Солнышко

Сначала были глаза: большие, бледно-серебристые, с длинными листовидными зрачками. Зрачки постепенно расширялись, делаясь круглыми, и в них, как в колодцах бездонной темноты, отражались искры звезд. Темнота переплескивалась через края колодцев, растекалась, бесшумно наполняя весь мир, смывала и растворяла в себе без следа память и разум, по прихоти или случайности оставляя лишь разрозненные крупицы… Девушка брела без пути и цели, не замечая времени, проведенного в блужданиях, не отличая одного дня от другого и не запоминая мест, через которые прошла. Ее платье, бывшее когда-то красивым, давно уже превратилось в грязно-серые лохмотья, опаленные огнем, вывоженные пылью и изодранные цепкими ветвями. Длинные золотистые волосы сбились колтуном, в спутанных прядях, когда-то бывших сложно заплетенной косой, еще торчал обломок драгоценной заколки. Иссыхающие бодылья осенних трав и ветви кустарников цепко хватались за эту легкую добычу, словно желая остановить идущую. Зацепившись одеждой или волосами за очередную ветку, девушка на некоторое время останавливалась, однако вскоре нарастающий холод или другие смутно-неприятные ощущения вынуждали ее сдвинуться с места. В кровь раня руки, она обламывала мешающие ветви, не заботясь о том, что обломки так и остаются в ее волосах, и вновь шла, пока не падала от усталости на остывающую землю. Дни и ночи сменяли друг друга, деревья теряли листву, становилось холоднее, и все чаще с затянутого серыми облаками неба падал колючий стылый дождь. Девушка шла, не умея найти надежное укрытие или добыть подходящую пищу, и от последнего, смертного падения ее уберегало лишь то, что в теле еще оставались силы, запасенные в забытой прежней жизни. Когда вокруг бесшумными стаями кружились алые и желтые листья, подхваченные порывами ветра, в разрушенном разуме словно что-то пробуждалось: не зная этому названия, девушка шла быстрее, глядела по сторонам, смутно надеясь отыскать среди окружающих холмов и зарослей знакомое место… Но листья, окончив свой краткий полет, навек оседали в холодную темную грязь, погружаясь в нее и становясь ее частью, и обрывки воспоминаний угасали, исчезая, совсем как беззащитные яркие пятнышки листьев. Когда день становился темен, как вечерние сумерки, и помертвевший воздух пронизывали острые холодные капли дождя, приходило невыносимое чувство какой-то всеобъемлющей и невосполнимой потери. Девушка обхватывала себя руками, пытаясь хоть этим слабым объятием заполнить страшную пустоту внутри, не дать себе распасться на части и раствориться в ней. Не помня речи и слов, она пыталась звать кого-то тихим скулящим плачем, но ответом на эти неверные звуки были лишь шум дождя и ветра. Когда же мир накрывала ночь, и продолжать путь оказывалось невозможно, девушка устраивалась там, где тьма застигала ее. Земля была жесткой, а холод не давал заснуть, поэтому оставалось лишь до боли в глазах всматриваться в окружающую темноту, не зная даже точно, куда именно, в бесплодном старании найти в ней хоть один маленький проблеск света, хоть какой-то знак собственного не-одиночества. Но единственными искрами света в океане темноты были холодные небесные звезды, и девушке казалось, что сверху на нее глядят бескрайними зрачками глаза — те самые, в которых утонула и растворилась ее память. В самый глухой и пустой час перед рассветом сон все же приходил. Беззащитный разум наполнялся образами разрушения, загнанного беспомощного ужаса и все той же безвозвратной потери: как будто оборвалась последняя нить, связывавшая одну родную душу с другой. В усилии сбежать от измучивших кошмаров, девушка просыпалась, едва чувствуя замерзшее тело, и продолжала путь, даже если ноги с трудом держали ее. Она не знала, что заставляет ее все время двигаться, все равно куда, лишь бы не стоять на одном месте, да и не могла как следует