ИиЖОЧ

      Мой парень никогда не понимал концепции моей дружбы с Катей. Как и не понимал большинства связей, которые я не только строила по ходу нашей совместной жизни, но и хранила старые, потрёпанные, как книжки из советской библиотеки, берегла и терпела. Такое бывает. Ты видишь эту потрёпанную книжонку, в непонятном переплёте, ставшим мягким и раньше бывшим зелёным, и на обороте почти выцветшая подпись: « 3 рубля, 40 коп», и искренне недоумеваешь. Почему же никто из всех трёх поколений не выбросил эту жёлтую рухлядь? Или не отдал?        Тем не менее, если ты переезжаешь из гнезда в своё новое жилище, ты непременно заберёшь её с собой. А вдруг захочется пролистнуть? И речь ведь совсем не о книгах.        Катя была старше меня на пять лет. Мы познакомились совершенно случайно в интернете, и в ту же ночь решили непременно встретиться. Я взяла с собой нож, а она биту. Мы провели весёлую ночь, шатаясь по району. Мне было шестнадцать. Ей двадцать один. И у неё были большие проблемы с самореализацией. Не беря в расчёт общественное мнение о том, что я психологически намного старше своего возраста, тот факт, что она решила подружиться со мной в свои двадцать с хвостом — действительно говорил о её общем развитии. Катя успела отучиться во всех творческих профессиях и во всех возможных колледжах нашего мегаполиса. Везде не продержалась и года. Студенческий билет она меняла как перчатки, как и учебные заведения. Каждый год что-то новое. Каждый раз — упоительные рассказы с огнём в глазах о новом увлечении. Я не могла понять её тогда, и не могу до сих пор, хотя прошло уже десять лет. Но я всегда принимала её выбор, каким бы он ни был.        Катя жила на полную катушку и прожигала свою жизнь. Как по мне, большую часть её приключений диктовал ей её левый ботинок в совокупности с психологическими отклонениями и общей неуравновешенностью.        Со мной она была всегда милой болтушкой. Наши с ней диалоги больше походили на сбивчивые монологи — она часто не могла подобрать слов, чтобы описать что-то или рассказать. Я едва успевала вставить несколько слов о своих делах. Но она навсегда запоминала эти слова. Это даже немного льстило. Мне всегда казалось, что ей просто нужно выговориться. Потому что когда нас было больше чем двое — Катя становилась совершенно другим человеком.        У нас не было общих друзей. Катя пыталась ввести меня в свою компанию несколько раз. Но сама же и замечала, что я их давно переросла и сама переставала с ними общаться. В общем, и со знакомыми у неё постоянства никогда не было, если не считать меня.        Она рассказывала небылицы. Верила в теории заговора и мечтала переехать в Германию, чтобы переспать со всеми чистокровными немцами и бросить их первой, разбив их нацистские сердца. И она никогда никого не высмеивала за их выбор. Самое главное — не навязывать ей своё мнение.        Катя напивалась в барах и дралась с мужиками, которые, по её мнению, не так посмотрели на неё или её знакомых.        Катя ненавидела свою мать, за то, что та её не понимает, но как только юношеский максимализм начал из неё выветриваться — она поняла, какого было матери тащить на себе двадцатипятилетнего подростка, что приводил в их однокомнатную квартиру неизвестно кого и был вечно пьян.        В этот раз, она впервые ночевала у меня, за всё время нашей дружбы. Десять лет — большая цифра. У меня больше нет людей, с кем бы я общалась дольше.        Мой парень, заметно нервничая, тихо спрашивал о том, а не сумасшедшая ли она? И оглядывался на стенку, за которой я заботливо уложила Катю спать. Он прятал под подушкой складной нож. А у меня не было аргументов, чтобы обвинить его в таком решении. Потому что Катя всегда производила такое впечатление.        Я редко верила в байки, которые она мне рассказывала. В принципе относилась скептически к любой истории, которую она вещала, приукрашивая и привирая. Потому что не может в обычной жизни человека встречаться столько отборного треша — думала я, когда мне было шестнадцать и семнадцать. Потому что истории, например, про отрубленные на вписке пальцы — казались мне выдуманными.        В мои восемнадцать мне пришлось принять тот факт, что как минимум половина невразумительных историй Кати — правда. А так же и то, почему она такая, как есть. Обычный человек, которому искалечили психику. И которому очень не везёт по жизни.        О встречах мы обычно не договаривались. Просто в один момент одна из нас предлагала погулять. В основном она. Если ещё точнее — всегда она. Иногда она намекала, и мне приходилось предлагать встретиться, и она сразу называла точное время и место. Часто это были заброшенные здания, малолюдные парки или квартиры её сомнительных знакомых.        