Под кистью смерти

Анжольрас: Холод лизнул застывшие пальцы на моей руке... Как змей он скользнул по клеткам моего тела, распространяя свою власть и черную магию, претворившеюся белой, на все вокруг. А за ледяным дыханием, подобному смертельному прикосновению, пришла агония, разрывающая на части мысли. Даже попытка пошевелиться приводила к взрыву ощущений, обрушивавшихся на меня с жадностью и стремительностью лавины. Что-то липкое стягивало кожу на лбу, издеваясь надо мной, пытающимся распахнуть тяжелые веки. Голова была туманна и казалась охвачена искрой вспыхнувшего пламени, обжигающего оголенную плоть. Я будто пребывал на периферии, в вакууме между мирами, затерянный и забытый во времени, мгновении, жизни. Все вокруг плыло, глухо стучало по ушным раковинам и дразнило жесткими, быстрыми прикосновениями по вискам. Жив ли я или мертв? С усилием я распахнул глаза и растворился в чистом, лазурном цвете далекого неба, столь грозно взиравшего на подвластный ему мир. Видение приобрело очертания реальности, сливаясь воедино со звуками и запахами, предпочитая тем самым шаткое положение жизни чем смерти. Я медленно приходил в себя, ощупывая органами чувств окружающее пространство и купаясь в спектре болевых ощущений, не угасающих ни на секунду. Боль напоминала мне что я на грани. Но более меня волновал вопрос, где я и что со мной... Я не знал сколько прошло времени, прежде чем я осознал, что я лежал на чем-то... и это что-то передвигалось. Стремилось куда-то по глухим, тихим переулкам Парижа. Я хотел подать голос, сказать что-то, потребовать ответа, но слова расцарапали горло и утонули в нем вместе с моей попыткой. Агония мурлыкала и стонала в моей теле, отвлекая от шанса осознать, что произошло. Вспышки безумных, ускользающих, бессвязных воспоминаний увлекали мое сознание, не давая уцепиться за что-либо. Хотелось закричать, обратить на себя внимание, заставить прекратиться этот хаос, привести все в порядок, узнать наконец у друзей... Друзей. Мурашки поползли по пятам за ледяным дыханием, объявшем мою кожу. Стальное прикосновение боли раздробило сердце. Воспоминания обрели очертания и раскрасились кровью. Кровью народа. Кровью моих друзей... Моей кровью... Они умерли. Погибли под свистом хладнокровных, уверенных, целеустремленных снарядов... Отдали жизнь за веру в лучший мир, светлое будущее, раскрывающие объятия республику и родину... За свободу... За веру в мои слова, в мои убеждения, в мои идеи... Я не смог дать им то, что они хотели, во что верили, за что боролись. Я подвел их, разрушил почву под их ногами, обрекая на гибель. Народ не поднялся, остался в стороне, наблюдая с дрожью и равнодушием за тем, как гибли мы... Закрывая окна перед нашими умоляющими взглядами... Отворачиваясь, когда мы призывали подняться на защиту прав нашей страны. Лучше сделать вид, что ты не видишь, чем открыто встретить в лицо правду. Народ смог лишь ворчать и жалеть себя, но подняться и бороться у него не хватило сил и духу. Все зря... зря... Пальцы, казавшиеся онемевшими, медленно сжались в кулак, на пути ощущая чью-то кожу под собой... чью-то ладонь. Борясь с болью во всем теле, я все же заставил себя чуть наклонить голову, чтобы увидеть.... Увидеть тела моих друзей, сваленных в хладнокровном, циничном беспорядке в бесформенную кучу на телегу, везущую нас в место последнего приюта. Боль сжигала мою плоть, но теперь она с новой силой и азартом принялась за душу. Я узнавал лица, мелькавшие то тут, то там, руки, кожу, одежду, волосы... и я слышал их голоса, будто они были живы. Слова, пропитанные огнем жизни, страстью веры, оскалом смерти и отчаяния последних минут разрывали на части мое сознание. Казалось, я слышал, как они спрашивают чуть ли не хором - "Игра стоила свеч? Наши жизни отданы не напрасно? Анжольрас, правильно ли мы поступили?" Эта боль была ни с чем не сравнима и настигла меня подобно стервятнику, осознавшему, что пришло время пиршества. Крики, предсмертные хрипы, стучащие в ушах трели снарядов, запах крови, смерти, искаженные в судорогах тела, рваные раны, конвульсия