задуматься над этим. На руинах разума жила лишь одна упорная бездоказательная уверенность: нужно идти. Может быть, у ее одинокого странствия была какая-то цель, однако девушка не могла вспомнить, куда идет и что хочет найти среди молчаливых лесов и холмов. А это значило, что потерянную ждет впереди лишь одно — безвестная гибель от голода и холода где-нибудь в облетевшей роще или на склоне среди мертвой пожухлой травы. Закономерный итог позволяли немного оттянуть речки и наполненные дождем озерца, во множестве встречавшиеся страннице на пути. Вода в них была холодной и чистой, не таила в себе яда или заразы, так что немного поддерживала остатки сил. В те краткие минуты, когда водная поверхность не рябила от ветра, девушка с любопытством всматривалась в свое отражение, одновременно узнавая и не узнавая его. Как будто делая невероятное открытие, она трогала себя, чувствовала и осознавала, что это чумазое лицо и спутавшиеся длинные светлые волосы — совершенно точно ее части, и серо-голубые глаза, которыми так забавно смотреть в темные зрачки отражения — они тоже ее собственные… Особенно ей понравились уши, заостренные кверху, слегка шевелящиеся при каждом тихом звуке. Эти уши, кажется, должны были значить еще что-то важное… Однако не успевала девушка как следует сосредоточиться на поиске утерянного знания, как вновь задувал ветер, отражение искажалось рябью, становясь всего лишь бессмысленным смутным пятном, и такая же рябь скрывала проявившиеся было кусочки воспоминаний. Медленный усталый шаг прервался внезапно. Земля, казавшаяся миг назад такой твердой и надежной, подалась под ногами, лишая опоры и утягивая путницу куда-то вниз, вместе с невезучими кустиками сухой травы, скрывавшими близкий обрыв. Самого падения девушка почти не восприняла: все произошло так неожиданно и стремительно, что чувства, притупленные истощением и усталостью, на миг смешались и угасли. Сменились несколько раз твердое и пустое, что-то ударило в грудь, вышибая весь воздух, острым садануло по спине и плечу, оставив полосу рваной боли… Зацепилась за что-то одежда, но почти сразу же то ли отцепилась, то ли просто оторвалась. Вспышкой боли отозвался затылок, когда косу едва не вырвало вместе с кожей. Закончилось все так же мгновенно, как и началось. Под телом была совершенно неподвижная земля, от которой к коже через остатки одежды проникала неприятная стылая влажность. В бок и живот упирались небольшие острые камни, ладонью чувствовался мокрый песок. В наступившей тишине совсем рядом слышался тихий водяной плеск. Девушка осторожно попробовала пошевелиться. Многократно ушибленное и поцарапанное тело было наполнено тупой болью, однако конечности все же повиновались. Стряхивая с себя насыпавшуюся сверху землю, она приподнялась на руках, оставляя в песке мокрые углубления, потом попробовала подняться на ноги… Затылок вновь прошило болью. Девушка попробовала еще раз и еще, но то, что удерживало ее волосы, не желало выпускать свою добычу. Неловко повернувшись, она увидела, что коса зацепилась за извитые мертвые корни большой коряги, вросшей в песок на речном берегу. Привычно пытаясь обломать или оборвать корни, впутавшиеся в волосы, девушка в кровь изранила пальцы, и так не до конца зажившие после прошлого похожего случая. Но сырые корни, похожие на цепкие паучьи лапы, под ее усилиями лишь сгибались и еще злее вцеплялись в спутанную массу волос. Отчаявшись справиться с мокрой древесиной, девушка дергала свои волосы, уже почти не замечая боли, пыталась отползти, упираясь разодранными ладонями в песок и грязь, но коса, пойманная корягой, удерживала не хуже прочной цепи. После очередного рывка выбившаяся из сил пленница уже не пыталась подняться. В конце концов, вокруг были только мокрые холодные камни, мокрый холодный песок и мокрая холодная вода… Ну еще и эта самая