Тогда она выглядела беспокойнее, чем обычно. Что-то случилось с её очередной знакомой. Живущей как раз недалеко от места, где мы решили встретиться. Она спросила, не против ли я, чтобы мы проверили ту девчонку. Я не успела ответить ровным счётом ничего, как меня потянули к светофору. Сопротивляться я не стала, и буднично поинтересовалась причиной беспокойства. Катя рассказала, что эта самая девушка не отвечала на звонки. Точнее, что сначала шли гудки, и никто не брал трубку, а последние три дня телефон « Вне зоны действия сети или…».        Моим первым предположением было, что девушка устала от Кати, а она бывает весьма утомительна, и решила таким образом оборвать контакты. Но вслух я спросила, не занимала ли она у Кати денег, и возможно просто гасится от возвращения долга. Катя сказала, что если бы у неё даже попросили бы денег — она бы не смогла их дать из-за отсутствия оных. Ещё одна отличительная её черта. У Кати никогда не было денег. Но всегда была пачка ментоловых сигарет, на которые в одно время она подсадила и меня. В особо жаркие дни — ментол спасал моё бренное существование.        Мы шли пешком минут пятнадцать. Я уже несколько раз решила, что Катя меня разыгрывает и хочет напугать, потому что чем дальше мы шли, тем хуже выглядели здания и тем хуже становились прохожие.        Мы подошли к самому обшарпанному зданию, которое я когда-либо видела в своей жизни. Катя подтвердила мои мысли о том, что это нужный нам дом, в котором могла скрываться пропавшая девушка. На старой входной двери не было домофона. Я вообще не уверена, что он бы смотрелся там уместно. Благо нужная квартира была на первом этаже.        В парадной воняло. Я впервые в жизни почувствовала брезгливость. Подошвы моих кроссовок постоянно прилипали к полу. Я всё ещё не была уверена в том, что Катя не затащила меня на очередную заброшку.        Она позвонила в дверь. Звонок скрипел, и благо не искрился. За дверью не было слышно шагов или скрипа комнатных дверей. Создавалось ощущение, что там было пусто.        Я решила посмотреть в замочную скважину. Сейчас, на своей четверти жизни, я понятия не имею, откуда во мне было столько смелости. Холодок пробивает до сих пор. Хотя тогда сквозь узкую щель я ничего и не заметила. Лишь то, что дверь комнаты была открыта, и из-за этого в прихожей было достаточно светло.        Мы постучали. Никакой реакции. Катя решила опросить соседей. Я была в ужасе. Разговаривать с незнакомыми людьми о незнакомой девочке я была не готова. Совершенно. И играть в детективов мне совсем не улыбалось. И в тот момент я боялась, что мы сами покажемся соседям подозрительными личностями, и нам придётся быстро делать ноги, убегая от вызванных бдительными соседями полицейских.        Но соседи, кто более, кто менее трезв, отвечали, что ни дочку, ни отца из этой квартиры не видели несколько дней. Вроде как уехали на дачу, она у них далеко в области, с сетью там проблемы, и они часто там бывают. Нам бы удовлетвориться и уйти. И мы бы ушли, уже собирались. Катя решила напоследок ещё раз позвонить в звонок и побарабанить в дверь.        А я, плохо умеющая скрывать эмоции в том возрасте, выразила полное удивление, когда зашевелилась занавеска в открытой комнате, которую было видно из замочной скважины. Но я тут же нашла логическое объяснение — открыта форточка.        Катя решила проверить. Мы вышли из здания, завернули за дом и нашли нужное нам окно. Форточка действительно была открыта.        Ветер действительно колыхал злосчастную шторку.        Мы закурили. Я пыталась успокоить разбушевавшуюся фантазию. Вроде получалось. Пока Катя не заметила в пустой квартире движение.        Кто-то шёл в комнату, у окна которого мы курили. Инстинктивно спрятались. Я никогда так долго не держала глаза выпученными. Если бы кто-то проходил мимо, мог бы решить, что две девахи присели и у обоих жёсткий запор.        Старая рама затряслась. Кто-то в пустой квартире закрыл форточку и задёрнул шторы.        Мы с Катей переглянулись. Я пыталась телепатически передать ей, что нам пора валить. Катя телепатией не владела и сигналы не принимала. Или просто не хотела.        Самым логичным в данной ситуации было бы уйти. Но мы пошли звонить в дверь.        Нам, как и ожидалось, никто не открыл.        У Кати появилась поистине идиотская идея. И я, будучи трезвой и рассудительной, сказала ей об этом. Но почему-то всё же помогла в реализации.        Дело в том, что в те далёкие времена, я была в три раза худее, чем сейчас при семейной жизни. А Катя и тогда была худощава, при этом имея рост 175 см, что для меня 160-ки, казалось очень высоким. А окно на первом этаже было старым, и его можно было открыть снаружи. Только окно не комнаты, а кухни, которая была изолирована от остальных помещений квартиры закрытой дверью, и имела в себе заманчивую приоткрытость. Только толкни — и вот ты на месте. Я предположила, что кухня может принадлежать соседям.        И я оказалась не права. Совершенно.        А после нашего незаконного проникновения в чужую квартиру события понеслись слишком стремительно.        