***
Дверца седзё за ней захлопывается плавно и бесшумно: отрезая их путь к отступлению. Ему, как старшему, следовало прекратить это безумие с того самого первого дня. Но он не смог отказать ей. И, наверное, никогда не сможет. «Помоги мне, Гию». Шинобу распахивает перед ним свою изуродованную душу, сочащуюся ядом и ненавистью, не раз распотрошённую, вывернутую наизнанку и зашитую траурными лентами. Родители. Сестра. Преемники. Не спасённые люди. Она падает в его руки, разодранная и гниющая, забывшаяся бабочка-однодневка. «Посмотри на меня, Гию». Её хриплый свист рокочет у него в ушах. И он смотрит в полумраке: на её нервно вздымающуюся грудь, с разломанными ребрами и выпотрошенным сердцем; на искусанные пунцовые губы, с перешитыми едкими улыбками в сотый раз; на её заледеневшие глаза. Ему физически больно видеть это. «Поцелуй меня, Гию». Она подается вперед, привставая на носочки. И он целует: впивается губами в её ледяные губы и проталкивает свой язык в её влажный рот. Он ощущает привкус чужой крови и самую каплю смертельного яда: сражайся или умри, другого выбора не дано. Пальцами он жадно забирается под её добротную одежду. Её кожа плавится от его прикосновений. Он сгорает от её ледяных губ. «Прошу тебя, Гию». Она жмется пахом к нему теснее, запрокидывает голову и подставляет под его поцелуи беззащитную шею. Он подхватывает её под поясницу, а второй рукой окончательно стягивает её черный китель, оголяя плечи, острые ключицы, маленькую грудь и впалый живот. Шинобу интуитивно ложится на жесткие татами, утягивая мужчину следом. Его поцелуи с её шеи спускаются ниже, по беззащитно оголенной коже. Он режет и вскрывает её своими губами, безукоризненно отсекая сгнившее от еще живого и трепещущего. В бесчисленное количество раз. Шинобу приподнимает бедра, позволяя ему стянуть с себя форменные штаны. Сама распутывает узлы его ремней. Она беззастенчиво обхватывает его бедра своими бедрами, а руками переплетается с его руками. Она судорожно вздыхает, когда он делает первый толчок, плавно входя в неё. Шинобу давно лишилась невинности в его объятьях, но все также оставалась тесной и узкой, как в тот, первый раз. Гию не хватало воздуха. В ней жарко, тесно и очень влажно. От этой ледяной нежности можно было бы сойти с ума. Она делает ему больно. Он вжимает её в себя, совершая грубые и резкие толчки. Пусть и она почувствует толику его страданий. Шинобу сладостно кричит, расцарапывая ноготками его крепкие плечи и подмахивая его движениям тазом. Ей хочется плакать и кричать; в этот момент ей хочется жить. Они кончают вместе: Гию вжимает Шинобу в татами, а глазами ловит её живой взгляд: он видит бесконечно долгое лето, безмятежные облака и отблески солнца – отблески её желания жить. Он видит ту Шинобу, которую знал когда-то давно: упрямая девочка, шагающая следом за старшей сестрой. Которую знал и искренне полюбил…***
Утром Шинобу тщательно прячет свое вновь освежеванное тело за темной и жесткой формой. На пунцовых губах расцветает сто первая улыбка. Бабочка-однодневка готова прожить еще один день. И уже уходя, Шинобу легко оборачивается к нему и безжалостно режет его на куски заледеневшим взглядом. «Спасибо за помощь, Томиока-сан». Гию почти физически больно. Когда-нибудь это должно закончиться.***