коряга — такая же мокрая и холодная. А если так, то какая, собственно, разница, на чем тут лежать? Через расплывчатую пелену навернувшихся слез смутно различалась коричневая земля речного обрыва и несколько мертвых травяных кустиков, свалившихся сюда вместе с ней. Иссохшие серые травинки едва пошевеливались под слабыми отголосками ветра. Холод, еще недавно казавшийся почти болезненным, вскоре перестал чувствоваться: тело постепенно немело, ощущения одно за другим гасли. Девушке казалось, что она сама становится бесформенной и холодной, как песок вокруг. Исчезла, растворилась саднящая боль в израненных руках. Закрылись сами собой отяжелевшие веки, спрятав то последнее, что еще виделось глазам. Оставался лишь ровный шелест реки, но скоро затих, забылся даже он. Возможно, так будет легче, подсказывало ощущение, слишком расплывчатое, чтобы стать настоящей мыслью. Стоит лишь смириться, прекратить бесполезный путь, перестать бороться — и не будет ни боли, ни страха, ни мучительного одиночества… Не будет уже ничего. *** Замысловатые каменные украшения на стене дома, по которым при должной сноровке можно добраться до самой крыши. Крыша, однако же, в этот раз могла подождать: вот знакомое окно, под ним широкий карниз, уже давно примеченный на роль тайной дороги. Можно было бы, конечно, пойти обычным путем, то есть через одну из дверей, но сегодня, в этот особенный день и час, настроение требовало чего-то совершенно иного. Проскользнуть тихо и незаметно к дому, знакомому так же хорошо, как свой, не попасться на глаза догадливым подружкам, которые, конечно, все равно все узнают, но пусть лучше уж не прямо сейчас… «Принцессы не сдаются!» — решительно ободрила себя Финдуилас, приступая к штурму стены. Лезть в платье было неудобно, однако не настолько, чтобы заставить ее отступить от намеченной цели. Удержаться на карнизе оказалось даже труднее, чем до него добраться. Продвигаясь потихоньку и стараясь не отвлекаться, Финдуилас все же доползла до нужного ей окна. Поглядела внутрь, поразглядывала с непривычного ракурса знакомую скромную обстановку небольшой комнаты, куда всегда прежде заходила через дверь. Прикинула время, удивилась отсутствию владельца в этот час и, немного посомневавшись, осторожно толкнула раму. Не заперто. Тихо просочившись внутрь, девушка аккуратно прикрыла за собой окно, даже не скрипнувшее, и скинула туфли, чтобы не таскать по чистому полу уличную пыль. Услышала шаги в коридоре, подхватила обувку, быстро спряталась в угол возле двери, стараясь даже дышать потише… — Попался! — Солнышко, что ты… — Гвиндор сначала совершенно растерянно вытаращился на нее, потом на окно, потом опять на нее… — Совсем с ума сошла! — Финдуилас отлично знала это выражение запоздалого ужаса на его лице, но все равно каждый раз едва могла сдержать смех. Вечно он умудряется увидеть смертельную опасность в каждом маленьком приключении. — Чем тебе дверь не угодила? Ты вроде слишком большая уже, чтобы по стенам лазить! — Это чтобы девочки и твоя мама не увидели, — пояснила Финдуилас, нежно подергав любимого за волосы, собранные в слегка растрепавшийся хвост. — А что ты такого натворила, что от них прячешься? — озадачился Гвиндор, распустив волосы и начиная перечесываться. Финдуилас, плюхнувшись на кровать, уже не первый раз отметила, что в таком виде он выглядит совершенно по-другому, чем со своим всегдашним простым хвостиком. Хотя, в общем-то, ее вполне устраивал любой вариант. — Пока еще ничего не натворила, — успокоила она его. — Но собираюсь. — Что на этот раз придумала? — несколько умученно улыбнулся Гвиндор, явно пытаясь представить опасность грядущей девичьей шалости, а заодно и то, насколько сильно ему достанется за покрывательство и пассивное соучастие. Принцесса чуть шевельнула ушами, ловя вдохновение на нужные слова. В конце концов, чего это