Дочь песков

Голоса рабов словно выдернули ее из глубокого дурного сна. Еванджа чувствовала себя, словно высохшее растение, корни которого в последний момент успели дотянуться до подземных вод. Не ответив и не успев даже подумать, она ринулась наверх, перепрыгивая сразу через две или три ступени. Рабы, хотя и были сильными, не могли поспеть за ней. Она была резвее и мощнее всех в клане мудрого Арши и с радостью убедилась, что ничего не изменилось с часа ее низложения. Она предпочла забыть о том, что отныне чужаки на равнинной земле не должны были заботить ее, как прежде. Когда Еванджа застыла у края смотровой площадки, Арша уже находился в пределах поселения. Чужаки же неумолимо приближались, поднимая за собой столпы темной пыли. Но острый глаз Еванджи все равно различал их. Они передвигались не на лошадях, но на верблюдах, и это говорило, что чужаки вырвались из самого сердца пустыни, где кони задыхались от режущего пасть песка и падали оземь. Лица их были замотаны полосами ткани, но это не обязательно означало, что они шли на клан Арши войной. Скорее, лишь подтверждало то, что они проделали долгий путь. Еванджа заметила, что верблюдов было больше, чем людей, и те, которые были лишены седоков, с трудом переставляли ноги от вьюков на спине. Через несколько полетов стрелы шла отара овец, окруженная пастухами. Между двумя отрядами людей шныряли собаки-спутники. – Я не думаю, что у них дурные намерения, – покачала она головой. – По крайней мере, не сейчас. Еванджа старалась не показывать рабам свою неуверенность. В спину ей словно вцепился ястреб острыми когтями, когда она вспомнила, что большая часть рабов и рабынь из бараков ушли в равнину – помогать братьям Арши на полях, пастбищах и в питомниках. Сильного войска клан не имел с тех пор, как его проредили голод с чумой. Еванджа стремглав бросилась вниз, обратно по священной лестнице, надеясь, что Арша уже знает, как следует поступать. *** Арша встретил чужаков у ворот в поселение. Еванджа стояла плечом к плечу с отцом, как бывало раньше. Чутье не подвело ее: пришельцы не походили ни на клан, ни на войско, ни на сборище бродяг, бежавших от суда. Она насчитала пятнадцать человек и помнила о тех, кто вел к поселению овец. Среди чужаков не было ни стариков, ни детей, ни даже подростков, но за спиной вожака замерли три женщины. Их лица были защищены плотной тканью от порывов песчаного ветра, но глаза устремлялись вдаль точно так же, как у мужчин. Еванджа никогда не встречала ничего подобного среди пустынных кочевников. Вождь чужаков спешился со своего верблюда и, слегка склонив голову, приблизился к Арше, остановившись, впрочем, на почтительном расстоянии. – Меня зовут Джаан. Слава о тебе, мудрый Арша, летит по всему Хельмгеду на крыльях птицы. Обо мне – покуда нет. Рот Джаана был замотан, как полагалось песчаному воину, но Еванджа прекрасно слышала его речь. Будто чужак говорил, склонившись над ее ухом. Вождь был огромен. В лучах солнца, клонившегося к закату, он отбрасывал тень, которая, сплетаясь с тенями от ограды, накрывала и Аршу, и Еванджу, и все дома вплоть до конюшни. Его могучие руки, казалось, были толще, чем торс самого сильного мужчины в клане Арши. – Ты привел с собой клан, подвластный тебе, Джаан? – Арша стукнул по иссушенной земле посохом, показывая, что требует правдивый ответ. Джаан обернулся, а когда его глаза вновь встретились со взглядом Еванджи, то она разглядела в них величавую гордость. – Именно так, мудрый Арша. – Мне странно, что с тобой лишь молодые и сильные воины да жены. Это не похоже на клан, каким видели его предки хельмгедского народа. Джаан покачал головой, напомнив Евандже лобастого пса. – Мой клан не только мал, но и молод. Однако, когда эти статные жены разродятся, мы будем заботиться о младенцах и умрем за них. Когда эти храбрые мужи станут стариками или калеками, мой клан будет достаточен числом, чтобы облегчить их последние дни и достойно проводить в путь к богиням. – Мне странно, что с тобой нет рабов и рабынь, Джаан. – Мы – братья и сестры друг