Наказание для двоих

      Заганос занял первую попавшуюся ему светлую комнату. Приказал быстро принести туда всё необходимое. Пришлось надеть специальные перчатки, промывать прямую кишку пленника и аккуратно зашивать открытую, кровоточащую рану. Недолго провозившись, Заганос, когда, наконец, получилось остановить кровь, уселся рядом с пленником, который даже после хирургического вмешательства, в сознание так и не пришел.       После того, как Заганос всё аккуратно зашил и обработал специальным средством, он ввел внутрь мягкий, но довольно широкий и длинный тампон со специальной заживляющей мазью. Он не мог отвести от пленника взгляд. Луис напоминал больше мертвого чем живого. Его дыхание, как и пульс почти не ощущались. Бледность его лица, огромные отеки под глазами… И по всему телу страшные следы насилия.       Тяжело вздохнув, Заганос посмотрел в окно.       «Я совершил ужасную ошибку…»       − Господин султан, ваша ванна готова, — боязливо напомнил, возникший перед Заганосом слуга.       − А… Да, присмотри за господином Луисом. Если он очнется или его состояние ухудшиться, сразу зови меня, пусть я буду уже принимать ванну. Я уже приказал доктору прийти к вам, проследи за тем, чтобы он занимался исключительно наружными повреждениями.       Приняв ванну, Заганос чувствовал себя значительно лучше. Первым делом, конечно, он пошел к пленнику ещё в дверях его встретили доктор и слуга. Доктор сказал, что состояние господина Луиса попросту ужасное, хуже не бывает, он крайне истощен, а измученное тело нуждается в ежедневном продолжительном сне хотя бы часов по восемь. Про недавно полученные внутренние повреждения доктор молчал.       «Луис не спит и больше четырех часов. Стоит начать давать ему снотворное». В принципе, взгляд со стороны не сделал для Заганоса каких-то чрезвычайных открытий. Картину представления о нынешнем состоянии здоровья министра он особенно не изменил.       Министр не приходил в сознание ещё долгое время. Прошло три дня. На четвертый пленник очнулся. При пробуждении сильно кричал от разрывающей проход боли, Заганос накачал его самыми сильными обезболивающими препаратами, и Луис быстро успокоился.       − Как самочувствие?       Луис пытался ответить, но получалось только едва шевелить губами, но в конце, Заганос смог разобрать сказанное, едва слышным шёпотом «господин султан» …       − Ты не приходил в себя несколько дней. Значит, давай договоримся. И…можешь не отвечать мне, не заставляй себя, хорошо? Сейчас тебе главное поправляться.       Я совершил ужасную ошибку. Но не бойся, этого больше не повторится. Всё станет как прежде. Более того, клянусь тебе, что больше не стану использовать ничего из того, что было в той комнате. Новые игрушки добавлять тоже не стану… Наша близость случится еще не скоро. У тебя весь проход порван. Думаю, ты и сам понял насколько ужасно всё обстоит, стоило тебе только очнуться.       Твои раны, я ими хорошенько занялся, и они скоро не будут тебя беспокоить, по крайней мере, не станут так сильно болеть, как, должно быть, болят сейчас.       Министр Луис не без какого-то отрешенного ужаса обнаружил, что на нем нет никаких оков. Его палец также, как и остальные раны был аккуратно перебинтован. Он какое-то время смотрел на него, нет, он его не чувствовал, впрочем, как и всю нижнюю часть своего туловища, после приема того, навязанного Заганосом ему препарата.       − Я снял с тебя оковы. И больше не надену. Полагаю, с тебя хватит. Палец тоже не сломан, не переживай, просто вывих, скоро пройдет и твои руки снова станут по-прежнему изящными, − Заганос хотел было улыбнуться, но улыбка больше походила на откровенную злую насмешку. Пленник виновато опустил взгляд.       «Почему ты практически не… смотришь на меня? Должно быть, ты просто ещё не совсем отошел. Ладно, дам тебе больше времени. Тем более, я планирую с тобой серьезно поговорить».       − Простите, г-господин султан, я плохо помню, что случилось… Я снова перед вами в чем-то ужасно провинился?       − Хм. Нет. Ты не провинился. − «Не может быть, чтобы ты не помнил! Или может? Ты потерял столько крови… В любом случае: если ты, и правда, забыл, то для меня лучшего варианта просто и быть не может».       Заганос погладил руку министра ту, что была с перевязанным пальцем.       − Точно не помнишь? — Заганос испытующе смотрел в глаза пленника своим леденящим взглядом.       − Не всё помню, господин…, − едва в состоянии говорить, прошептал пленник в ответ.       Нет, Заганос всё-таки отказывался верить. Он тут же прикоснулся в перевязанному пальцу, думал сжать посильнее, но не стал, а все время просто не отводил взгляд от Луиса.       − Это помнишь?       − … Помню, что было больно, господин султан.       − Хм, ну хорошо хоть это. Только учти, узнаю, что ты мне лжешь, сделаю гораздо больнее.       − Как вам будет угодно… − усталый взгляд Луиса ничего не выражал, поэтому Заганосу было весьма проблематично определить насколько пленник с ним честен на данный момент.       «Ты очнулся. А значит мне не следует больше так сильно за тебя переживать… Выглядишь слишком измотанным. Но ничего, я дам тебе отдохнуть, как и обещал. Не похоже, что ты врешь насчет потерянной памяти, но всё равно глупо тебе хоть сколько-нибудь доверять.       Должно быть, ты давно невероятно сильно меня ненавидишь, но так качественно играешь, и это дает мне все основания в тебе сомневаться. С другой стороны, какие у тебя мотивы лгать? Не могу найти не один более-менее адекватный.       Нет, ты слишком сильно пострадал, возможно куда серьезнее, чем я могу сейчас определить. Я так зол на себя, почему тогда приказал тебе?!… Но я не думал, что возьмешь и сделаешь то, что, я был уверен, сделать просто невозможно. Конечно — это никак не оправдывает мою халатность.       С «играми» придется повременить. Разумнее всего будет вплотную заняться твоим лечением», — но Заганос просто не мог заставить себя успокоиться. Тягостные мысли его постоянно отвлекали, а может это были угрызения совести?       «Как я мог оплошать настолько сильно? Я же больше не хотел переходить грань, но снова, просто взял и позволил себе это. Когда я просил Махмута за тобой присмотреть и привел его к тебе в первый раз, я и не предполагал, что вы сможете настолько сблизиться. Этого никак нельзя было допустить.       Я говорил с Махмутом по этому поводу, но он не воспринял моих слов должным образом. И я решил, что куда проще и гораздо действеннее будет воздействовать на тебя. Думал одного раза вполне хватит. Ну чтож, так и вышло. Эти «игрушки» для тебя сделали наспех, все, кроме той дряни. Я никак не должен был тебе его показывать! Что на меня тогда только нашло? Рядом с тобой я словно теряю рассудок.       Мне необходимо стать крайне осторожным с тобой теперь. Швы плохо зажили. Того времени, что я определил тебе совсем не хватит для полноценного восстановления. Но ты не в коем случае не должен понять, что мне вдруг стало жаль такого дерзкого и абсолютно никчемного раба как ты…»       Заганос заметно хмурился. Луис по-прежнему тяжело дышал и так и не поднял на султана своего взгляда. В глазах у пленника всё плыло, голова снова кружилась. Они молчали долгое время. Но потом султан приказал слугам принести завтрак.       Махмуту всё это время он запрещал навещать пленника, ничем это конечно же не объясняя, просто завалил генерала «бумажной работой», но когда тот пришел, уверенно утверждая, что со всем справился, Заганос отреагировал лишь бесчувственной полуулыбкой, объявляя коротко:       − Министр Луис не хочет тебя видеть. Ты его и так достал за последнее время своим ничем не оправданным «повышенным вниманием».       − Это его слова?       − Хм. Его или не его, какая тебе разница?! В любом случае, ты что, смеешь ждать моего перед тобой в этом отчета?       − … Пожалуйста, передай ему, что я очень хочу его видеть. Мне надо с ним …срочно поговорить… Но разговор может и подождать. Просто, одно то, что я смогу его увидеть меня сильно обрадует. Я так … соскучился.       − Хах! Ты влюбился? — Заганос сказал это явно издеваясь: — Вы не виделись всего-то пару дней…       − Вообще-то гораздо больше!       − Говоришь так, будто для меня имеет какое-то значение твое недовольство. Да и что у тебя может быть к нему за дело?! Он же бесправный пленник, почти что раб. Что, хочешь его трахнуть? Тогда тебе надо договариваться со мной, но никак не с ним.       − Не смешно, Заганос.       − А кто тебе сказал, что я шучу? Давай, просто признайся мне в своих планах. Может я решу тебе даже поспособствовать. Луис для нас ничего не значит, мы можем делать с ним всё, что только пожелаем. Тем более, я уже начал практиковать «двойное проникновение». Если захочешь, то я вовсе не против, скажи, как решишься присоединиться.       Махмут пораженно смотрел на Заганоса, явно не в состоянии принять слова султана.       Такая банальная провокация, Махмут сделался бы ужасно зол, если бы не… Он просто взял и решил во всём сознаться, наверное, чувство вины последнее время слишком уж на него давило.       − … Заганос, я сделал кое-что ужасное. Точнее не совсем я. В любом случае — то из-за чего сейчас министр Луис не приходит в сознание случилось по моей вине.       − Ты это о … чём?       − Я совершил ужасную ошибку, как раз в твоем духе. — Махмут тяжело вздохнул и рассказал немыслимую даже для Заганоса правду.       − Поверить не могу! Но ты же хороший мальчик, Махмут. Не думал, что на самом деле ты настолько сильно ненавидел нашего пленника, более того — всё это время ты успешно скрывал от меня твое истинное к нему отношение. И …сделать такое, даже я бы ни за что на это не пошел!!!       − Я его совсем не ненавижу. Но и во мне есть то, что я, как выяснилось, не в состоянии контролировать. Да, конечно, ты сам привел его в ту комнату. Не перекладывай свою вину за случившееся на меня одного.       − И не собирался… Ты сильно меня разочаровал. И не думай, что это так просто сойдет тебе с рук.       − Мне всё равно, я поступил отвратительно и прекрасно понимаю, что заслуживаю за это самого ужасного наказания. Скажи мне лучше, как министр Луис? Слышал, что он уже пришел в себя.       − Твои шпионы стали лучше моих, никогда не думал, что ты станешь использовать их и против меня.       − Не обвиняй меня в собственных недостатках, я просто брал с тебя пример.       − Хех, с этим не поспоришь, но ты перенял у меня и то, что я бы хотел оставить исключительно своей монополией.       Луис пришел в себя, но утверждает, что практически ничего не помнит. Про тебя вообще не упоминал. Вот только теперь я ещё более не уверен в правдивости его слов. Он с легкостью мог выгораживать тебя.       − С чего бы ему вообще делать это?       − Ну… Логичнее всего предположить, что несмотря на то, что ты натворил, ты продолжаешь ему нравиться.       − Нет! Невозможно. Я ему совсем не нравлюсь. Между нами никогда ничего не было. — Мысли, неприятные и тягостные уже долгое время не давали генералу покоя, и Заганос вел себя как дурак. Всё это позволяло лишний раз удостовериться в том, что министр Луис рядом с ним каждый день своего плена в огромной опасности. Но только теперь Махмут никак не мог утверждать, что рядом с ним Луис должен чувствовать себя иначе…       − А ты, похоже, правда… ревновал. — Махмут не выдержал и горестно рассмеялся.       Они какое-то, возможно даже продолжительное время молчали, игнорируя чувства друг друга. Тем более, каждого тревожили свои личные переживания, и несмотря на такую внезапную откровенность Махмута, Заганос стал доверять ему ещё меньше. С другой стороны, Заганос не мог не учитывать, что теперь они уж точно в одной лодке.       − Сам ты тоже хорош. Проще всего нам порешить на том, что больше мы вспоминать об этом не будем.       − Да… Но, сомневаюсь, что министр Луис не вспомнит.       − Тогда это и будет нас волновать. Не сейчас, Махмут-паша.       − Как же ты быстро «решаешь» проблемы, Заганос.       − Не быстрее, чем ты их создаешь.       − И ведешь себя так, словно всегда во всем прав…       Тело министра Луиса по-прежнему ужасно болело. Он не говорил султану об этом, хотя тот настоятельно требовал обязательно сообщать, если терпеть боль станет невыносимой. Заганос первые пару дней, тщательно промывал и обрабатывал проход специальной мазью, оставляя плотный тампон внутри, иногда даже на продолжительное время. Луису снова приходилось все то время лежать в унизительной позе: привязанным по рукам и ногам и с приподнятым задом.       