она вдруг так неуверенна? В конце концов, в этот раз ее задумка совершенно безобидна и даже очень хороша для них обоих. Да и разве Гвиндор когда-нибудь мог ей отказать? Даже в случае с явно рискованными шалостями он ужасался и смешно занудствовал, пытаясь убедить девочек в смертельной опасности задуманного… Но потом все равно присоединялся, хотя бы для того, чтобы три бесстрашных подружки ненароком не убились. — Ты на мне женишься? Ответом ей были молчание и совершенно ошарашенный взгляд широко открытых серых глаз — цвета тумана, как в шутку определили младшие сестры Гвиндора. — Ну что ты молчишь? — вскочив с кровати и едва не навернувшись об собственные брошенные туфли, Финдуилас покрепче обняла любимого, почти повиснув на нем и притиснув к стене, чтобы не попытался вывернуться, пока не даст внятного ответа. — Я ведь точно никого лучше тебя не найду, даже и пытаться не буду! Поселимся отдельно от твоих родителей, мой отец нам поможет… Детей можем сразу не заводить, вообще с этим подождать, ты хоть отдохнешь. А вот представь, если твоя мама решит родить еще одну дочку, кого она нянькой-то опять запряжет? — Значит, ради этого ты на стенку лезла? — справившись с собой, Гвиндор осторожно отлепился от стены, усевшись на безнадежно смятую постель. Финдуилас устроилась рядом, пытаясь настойчивым взглядом подтолкнуть нерешительного возлюбленного к единственно правильному ответу. — И да, ты не думала, что для свадьбы немного рано? Я-то вряд ли еще вырасту, а вот ты вполне можешь. Станешь выше меня, неудобно будет. — Почему выше? — удивилась принцесса. — Что еще за ерунда? Я тебе совсем разонравилась? Ну не молчи, ну что ты так смотришь?! Обещаю, что не буду больше буянить, и даже буду тебя слушать, когда что-нибудь умное скажешь! Или, может, другую себе нашел? Со стороны прикрытой двери раздался какой-то шорох, но сейчас на такие мелочи не хотелось даже обращать внимание. — Да кого бы я нашел, — ласково и чуть устало усмехнулся Гвиндор, осторожно почесав девушку за ушком. — Тем более — кого-то лучше, чем ты. Просто будет нехорошо, если свадебное платье вдруг окажется тебе коротко. — Э? — Финдуилас хотела ответить что-то приличествующее случаю, но получился только этот дурацкий писклявый звук. — Согласен?  — Куда я от тебя денусь-то, солнышко мое… Может, он прибавил еще что-то, но остальные слова, кроме осторожно выраженного желанного согласия, потерялись за ее радостным визгом. — Ой, задушишь же! — Урааааааа!!! — дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникли Алассэ и Нариэль — сестры Гвиндора, обе почти ровесницы Финдуилас и ее давние близкие подруги. — Тили-тили-тесто! Молодец, Фаэливрин, а то бы он еще сто лет не телился, — решительно одобрила Алассэ. — Ты по карнизу лезла? — Нариэль интересовало немного другое. — Как, нормально тебя выдерживает? — Выдерживает хорошо, только узко, — ответила Финдуилас. — Если будешь лезть, то на углу уже не получится нормально развернуться. — Отлично, буду знать! — обрадовалась Нариэль. — Вот неймется вам, — вздохнул Гвиндор, наконец-то перечесав волосы и снова собрав в хвост. — Обязательно было подслушивать? — впрочем, возмущался он больше для порядка, понимая, что на сестренок его увещевания не особенно действуют. — А то бы все последними узнали, сам ведь молчишь, как рыба в банке! — хмыкнула Алассэ. — Маме скажем! — пакостливо улыбнулась Нариэль. — Она уж точно знает, как надо жениться. И обе девушки, наслаждаясь беспомощно-обреченным видом брата, умчались радовать родителей новостями, топая, как две молодые лошадки. — Извини, — тихо сказала Финдуилас, уткнувшись лбом в плечо Гвиндора. — Я правда им ничего не говорила, для этого и пряталась. — Да за что уж, — устало вздохнул он, поглаживая ее по затылку. — Мама всегда все узнает, не одним путем так другим. А ты что-то растрепанная… Усевшись