другу, мудрый Арша, и у нас нет нужды в ком-то еще. Еванджа могла поклясться, что Арша, обескураженный честностью Джаана, пропустил вдох. Оттого она сгорала от любопытства – ей не терпелось увидеть обнажившееся лицо Джаана. Арша вновь ударил посохом и кивнул Джаану. Так он показал, что по-настоящему открыл чужакам ворота в поселение, несколькими минутами ранее распахнутые расторопными стражниками. Того требовал закон гостеприимства – древний, как кровь и песок. Чужаки просили дозволения выпасти своих верблюдов и овец на равнинных пастбищах и накормить своих спутников в питомниках Арши. А еще – дать им щеток из жесткого конского волоса, чтобы женщины могли вычистить полосы ткани от пота и грязи. Еванджа сразу поняла, что пришельцы, хоть и слышали об Арше, никогда не встречались с ним на базаре и потому не знали, что на равнине течет достаточно воды, чтобы выстирать ткань. Но отец дал им ровно то, о чем они просили. И в этом тоже заключалось гостеприимство, завещанное предками. В тот вечер Еванджа не смогла увидеть лица Джаана. Вынырнувшая из глубины поселения Бача отвела дочь в ее собственный дом, отчитав в спальне за дерзость и распущенные волосы. Там же она помогла Евандже вымыться от песка и пыли. Несмотря на то что Бача напомнила ей о новом положении в клане, засыпала Еванджа спокойно. Сквозь сон она слышала, как чужаки со вздохами и перешептываниями устраивались на ночлег на незнакомом месте. *** Еванджа увидела Джаана следующим утром. Лицо его казалось отчеканенным из меди и отчетливо ей кого-то напоминало. Он был не только самым крупным хельмгедцем, которого Еванджа встречала в своей жизни, но и самым красивым. Прямой нос, широкие брови, тонкие жесткие губы – все это было очень подвижным, и доверием к Джаану проникся даже Арша, не спешивший, впрочем, обнаруживать свои чувства перед всеми. Доверие укреплялось не только достоинством поведения и благородством взгляда, но и дарами, которые Джаан подносил Арше. В полдень он объявил, что жертвует клану Арши треть своей отары, чтобы хозяину было чем кормить своих гостей. Женщины Джаана надоили целое ведро верблюжьего молока, и все свободные люди из клана Арши попробовали его, найдя вкусным и питательным. К вечеру закололи барана из прибывшего поголовья, и Арша отдал правый глаз Джаану, а левый – Еджи. Младший брат Еванджи немедленно выплюнул угощение и громко расплакался, так что девчонка-рабыня унесла его в дом Бачи. Евандже было ужасно стыдно, будто это она сама опозорилась перед Джааном. Но тот, если и насмехался над капризным наследником, то не показывал виду. Он сидел у костра, едва не касаясь огня кончиками пальцев. Его спутник, черный, как ночь, пес, свернулся у его ног. Шерсть кобеля сверкала в отблесках огня, и сердце Еванджи замирало. Она не могла уместить в голове, что вождь молодого, как он сам, клана, безвестный и, скорее всего мятежный, поглаживал собственного спутника по холке, ел бараний глаз и пил брагу, которую ему подавала жена главы одного из самых древних кланов Хельмгеда. Но Арша, следуя законам гостеприимства, не расспрашивал гостя о его прошлом. Значит, Евандже тем более следовало помалкивать. Так прошло много времени. Еванджа по-прежнему в мыслях называла Джаана и его людей чужаками – так было проще, но на самом деле они прижились. Ночью они спали в пустующих домах поселения. Но на рассвете мужчины уходили в поля помогать братьям Арши и возвращались на закате. Женщины же шили и помогали женам братьев Арши стряпать еды достаточно на всех – и свободных людей, и рабов. Вечером все люди, жившие как в поселении, так и за его пределами, собирались у ворот и вместе отдыхали, веселились. Одна чужачка отказывалась работать и даже перестала выходить из дома. Еванджа думала, что эта женщина была лентяйкой, бездельницей – или же любимицей Джаана. Но спустя несколько дней после того, как Джаан пришел к Арше, все поселение проснулось среди ночи от чьих-то криков. Бача, прошедшая через это не менее пятнадцати раз, сразу поняла, что какая-то из женщин мучается схватками. В клане Джаана