жизни, струящиеся по асфальту реки крови... Реальность, объятая жерлом ада, бесновалась в воспоминаниях, обогащая воображение болью и ужасом. Я все помнил, чувствовал, слышал... Красная ткань нашего революционного знамени, гонимая и терзаемая ветром, приоткрыла завесу бойни и краха человеческих идеалов. Показала изнанку мира, в который мы слепо верили и который более не увидим... Революция выплюнула кости своих детей и лениво прогулялась по ним, лицезрея с удивительным наслаждением дело своих рук. Рядом со мной лежало хрупкое тело мальчишки по имени Гаврош. Лишь ледяная кожа, да багровые цветы захватившие в свою власть одежду на его груди говорили о том, что он был мертв. Никогда, никогда этот мальчишка более не разрежет привычный распорядок жизни Парижа, не пронесется ураганом по улочкам, не удивит и не даст веру людям, которые гораздо старше, чем он, но не такие отчаянные, смелые, сумасбродные. Уже нет... Под ним развернутый лицом ко мне покоился Комфеберр. Его лицо выражало спокойствие, свойственное ему при жизни. Ум, так долго будораживший эту голову, теперь придал этому человеку величие мгновения последнего присутствия оболочки в этом разрушающемся мире. Мой друг, союзник, правая рука... Неужели ты мертв? Неужели более никогда не зазвучит твои сильный голос, вешающий о правах общества, о целях, которые нам нужно достигнуть, вразумляющий и помогающий мне поступать правильно? Неужели мы не смогли воплотить в жизнь все наши идеи, цели? Неужели эта борьба была напрасной? Под ним лицом вниз так, что виднелись только мелкие черные кудри, лежал Куфферайк, забравший с собой в могилу свою веселость, упоение жизнью, страстностью мгновения. Кисть мечтателя Жана Прувера выглядывала из-под общей неразберихи тел. Белая рубашка, обтрепанная и перепачканная, выглядывала из болотного цвета рукава, заставляя меня узнать своего друга. На его пальцах виднелась запекшаяся, проникающая в самые трещинки кожи кровь... Подо мной лежал Жоли, я понял это по видневшемуся рядом жилету. Перед смертью все едины... Даже врачи, борющиеся с ней. Из-под его тела виднелись штаны храброго рабочего Фейи... Вверх устремилась рука Багореля, испещренная следами, шрамами его прежних, небезызвестных заслуг в смутных, но громких делах, а сам ее обладатель был скрыт в бездне тел. Совсем рядом я видел лысую голову Легля. Все Друзья Азбуки были здесь. Объединенные и в жизни, и в смерти. Все кроме... Повозка внезапно подскочила, справляясь с очередной неровностью дороги и я скользнул куда-то вниз, в образовавшуюся щель между телами, сталкиваясь лицом к лицу с Грантером. Вот где он был. Даже после смерти слишком далеко от света. Темные кудри обрамляли непокорное, готовое вот-вот рассмеяться даже в глаза смерти лицо. Растерзанная выстрелами рубашка выглядывала из-под груды сваленных на него тел наших друзей. Он не был похож на мертвеца... Он казался живым, просто закрывшим глаза на секунду... Вот сейчас, сейчас он откроет их, усмехнется, попытается найти свою бутылку и не найдя ее воззриться на меня взглядом полным трепета, удивления и ожидания... и восхищения, столь непонятного мне... Презрение более не разгоралось во мне при взгляде на него, как раньше... Нет, его место заняла признательность, новой волной разливаясь по моему телу, вспоминая последние мгновения нашей жизни. "Ты позволишь?" - как заведенная фраза стучала в ушах, издевательски охватывая память раскаленным кнутом истины. Солнце, обжигающее спину своим безразличием... Вид на бойню, изменившую до неузнаваемости улицу... Направленные на меня орудия, написавшие мне алой краской мое будущее... И среди всего этого лицо человека, твердо убежденного умереть и погибнуть за идеалы, в которые он не верит. Он, этот пьяница, циник был способен на поступок, который я никогда бы даже и не ждал от него. Что-то заставило его отбросить свои циничные взгляды на мир, разделить со мной последнюю минуту жизни... не остаться там, по ту сторону, в объятиях своих дорогих душе винных паров, а быть способным на нечто большее.... вечное... - Грантер... - тихо, очень тихо