поудобнее, прикрыв глаза и чувствуя, как Гвиндор ловко переплетает ей косу, Финдуилас представила, как сегодня после обеда тоже явится к отцу с радостной новостью, пусть и без такого шума. Впрочем, отец с самого начала не сомневался в успехе ее маленькой авантюры, о чем и сказал, провожая дочку на любовные подвиги. Про влезание в окно ему лучше было не знать. *** Финдуилас действительно еще выросла после того памятного дня, сравнявшись ростом с Гвиндором, хотя и не переросла его. А платье, сшитое для свадьбы, так и осталось на дне сундука, завернутое в ткань и заложенное сверху другой одеждой — чтобы горькая память не становилась вовсе невыносимой. Серебряное помолвочное кольцо принцесса носила привешенным на шнурок на шее. Гвиндор, как она знала, свое оставил дома перед тем последним отъездом, как будто какой-то частью сознания предчувствовал роковой исход. Когда не вернувшихся законно признали погибшими, принцесса была свободна от данного обещания и могла избрать себе другого мужа. Однако то, что она когда-то сказала Гвиндору, было полной правдой: для нее не было никого лучше него. Хотя со стороны могло показаться совершенно иное: слишком обычный эльф, никогда не выделявшийся ни внешностью, ни какими-то особенными талантами… Слишком мягкий, чтобы ослушаться властной матери. Заботливая и немного занудная нянька для двух младших сестер, а часто и для их подружки. Второй сын в семье, где отец уделял больше времени наследнику, а мать баловала желанных дочерей. Удивительно постоянный в своих привычках и привязанностях, иногда скучноватый из-за своей правильности и предсказуемости, надежный и всегда достойный полного доверия. Всю жизнь недостаточно хороший для родителей, но для своей невесты — лучший. Может быть, тот поход был не только желанием мести за погибшего брата, но еще и попыткой доказать, что сам Гвиндор хоть чего-то стоит не в качестве няньки? Разум и закон говорили: не жди. Не надейся, не растравляй душу понапрасну. Даже если, на свое несчастье, не был убит сразу и не умер вскоре от ран — значит, попал туда, откуда никому не дано вернуться живым. О том, что случалось с захваченными в плен, бродили предположения одно кошмарнее другого, какие только может породить разум, наполненный страхом, горем и неизвестностью. В тяжелых снах растревоженное воображение лгало: жив. Вернется домой. Совершенно таким же, как до разлуки, словно и не было никакой войны, никакого страшного ожидания без единой вести. Наконец познакомится с племянниками и младшим братом, вновь наденет то кольцо, которое оставил на хранение матери… А после можно будет откапывать из сундуков лучшие наряды, хотя, наверно, то платье уже потеряло всякий вид от долгого лежания. Отец объяснил когда-то, и Финдуилас запомнила: бывали невероятно редкие случаи, когда те, кого считали погибшими или захваченными в плен, возвращались к своим сородичам. Однако каждое такое возвращение, поначалу казавшееся счастливым чудом, позже оборачивалось ужасом и гибелью. Под знакомыми лицами таились чуждые сущности, до поры до времени незаметные в присвоенных телах. Когда эльдар понимали, что «счастливо спасшийся» — на самом деле не их родич и друг, становилось уже слишком поздно. Пострадав от своей доверчивости, эльфы пришли к уверенности, что по-настоящему спастись из Ангамандо невозможно — лишь в виде обманной оболочки, тела, в которое вместо прежней души Враг вселил своего прислужника. Не всегда существовали надежные способы определить это, и потому сородичи не могли принять тех, кто якобы спасся из темного плена. Подобное решение всегда было горьким и жестоким, однако ради возможного благополучия одного-единственного эльфа нельзя было подвергать смертельному риску целое поселение. Король и принцесса должны были знать и понимать это лучше, чем кто-либо другой. — А если мы все-таки