не было повитухи, и рабыня, жившая при Арше и принявшая на руки всех его детей и племянников, помогла женщине разрешиться от бремени. В клане Джаана не было прорицательницы, и Цара, спустившаяся затемно из своей обители, понюхала затылок младенца, названного Бронче, и предрекла ему славное будущее. В клане Джаана не было опытных матерей, и Бача показала роженице, совсем молоденькой, как правильно прикладывать ребенка к груди. Еванджа догадалась, что, приведя своих людей к Арше, Джаан хотел позаботиться и об этой женщине. Но все понимали: истинная его цель была совсем иная, хотя покуда не догадывались о ней. Наконец, до ежегодного базара осталось лишь две недели, и Арша с братьями должен был приступить к приготовлениям. Чужаки, пусть и ставшие близкими друзьями клана, не имели к грядущим хлопотам никакого отношения. – От какого клана ты откололся, Джаан? – задал прямой вопрос Арша. Джаан вздрогнул и отставил чашу с брагой. Намек был ясен: Арша собирался выведать у него истинные намерения, удовлетворить их, и на том им полагалось расстаться. – Я – сын рабыни и Лиарга. – Он посмотрел на Аршу в упор. Еванджа, сидевшая у ног Арши рядом со старым спутником, напряглась. Вокруг костра воцарилась тишина, казалось, даже огонь, пожиравший сухую траву, почтительно умолк. Лиарг возглавлял самый многочисленный клан в Хельмгеде. Он не был столь древним, как клан Арши, но только мужчин-воинов в нем было более шести сотен. Женщинам, детям и рабам никто не вел учет вовсе. За несколько лет до рождения Еванджи Лиарг приходил на равнину с войной, но потерпел неудачу благодаря мудрости Арши. На базаре члены обоих кланов никогда не заговаривали друг с другом. – Впрочем, сам Лиарг никогда не признается в этом открыто. Вопреки обычаям, он видел во мне кровь раба, а не кровь клана. – У меня нет детей от рабынь, – мягко начал Арша. – Как нет их ни у одного мужчины на равнине – мы не нуждаемся в этом. Но я знаю, что в сердце пустыни вожди ценят сыновей, рожденных от наложниц. – Они во многом превосходят наследников, – Джаан усмехнулся, обнажив ровные белые зубы. – Если их правильно воспитать, они будут преданы отцу, как спутники, и, в отличие от законных сыновей, не обратят оружие против него, чтобы быстрее получить власть. Но Лиарг не признавал меня, хотя я походил больше на него, чем сыновья от жен. – Значит, он отринул предназначение, определенное тебе задолго до рождения? – помрачнел Арша. При упоминании предназначения в груди Еванджи всколыхнулись прежние переживания, которые отступили, когда всю ее жизнь заняли чужаки из сердца пустыни. – Именно так. Но я даже благодарен Лиаргу за все плети, которыми он меня потчевал! – Джаана, казалось, забавляли рассказы о своем прошлом – постыдном, как и предполагала Еванджа. – Я понял многое, что недоступно тем другим, которые знают точно, в чем суть их предназначения. Слепы даже главы кланов. – И что открылось тебе, Джаан? – задал вопрос Арша. Лицо его оставалось бесстрастным, словно он не услышал гнилой намек на собственную слепоту. – Хельмгедцам не место в пустыне – вот что вижу я и не видите все вы. – Но наш народ веками жил на этих землях… – возразил кто-то из клана Арши. – Вздор! – Лицо Джаана мгновенно стало жестким. – До того, как половину богинь сожрало с потрохами чудовище, наши земли были такими же плодородными, как северные и южные! Хельмгедцев уважали все, даже маленькие жрицы Брааноля. Теперь же они заперли нас в пустынях и надеются, что мы там и останемся. Или вы, равнинники, усевшись на свои камни, как ястребица – на свои яйца, думаете, что там, в сердце пустыни, мы счастливы? Еванджа задрожала. Перед ее глазами разворачивалась странная картина. Джаан, казалось, бесновался, но его пес лежал, спокойный, как изваяние богини. Арша сидел спокойно, спутник же колотил по сухой земле хвостом и приподнял брыли в беззвучном рычании. Сама она будто растворилась в воздухе. Ее не существовало. Никому не было дело до страха, переплетавшегося в ней вместе со змеей сомнений. Она надвинула капюшон на глаза, впервые