сорвалось с моих губ и пальцы с трудом поддающиеся движениям коснулись плеча циника. Холод поцеловал пальцы. Глупо, так глупо... Он мертв... а я жив. Они все мертвы... Тогда почему я еще здесь? Я должен быть с ними... Я был обязан разделить судьбу своих друзей, заплатить ту же цену, ради веры в лучшее будущее, ради них, ради их жертвы. Я не имел права дышать ни секунды более... но я дышал, как бы не обжигало это дыхание мои легкие. И я видел последствия своих действий, своих поступков, которые не могли не вскрыть чувства сожаления, отчаяния, тоски в моей душе. Впервые за всю жизнь. Впервые я думал не об общем благе, а о них, тех, кто был рядом. Кто всегда был рядом со мной. Впервые я думал о их потерянных жизнях, утраченных мгновениях, о бессмысленности действий... Мы рискнули, но мы проиграли. Я бы рискнул и снова, но их ли жизнями? Мы - дети, целующие платье иллюзии. Отчаянные, спешащие в объятия смерти, сумасбродно забывая о том, что может быть упущено. Пушечное мясо, тешащее самолюбие правительства, мелкие мишени на странице истории. Вспомнят ли они нас? Услышит ли разъяренное, короткое жужжание на окраине Париже народ Франции? Я не все охватил, не все просчитал... я поспешил... проиграл. И вот сейчас я возлежу на смерти тех, кто пошел до конца, втайне веря в невозможное. Что-то влажное скользнуло по щеке, теряясь в хаосе моих кудрей. Внешний мир тем временем гудел, не разделяя моего перерождения в горе и отчаянии... Несмотря на уединенность мест, по которым передвигалась телега с детьми баррикад, люди все же были здесь и они не могли не отреагировать на представшую перед ними картину... С ужасом я вслушивался в обрывки фраз, долетающих до моего туманного сознания, будто поврежденного от удара... - ... Кто это? Кто?... -... Это те отчаянные, воздвигшие вчера баррикады... -... совсем еще дети... -... глупцы... -... так им надо... не стоило идти против истинной власти... - Так молоды... - ... жаль, жаль... - Я знала их... - Их смерть была напрасной... И так далее и в таком же духе. Стоит сказать, что в это мгновение неприятно защекотали мою душу неприязнь и разочарование. Народ не принял нашу жертву, не воспринял ее как призыв к массовым действиям. Неужели они посчитают это уроком? Неужели и дальше продолжат жить под гнетом? Неужели... они так слепы? Народ Франции, сильный, непоколебимый, отважный, он же не может вечно выносить того, что творит с ним власть. Он должен восстать... Он способен на это. Но вера моя уже не была такой как раньше. Все, что я хотел - это поставить точку. Я сделал все, что должен был. С меня хватит... Слышать, видеть все это - нет, это слишком. Я выпил чашу горечи до дна. Франция найдет свой путь без меня. Надеюсь, она запомнит нас, наши мечты и наши жертвы. Может быть тогда наша смерть не будет напрасной... Я видел идущего рядом с телегой гвардейца, всего лишь в расстоянии руки от меня. Я вполне мог дотянуться до него... За его поясом виднелся пистолет. Решение пришло быстро и хладнокровно воззрилось на мои действия. Я потянул руку, хватая слабыми пальцами воздух и вытащил у гвардейца такое близкое и доступное оружие. Никто из сопровождающего отряда не смотрел на телегу, да и движения мои были слишком медленными, чтобы их заметить. Сжимая в руках свою судьбу, я последний раз огляделся вокруг, уделяя внимания каждому погибшему товарищу... Я сожалею. Последним на кого упал мой взгляд был Грантер. Я потянулся и легко коснулся его лба губами. И ты прости меня... Ледяное дуло пистолета легло на висок. Я открыл и закрыл глаза. Затем нашел ладонь Грантера, как и в тот раз, перед первым пришествием смерти. Мои слабые пальцы переплелись с его длинными, тонкими, застывшими. Только теперь безответно. Наши головы почти соприкасались, кудри Грантера щекотали мое лицо... Тяжесть мгновения и выбора опустилась на мои плечи. Я сделал глубокий вдох. - Прости меня, Франция... Выстрел уничтожил мысль, обрывая ее на середине... Ударом хлыста прекратилась жизнь... Мир потух, исчезло небо. Смерть приветствовала посланца революции. Агония. Холод. и пустота.