чего-то не знаем? — вслух думала Финдуилас, не в силах раз и навсегда отсечь последнюю нить воображаемой надежды. — Вдруг есть и такие, кто сумел спастись, оставшись самим собой? Но они с самого начала не пытаются возвратиться домой, потому что помнят закон и знают, что это бесполезно… — От ложной надежды становится только хуже, милая, — печально качал головой отец, уже давно утративший веру в удачу. — Этот мир жесток и ненасытен, он отнимает все то, что дал, и еще много сверх того. Финдуилас и сама за свою недлинную жизнь сполна успела испытать правдивость этих горьких слов. Сначала, еще в детстве, этот мир отнял у нее мать, утонувшую в реке по нелепой случайности. Позже, дождавшись, пока взрослая душа сможет как следует чувствовать боль и пустоту от потерь, он забрал любимого, дом и, наконец, отца. В тот страшный последний день, потерявшись в беспомощном ужасе и невыносимом одиночестве, Финдуилас даже не жалела, когда серебристый взгляд драконьих глаз, проникший в самые глубины души и разума, стал растворять ее воспоминания. Ведь забыть было так заманчиво и просто, а бездонная звездная тьма длинных зрачков сулила долгожданное избавление от всех страданий… *** Действительность возвращалась отрывочно, распадаясь на отдельные яркие ощущения, которые пока не спешили соединяться и существовали как бы каждое само по себе. Непривычная легкость головы с коротко остриженными волосами. Чуть колющиеся травинки из тюфяка. Коснувшийся носа сквозняк, пахнущий незнакомым домом. Холод, просачивавшийся сквозь тонкое жесткое одеяло. Привкус травяного отвара на языке. Звуки незнакомых голосов, чьи слова выскальзывали из памяти раньше, чем она успевала понять их смысл. Один раз показалось, что невдалеке кто-то плачет — почти беззвучно, только тихо прерывисто всхлипывая. Но, может быть, этот едва различимый звук был лишь сном, потому что ей самой очень хотелось заплакать? Когда у девушки набралось сил ненадолго открыть глаза, она увидела лишь тени, копошащиеся в стылом пещерном полумраке. Среди этого полумрака ровно сияла одинокая бледная искра света, не похожего на лучину или факел. Финдуилас пыталась сосредоточить взгляд на загадочном источнике света, но от этих усилий в глазах все расплылось, а голова наполнилась тупой болью. Словно в ответ на ее едва заметное шевеление, одна из теней обрела плоть и приблизилась, неуклюже таща свое искореженное тело, укутанное словно в старые истрепанные мешки. На краткие мгновения проявилось из полутьмы похожее на череп лицо с обвисшей сморщенной кожей. Слышались медленные неровные шаги и тихое постукивание костыля, который существо-тень использовало при ходьбе. Смотреть становилось жутко, и девушка закрыла глаза, но увиденное не спешило изгладиться из памяти. Кожа, обвисающая на костях, как будто предназначеннная для более крупного тела. Тощая рука, держащая небольшую миску. Печально-сосредоточенный взгляд серых глаз. Как будто в этой до предела изношенной телесной оболочке уже не оставалось настоящей жизни — одно только усталое покорное ожидание неизбежного итога. Девушка проваливалась в краткие смутные сны, где вернувшиеся воспоминания причудливо смешивались с образами расстроенного воображения. А когда вновь открывала глаза — видела неподалеку это же создание, занятое какими-то, наверно, своими домашними делами. Стало немного теплее: пока она спала, ее поверх одеяла накрыли чем-то еще. Заметив, что она проснулась, пока-еще-незнакомый сосед приносил небольшую миску с уже знакомым горьковатым отваром, приятно освежавшим пересохший рот. Выпить все до капли девушке не удавалось, но существо внимательно наблюдало за ее реакцией и не настаивало, если она не хотела пить больше. В ровном бледном свете кристалла-фонарика оно уже не казалось уплотнившейся тенью — просто старым и жалким живым созданием. Всмотревшись до