По сути, я признаюсь в преступлении, можете подумать вы, читатели. Но я же автор, и когда я пишу свои рассказы, я имею привычку их приукрашивать. Вы не сможете доказать, что всё описанное в этом тексте — правда. И что это неправда — тоже. А раз с этим мы закончили, предлагаю обратиться к следующему абзацу, который я пишу с содроганием сердца.        Это была типовая кухня для типовой квартиры в типовом доме. Честно говоря, это было единственным, что я успела отметить. Стоявшая там вонь была невыносимой, особенно в сравнении с воздухом улицы. И запах старого табака, исходившего от заполненной окурками « Оптимы» пепельницы.        Казалось, Катю совершенно ничего не смущало, и она отправилась прямиком к закрытой облезлой двери.        Я тихо приоткрыла кухонное окно, и ненароком проследила за прохожими, которые не замечали нас из-за высоких кустов. Мне плохо удавалось подавить желание сбежать. Но бросать Катю одну не хотелось. Так что мне пришлось преодолевать свою природную трусость и нерешительность.        И именно за этим занятием меня застали события, не поддающиеся нормальному описанию. Но я припоминаю некоторые детали.        Дверь на кухню распахнулась неожиданно. Катя вроде начала диалог, хотя это скорее было похоже на допрос на повышенных тонах. Мужчина накинулся на неё, стараясь то ли удушить, то ли ударить головой об стену посильнее.        Сердце в висках бешено стучало.        Я застыла как кролик на проезжей части. А фары машины стремительно приближались. Мне казалось, что прошла вечность, прежде чем я решила, что мне нужно среагировать.        Ещё одна вечность пронеслась в размышлениях о том, что именно мне нужно делать.        Кажется, я попыталась вступить в диалог, говоря о разумности и логике.        Я помню, как острая боль пронзила руку. А мужчина едва пошатнулся от пепельницы, что острыми концами впилась в его спину. Катя ударила его своей головой, лоб-в-лоб, и смогла освободиться.        Мы заперлись в комнате, напротив входной двери. В той самой, что была раскрыта и где была форточка, из-за которой двигалась злосчастная штора.        Я пыталась придумать, что нам делать дальше.        В какую адвокатскую контору обратиться. О том, что мне, как несовершеннолетней могут дать поблажку, если я расскажу удивительную историю и останусь почти не причём. Выплачу штраф. Пару лет условно. Пятно на всю жизнь. А ведь я хотела в университет. Никогда ни в чём не привлекалась. Репутации конец.        Катя была белой как мел и тяжело дышала, издавая рычащие звуки. Она выглядела очень злой. Я же, морально потрясённая, упала на диван. Он оказался жутко неудобным. Я думала о том, что делать Кате.        Совершеннолетней, без связей, без денег. Её посадят, как пить дать. Ей неоткуда ждать помощи.        Я встала с дивана, намереваясь выйти через окно и бежать. Бежать так быстро и далеко, как только это было возможно. Сменить причёску, одежду, очки. Краситься по-другому. Авось нас не узнают и не найдут.        Дверь в комнату заскрипела. Со стороны коридора послышались вопли. Катя не смотрела ни на дверь, ни на меня, зовущую её убежать.        Катя смотрела на диван стеклянными глазами.        Я поняла, что притерпелась к местному отвратному запаху. Одежду придётся сжечь.        Катя вырвалась из моей хватки. Опрокинула буфетный шкаф. Он заблокировал дверь.        Я посмотрела на диван.        И на лужу старой крови, текущей из-под него.        Меня затошнило.        Рвотные массы на месте преступления точно выдадут, что кто-то тут был.        И пока у меня оставались силы, я вытащила Катю через окно.        Как оказалось немногим позже, соседи вызвали полицию из-за подозрительного шума у соседа снизу. Они думали, что кто-то грабит квартиру на первом этаже. Думали, что это та самая пара из неформального парня и девушки, что спрашивали об этой квартире.        Полицейские, приехав на вызов, заподозрили неладное ещё на осмотре дома. На подоконнике комнаты было большое пятно крови. Будто кто-то сидел на нём в запачканных в крови джинсах.        С нарядом они легко отодвинули мешавший проходу шкаф и увидели полную картину.        Писали, что отец Василисы даже не сопротивлялся. И добровольно ушёл с полицейскими, где всё им рассказал. И как случайно, в ходе бытовой ссоры, убил собственную дочь. Как расчленил её тело кухонным тесаком. Как спрятал труп по частям в диван. Как собирался вызвать службу доставки, чтобы те забрали диван и выкинули на помойку.        Судя по той статье, он не сказал о том, что кто-то вломился в его квартиру.        Для меня это было самым основным. Кроме того факта, что его посадили на 40 лет. Но дальнейшей его судьбой, я как-то не интересовалась.       С тех пор, я верю Кате. Делю её рассказы на два, но всё равно верю. Ей легче от того, что она может кому-то об этом рассказать. Мне легче, что я в этом не участвую.