только двадцать исполнилось, кретин. и дело это не меняет.       — вроде восемнадцать, а всё такой же клоун.       — не соизволишь пойти в задницу?       — если только в твою.       — дебилы конченые, — Шон отвешивает им увесистые подзатыльники.       — профессор, вы в порядке?       — слушайте, честно, это не я виноват. это все Хэнк.       — Алекс, кто бы говорил.       — заткнись, клоун, не видишь, человеку плохо?       — профессор, можно я его ударю?       — не заткнетесь, я перееду вас обоих и заставлю думать, что вы — кролики. да, Алекс, я в порядке. нет, мне не нужна помощь, вы уже помогли. Хэнк, ты не мог бы меня поднять? Алекс, вытаскиваешь коляску. ещё раз я до вас не смогу докричаться мысленно и съеду по горке в кусты, превращу в кроликов.       — вы уже говорили.       — раз сто.       — двести.       — сто.       — двести.       — сто...       — ХВАТИТ       Хэнк до побеления костяшек сжимает руку в кулак, жмурится и загоняет воспоминания в самый дальний угол. ни к чему это сейчас, когда апокалипсис побежден, школа восстановлена из руин, а правительство и люди снова пересматривают мнение о мутантах.       иногда ему кажется, что стоило послушать Алекса и пойти в ряды братства, там они, возможно, были бы вместе.       Хэнк не хочет знать, был ли кто у Алекса эти десять лет, что он пропадал, изредка выходя на связь с профессором через церебро. Хэнк не хочет думать, что все было лишь игрой и серьезней не стало бы, не уйди Алекс на фронт. Хэнк не хочет понимать, что Алекса больше нет, нет его личного солнца, его света, его якоря в этом мире. Хэнк не хочет сравнивать себя с профессором после закрытия школы.       не получается.       — Хэнк?       коляска скользит по полу бесшумно, голубые глаза профессора смотрят на него с молчаливым участием, п о н и м а н и е м . это бесит. господи, как же все его бесит.       — профессор? — отзывается Хэнк, неловко полуоборачиваясь ради зрительного контакта. у профессора лицо осунувшееся, мешки под глазами стали больше, а лысая голова только добавляет с десяток лет. несправедливо. подло. неправильно. ебанная жизнь.       — ты в порядке, Хэнк? — профессор аккуратно протягивает руку и стискивает ладонь Хэнка в своей. отражающееся в голубых глазах беспокойство успокаивает, сил дает хоть немного. о том, что существуют важные в жизни люди, напоминает.       — все отлично, профессор.       — ты же помнишь, что телепату лучше не лгать? — профессор слабо улыбается под хмыканье Хэнка. Хэнк только головой качает. профессор поймет, профессор не станет давить, профессор даст время. всегда давал. всем. профессор вздыхает, хлопает по предплечью и деловым тоном осведомляется. — надеюсь, ты помнишь, что вы с Рейвен ведете сегодня занятия у людей икс?       — забудешь такое, — усмехается горьковато Хэнк. — одна болтовня Питера чего стоит.       он намеренно не говорит о Скотте. он знает, что Скотту больнее в разы, что сердце на куски разрывается, и единственное хочется кричать до потери голоса, проклинать и молить того несуществующего в небесах, чтобы изменил, чтобы вернул, чтобы отдал отнятое. он намеренно не говорит о Скотте. он знает, что у Скотти было бы больше времени с Алексом, больше времени с Хэнком, не стань Алекс параноиком до мозга костей. а ведь Хэнк хотел, Хэнк предлагал, Хэнк умолял, но Алекс стоял на своем. кто мог знать, как сильно это аукнется впоследствии.       — жду тебя через полчаса, — заканчивает профессор, отстраняясь и уезжая прочь. — будь добр, не опаздывай.       — вы меня знаете, профессор, — только и говорит ему в спину Хэнк.       может, с Рейвен у него получится. может, однажды ныть перестанет. может, в какой-то день утром не захочется сигануть с эмпайр-стейт-билдинга. может, подушка когда-нибудь перестанет быть мокрой от слез. может. все еще впереди. а пока ему следует вернуться к работе, к людям икс, о которых он столько грезил.       тем более, еще остались те, ради кого стоит просыпаться по утрам.