радуясь тому, что носила женскую одежду. – В ночь, когда я с соратниками ушел из клана Лиагра, в хейде от стоянки осталось несколько десятков мертвецов! Они умерли, не добравшись до оазиса, потому что были обессилены! – Кадык Джаана дергался. – Каждый день Лиагр теряет столько людей и скота, что хоронить их не имеет никакого смысла. Но то было три года назад – мне минуло тогда четверть века. С тех пор я не слышал ничего о Лиагре, но знаю, что делается в сердце пустыни. Может, ты, мудрый Арша, задавался вопросом, почему на прошлогодний базар не пришли представители клана Ракята и клана Зольгры? – Не всем кланам удается прислать своих представителей. Они могут забрести слишком далеко, чтобы успеть добраться до базара, или не иметь достаточно товаров для обмена. Джаан расхохотался, и в ту минуту Евандже стало по-настоящему жутко. – Ты, Арша, вовсе не мудр, а туп, как клык старой собаки! Эти родственные кланы вымерли – все до единого, от глубокого старика до слепого щенка. Они пытались переждать песчаную бурю, но та оказалась особо жестокой. Лишь Ираний и Игерд со своими женами выжили, но и они бы умерли. Если бы я их не нашел! Ираний держал на руках новорожденного сына, спрятав лицо, но Еванджа поняла, что он ловит каждое слово своего вождя. – Люди не дураки, Арша. Им не нравится страдать. И они не должны жить там, где их умирает больше, чем рождается. Их место – на плодородной земле, размягченной реками! Арша сжал кулаки так, что Еванджа услышала хруст его пальцев. – Ты хочешь сказать, что поэтому пришел… ко мне? Люди Джаана взорвались смехом, мгновенно напомнив Евандже стаю равнинных шакалов. Тот поднял руку, и они немедленно умолкли. – Нет! Ты слишком горд за свою хваленую равнину и не видишь, что уже твои внуки будут жить по горло в песке, как и все остальные хельмгедцы. Но что насчет северных земель? Их жители считают нас дикарями, потому что мы не записываем мысли наших предков, но передаем с песнями. Но северянам-то не приходится сражаться за каждый вдох! Они заперли нас здесь и должны рассчитаться с нами. – Тогда что тебе от меня надо, Джаан? Глаза Джаана напоминали Евандже тьму священной пещеры, но теперь она знала, что в их глубине затаилось легендарное чудовище. – Расскажи мне о северянах и дай бурдюки со слезами богинь из каменной чаши. И тогда, клянусь тебе, я никогда не обращу оружие против твоего клана и не отберу ни драгга твоей земли. Жилка на виске Арши дергалась. Он надолго замолчал. Слышна была возня Еджи и Джиеда между собой, слышно было кряхтение младенца у груди матери. – Твой клан слишком мал, чтобы быть грозным войском, а сам ты – слишком дерзок, чтобы говорить правду. Однако я дам тебе то, что ты просишь, но ворота мои навсегда закрыты для твоих людей, пусть даже весь Хельмгед столпится за твоей спиной и будет умолять о помощи. – Я услышал тебя, мудрый Арша, – Джаан кротко склонил голову, но больше никто не мог обмануться его видом. *** К полуночи все разошлись, потушив огонь в очаге, и нельзя было делать вид, что ничего не произошло. Люди клана Арши держались поодаль от чужаков. Никто не переговаривался перед сном, перешучиваясь и подтрунивая друг над другом, что стало так привычно за минувшую половину месяца. Даже Бача прошла мимо роженицы, сидевшей на крыльце с младенцем на руках, хотя прежде никогда не упускала возможности проверить, как та справляется. Что-то не давало Евандже уснуть. Постель была слишком жесткой – она неудачно взбила тюфяк, набитый перьями и соломой. Еще от него почему-то несло пометом, и в конце концов она вышла вон, не в силах вынести этот запах. Равнина, раскаленная днем, почти остыла. От земли исходило тепло, но оно не имело ничего общего с тем жаром, от которого скулили и плакали щенки до тех пор, пока кожа на подушечках лап их не грубела. Впервые за долгое время Еванджа вдохнула полной грудью свежего воздуха, но покоя это не приносило. Ястребиные когти впились в тело, и от них трещали ребра. Чужаки не спали. Они привели верблюдов с пастбищ и навьючивали на них весь свой нехитрый