Его Бог

      Юзеф знал: Аделаида наблюдала за ним, за каждым его движением, каждой презрительной и ненавидящей усмешкой. Жестокая, безразличная статуя из мрамора. Она словно дикий зверь сидела в углу комнаты, под крестом. Очередная насмешка над Богом. И как только Он такую терпит?       — Вероятно так же, как и тебя, — отозвалась Аделаида, закрывая книгу и с безразличием разглядывая Юзефа. — Твои грехи куда страшнее моих, пан Запольский.       Он вздрогнул под таким внимательным взглядом, хотел надеть рубашку, но Транкавель знаком приказала этого не делать. Она изучала каждый кусочек его тела, как мастер изучает своё творение. С гордостью. С восхищением. Юзеф ненавидел себя, но Аделаиду ненавидел больше. Вместо долгожданного покоя его ждала вечность в муках.       Бог никогда не был благосклонен к Запольскому. Но неужели он настолько прогнил, что Бог не хочет спасти от Дьявола?       — Поверь, мне до Дьявола ещё далеко.       — Тебе так только кажется, — с ненавистью выплюнул Юзеф.       — Когда кажется, креститься надо, — прошипела в ответ Аделаида, и крест на стене задымился. — Богу плевать на тебя, пан Запольский. И Дьяволу тоже. Они смотрели, как тебя рвали на куски стригои. Смотрели, как жизнь покидала и без того мёртвое тело. И кто из них вмешался?       — Это было милосердие.       — Это была насмешка.       Аделаида казалась совсем маленькой, совсем хрупкой — прикоснись и обратиться в прах. Такая тонкая и светлая. Она была создана для того, чтобы ей восхищались, чтобы ей поклонялись, чтобы с неё писали иконы. Транкавель стала бы новой Марией. Но тьма прельстила куда больше света: Аделаида сама захотела стать Творцом.       И стала.       — Ты мой Адам, — прошептала она.       — Адам был прекрасен.       — А ты нет? Я собрала тебя по кускам, вдохнула жизнь. Ты умер дважды и дважды воскрес. Разве это не прекрасно?       — Вот и остались у меня только эти куски, — отозвался Юзеф, проводя по уродливым рубцам.       Шрамы были по всему телу. Запольский состоял из них и только из них. В нём не билась жизнь, он существовал лишь по привычке, по памяти. Вместо свободы новая мука. Юзеф хотел умереть, но понимал: Аделаида вновь вернёт его. Она будет делать это вечность, если захочет.       — Буду, — согласно кивнула Транкавель.       — У тебя нет сердца.       — Поэтому я делаю так, чтобы оно было у вас. У всех вас. И Рай, и Ад дают второй шанс для своих игр, для своего удовлетворения.       — А ты? — Юзеф отошёл на шаг, когда Аделаида хотела коснуться его шрама на груди.       — Чтобы вы служили мне.       «Чтобы у меня была семья», — услышал Запольский в своей голове голос Транкавель.       — Я тоже умею чувствовать, Юзеф, — немного подумав, как будто сомневаясь, проговорила Аделаида. — Разве сломленный одиночеством и отчаянием вампир, что шагнул в толпу разъярённых стригоев, не заслужил второй шанс? Разве тебе не хочется попытаться вновь пройти жизненный путь?       — Нет, потому что я пройду его один.       — Один? — Аделаида слабо улыбнулась. — Ты так и не понял? Ты заслужил того, кто не отвернётся от тебя. Я буду на твоей стороне. Всегда.       — Не нужно, — качнул головой Юзеф. — Будь просто рядом. А с остальным я справлюсь сам.       Транкавель улыбнулась своим мыслям, но Запольский не решился узнать каким. Он вздрогнул, когда холодная рука коснулась его обнажённой груди, спустилась вниз, проводя по шрамам. Аделаида действительно восхищалась ими, и Юзефа это даже немного пугало. Пугало, потому что боялся, что всё окажется ложью.       — Так ты веришь в Бога? — наконец спросила Транкавель.       — Да, только у меня свой Бог.       Сотканый из тени и пламени. Выточенный из мрамора. Благородно жестокий. Скорбный. Властный.       Только этому Богу был готов молиться Юзеф. Одно слово, и он положил бы к Его ногам весь мир, даже если бы его пришлось разрушить и отстроить вновь.       Запольский неуверенно сжал руку своего Бога, наклонился к Нему, такому маленькому и такому холодному, и вздрогнул.       У его Бога была слишком тёплая улыбка.