нового приступа головной боли, Финдуилас разглядела, что у ее странного соседа нет кисти левой руки, и управляться со всей работой ему приходится при помощи одной правой. Иногда, на зыбкой грани яви и сна, девушка слышала его голос, что-то тихо и ласково ей говоривший, чувствовала теплую шершавую ладонь, осторожно щупавшую ей лоб или поглаживавшую волосы… Сил поврежденного разума еще не хватало, чтобы разгадать загадку этой симпатии, но постепенно к Финдуилас возвращалось чудесное, почти забытое чувство полной безопасности и долгожданного не-одиночества. *** — Правда надеешься, что к ней вернется разум? — Угу. — Зря. Только душу себе травишь. — Может, и зря. — По глазам ведь вижу, ни за что с ней не развяжешься. Будь у тебя силы — сам бы ее на руках таскал, верно? — Верно. — Вот смотрю я на тебя и думаю, что ты мне тогда соврал. — В чем? — Да брось, будто сам не понимаешь. От девки ни на шаг не отходишь, нянчишься, как с дитем малым, разговариваешь, хотя обычно от тебя за день полслова не слышно… — Ну так. — А говорил тогда, что она не дочь тебе! — Не дочь. — Опять врешь ведь, тварь остроухая! Слова ярким потоком скользили в уши и наполняли голову, которая, казалось, распухала от внезапного избытка смысла и понимания. Словно чужой разговор пробил брешь в прозрачной стене, раньше отделявшей ее разум от мира вокруг. Тихие скупые слова ее соседа, настойчивая резкая речь кого-то незнакомого — все это с непривычки слишком утомляло, но возвращаться к прежней бессмысленной тишине Финдуилас ни за что не стала бы. *** Воспоминание, пришедшее во сне, окутывало, как теплый кокон, на краткое время возвращало в совершенно другой мир, еще не тронутый горем и потерями. Сон был зыбок, и на границе разума неотступно маячило холодное болезненное понимание, что от того мира остался лишь пепел, а счастливая жизнь сгинула безвозвратно. Но сейчас, хотя бы на несколько драгоценных минут, можно было отогнать темную действительность, ненадолго забыть безжалостную правду и остаться наедине с сокровищем своей памяти. Давний день позднего лета, проведенный в лесу близ Нарготронда. Полуденный час, полный солнца, пышной зелени и обнаглевших стрекоз. Расстеленное на мягкой траве старое покрывало, запах собранных грибов из притуленных рядом увесистых корзин. Вместо привычного потолка — шевелящиеся под свежим ветерком древесные кроны и проглядывающее сквозь них голубое небо с редкими белыми облачками. Тепло Гвиндора, задремавшего рядом, и ровный стук его сердца, ощущаемый ладонью. Милое, слегка бледное лицо, во сне непривычно спокойное и безмятежное. Упавший зеленый листик, запутавшийся в темных волосах. Миг, который хотелось бы сохранить навечно. — Фаэливрин, солнышко… — сонный шепот, тихий, как вздох, почему-то был полон усталой печали, от которой у девушки сжалось сердце. Зачем нужно грустить, когда день полон солнца и счастья, мир кажется прекрасным и добрым, а жизнь впереди манит обещанием чего-то еще неведомого, но чудесного? Какой-то частью разума Финдуилас осознавала, что спит сейчас на жестком травяном тюфяке, в тесном и темном пещерном жилище, среди стылого холода и изломанных теней. Живое тепло рядом и стук сердца под ладонью — все тот же ее сосед, который заботится о ней. Должно быть, в маленькой пещере просто нет другого места для сна, вот он и устроился рядом, а она, снова замерзнув, неосознанно потянулась к единственному близкому источнику тепла. Ощутилось небольшое движение рядом, жесткая ладонь осторожно погладила ее по затылку, потом подтянула сползшее одеяло… — Все в порядке, маленькая, я здесь. — И уже не понять было, кто же сказал это: Гвиндор во сне или безымянный странный друг наяву? — Все будет хорошо. В последние слова, вопреки всякому здравому смыслу, сейчас почему-то верилось. А выяснение всего остального вполне могло еще немного подождать.