скарб. Каждый занят был своим делом, но Еванджа чувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Зоркий и суровый, как у ястреба. Щеки ее горели от стыда. Еванджа постоянно вспоминала разговор между Аршей и Джааном, и с каждым мгновением он все больше казался ей похожим на настоящее сражение. Ее трогала за сердце тоска от того, что человек, которого приютил Арша в своих владениях, сравнивал ее отца с выжившим из ума стариком. Но еще больше пугало ее то, что у нее не получалось разжечь в себе ненависть к Джаану. Ей нравились его речи, что пылали ярче пламени, хотя она и не понимала стремления Джаана покинуть родные пустыни. Евандже не хотелось признаваться себе в том, что она поняла в миг, когда Арша предупредил ее о низложении, в том, о чем Джаану хватило наглости заявить Арше в лицо. Когда-то Арша был мудр, но сейчас он уже доживал свое. Еванджа ежилась и постоянно поправляла капюшон, натягивая его плотнее на лоб. Эти мысли обвивали ее, как ядовитые змеи. Когда небо начало проясняться, к ней пришел Арша, и поначалу она отшатнулась от него, испугавшись, что он подслушал ее мысли. Отец велел Евандже отправиться в священную пещеру и набрать слезы богинь из каменной чаши. Лицо его было непроницаемо, и Еванджа тщилась понять, что двигало им. Воля духов? Законы гостеприимства? Поражение перед молодым соперником? *** Она не была в священной пещере с тех пор, как болела Бача, и не испытывала особого желания туда спускаться. Ничего иного ей не оставалось. Еванджа скривилась, словно от боли в зубах, подумав – лишившись предназначения, она подчинялась отцу, словно рабыня. Джаан же – слушал только себя. Привычно очутившись в полной темноте, она осознала, что не чувствует никакого почтения к этому месту, несмотря на то что уважение к пещере, смутная память о былой силе богинь было единственной причиной, что удерживала кланы одичавших кочевников от набегов на равнину Арши. Даже Джаан не спустился в пещеру, не охраняемую никем, как воришка, а испросил это у Арши в дар. Еванджа чувствовала, что не должна была здесь находиться, но терпела – и сырость, пронизывавшую ее до костей, и плеск воды в чаше, и боль в голове после бессонной ночи. Арша не позволил ей взять с собой даже ломтя хлеба. Путник, искавший успокоения у богинь, приходил в пещеру натощак, но Еванджа уже нашла успокоение в выжженных, испепеленных чувствах и набирала целебную воду не для себя, а для целого чужого клана. Она наполнила уже пять бурдюков. Еванджа сложила их с левой стороны, а справа от нее лежало столько же пустых. Она, раньше прекрасно ориентировавшаяся здесь, потеряла счет времени. Сердце дико билось, и из горла вырывались невнятные всхлипы, но слез не было. Их давно не осталось. Порой она проваливалась в сон, как в лихорадке. И тогда она видела Джаана, отрастившего клыки, как у великого змея, и воспарившего на ястребиных крыльях над всем Хельмгедом. Еще она видела себя. Потерявшая лицо, Еванджа утопала в зыбучих песках и тянула руки к Джаану. Видения сменялись одно за другим, и теперь перед взором ее расстилались северные земли, о которых Арша рассказал Джаану накануне, а ей, Евандже, давным-давно. Она словно наяву видела этих людей с огромными глазами и кожей белой, словно кость. Они жили в прекрасных просторных жилищах, которые называли замками. Они верили в трех богинь, как и хельмгедцы, но это были не великанши с головами леопардов, а прекрасные женщины, которых ставили в пример каждому жителю тех далеких земель. Мужья их брали в жены только одну девушку и жили с ней до самой смерти. Супруги заботились друг о друге и о детях. Их могли заковать в кандалы и посадить в яму в наказание за проступки, но никто не натягивал им на глаза плотную материю. Они не умирали в борьбе за глоток воды. Край их был богат реками и озерами. Земли эти лежали у Еванджи под ногами, и она видела зеленые леса, пересеченные руслами рек. Озера казались глазами на лице северных земель – чистыми и прозрачными, как у невинной девушки. Она видела все это так ясно, как ей никогда не удавалось представлять после рассказов Арши. Оттого Еванджа вдруг поверила, что это богини смилостивились и дали ей возможность разглядеть то, что скрыто от глаз обычного человека. Может быть, если она помирится с Царой и расскажет о чудесных снах, то станет прорицательницей? Губы сами собой растянулись в улыбке, а под сердцем зрело какое-то теплое чувство. Еванджа очнулась внезапно, как от толчка. Голова ее лежала прямо под каменной чашей, из которой уже выплескивалась целебная вода. Волосы вымокли, будто она окунулась в эту чашу, в ухе скопилась влага. Когда она поднялась, в нос ей ударил запах крови, который стоял обычно в дни забоя скота. Еванджа ощупала себя и не нашла на теле никаких ран. Она точно помнила, что ежемесячные боли прошли совсем недавно. Значит, запах исходил не от нее, но даже когда она повторила это вслух, тяжелый привкус металла не ушел из ее рта и ноздрей. Задушив в себе тревогу, Еванджа набрала последний бурдюк и поспешила наверх, хотя это давалось ей с трудом. Она привычно забралась на холм, нависавший над пещерой, и повернула голову на юг, подставив лицо песчаному ветру. Стоял ясный день, но горизонт вдали потемнел почти дочерна, вселив в ее душу страх. Ей показалось, что тот мрак надвигается на нее, поглощая свет и звуки вокруг. Затылок вдруг ожгло болью, и больше Еванджа ничего не помнила. *** Она снова пришла в себя, с трудом разлепив глаза, забитые песком. Она не знала, сколько часов и даже дней провела в пещере, не знала, как долго длилось ее забытье. Еванджу обволок тяжелый запах конского пота, и это помогло ей осознать наконец, что она перекинута через спину своей собственной кобылы, приторочена к седлу, как тюк с зерном. Еванджа задрала голову и увидела, что ее кобыла шагала по песку, окруженная верблюдами. Евандже не хватило сил даже испугаться. Джаан украл ее у отца – посчитав, видимо, достаточной платой за треть своих овец, и она приняла это со смирением, с каким ожидала, что ее найдут хищники на равнине. Она едва дышала. Живот сводило от голода. Горло пересохло от жажды. Кости и суставы ее болели от сырости, мускулы – от долгой неподвижности и веревок, обвивавших ее тело. Кровь приливала к голове, отчего мысли ее стали густыми. Она вновь и вновь проваливалась в дурман небытия, но теперь ее окружал мрак, которого она испугалась накануне. И не было никаких видений. Когда чужаки остановились на привал, чьи-то сильные руки стащили ее с кобылы и бросили на песок, лишь немного ослабив путы. Еванджа смутно осознавала, что люди Джаана суетятся вокруг нее, дают воды кобыле и верблюдам, возводят шатры. Песок обжигал тело даже сквозь одежду, щека, не защищенная ничем, нестерпимо болела, но Евандже не удавалось слегка отодвинуться, а тем более сесть. Спустя какое-то время боль притупилась, и Еванджа не понимала – не то она привыкла к ней, не то солнце клонилось к закату, перестав нагревать песок. Наконец, ее подняли и развязали. Все эти люди, окружавшие ее, в поселении на равнине казались добрыми друзьями, но сейчас она не могла ни вспомнить ничье имя, ни узнать ничье лицо. Еванджу втолкнули в шатер, и она не устояла на ногах, упав на ковры, устилавшие песок под ногами. Спиной она почувствовала, что внутри шатра кто-то есть, и, обернувшись, увидела Джаана. Она вся сжалась, словно змея, обернувшаяся в свои кольца. Джаан встал, возвысившись над ней. Лицо, которое раньше так манило, казалось обезображенным злобой, хотя губы Джаана были сложены в мягкой улыбке. Он протянул руку и поднял Еванджу на ноги, схватив за растрепавшиеся волосы. И она закричала, громко и надсадно, поняв, что Джаан не собирается убивать ее. Протянула руки к горлу, пытаясь задушить его, хотя знала наверняка, что он не позволит ей прикоснуться к себе. Мрак вытекал у нее изо рта и из носа вместе с криком, обволакивая все тело. Он укутал Еванджу вернее, чем одежды, под натиском Джаана оказавшиеся такими хлипкими, спрятал ее от зла. К рассвету от прежней Еванджи не осталось ничего, даже костяной пыли. Равнину Арши занесло песком, словно ее никогда не существовало.