Заганос каждый раз ухмылялся, видя его таким. Говорил, что ждет-не дождётся, когда сможет использовать пленника единственно пригодным для себя образом. Министр Луис ужасно плохо спал, видя каждую ночь ужасные кошмары, но Заганос настаивал на принятии снотворного и приходилось подчиняться.       Раньше, в своей прежней жизни, в Балт-рейне, будучи премьер-министром, Луис практически не спал, добровольно лишая себя полноценного отдыха, ведь работы, требующей его участия было всегда очень много. Империя была поистине огромным государством, разные территории, разные порядки, везде чем-нибудь да недовольная знать, склонная к мятежу. Всё держалось на армии и авторитете императора Гобальта. Но Махмут с Заганосом быстро развеяли миф непобедимости армии, уяндирмы смогли повредить вечную крепость столицы империи, и им удалось заполучить даже императора.       У Луиса болезненно дрожали веки. Снова, снова, снова… придет Заганос и сделает ему больно. Это никогда не кончиться. Почему он до сих пор не умер, тогда как его соотечественников публично казнили? До сих пор Луису неведома и участь самого императора … Но, касательно Гобальта, Луис продолжал надеяться на лучшее.       Теперь Заганос не заковывал его в те ужасные браслеты, и это не могло немного не улучшить положение пленника. Руки и ноги практически перестали мучить судороги, а следы, оставшиеся от металла, понемногу заживали. Можно сказать, что Заганос стал куда пристальней следить за его состоянием, чаще занимался ранами. Слишком часто, чем особенно докучал министру.       − Министр…       − Господин султан…       − Как самочувствие?       − Неважно.       − Не ври, тебе уже должно было стать гораздо лучше.       − … Если вы того желаете, я скажу, что вам только будет угодно.       − Вот как. Но это, несомненно, хорошо, что ты всё, наконец, понял. Вот, − Заганос поставил смазку на прикроватный столик, располагающийся рядом с сидевшим на кровати министром. — Я хочу, чтобы на этот раз ты себя подготовил.       − ?.. Как прикажите, господин султан.       − Что-то ты не особо рад. Ничего, придется тебе, правда, по новой ко всему привыкать. Бери смазку и сделай всё как положено.       − Вы будете смотреть?       − Ну, разумеется! Так что старайся или снова мне придется прибегнуть к порке.       Пленник до боли прикусил губу. И потянулся за баночкой со смазкой, приподнял нижнюю часть длинной спальной рубахи, начал открывать флакон, руки по-прежнему плохо его слушались. Но Заганос решил ему с этим помочь. Удивленный Луис боязливо его поблагодарил. У турецкого султана снова созрел какой-то зловещий план, касательно его скромной персоны?       − Раздвинь ноги пошире и сядь напротив меня, хочу всё видеть, абсолютно всё. — Заганос сам решительно выполнил свое пожелание, схватив министра за колени, и притягивая пленника поближе к себе.       − Слишком медленно… Ты, что, стесняешься? Никогда в это не поверю. Просто дай мне, то чего я хочу, пока снова не посмел меня, в очередной раз, разозлить.       − М-мои извинения, господин султан, − Луис едва мог говорить в таком состоянии. Вся теперешняя ситуация его ужасно пугала. Заганос смотрел на него изучающим, холодным неотрывным взглядом своих, лилового цвета глаз.       — Просто прикоснись к себе, − в тот миг, Заганос схватил руку министра и прижал ее к лобку пленника. — А теперь, давай вперед, подрочи, делай что нравится твоему телу. Меня стесняться тебе попросту бессмысленно. − Нервозно подавив подступающий к горлу всхлип, сглотнув, министр Луис начал делать то, к чему его принуждал султан.       − Изобрази, что тебе это нравится. Мне неприятно смотреть на твое болезненно исхудавшее лицо и на бледное выражение жалкого отчаяния. Учти один момент, я должен тебя захотеть, а если не справишься, то я ограничусь поркой, но она будет крайне болезненной, предупреждаю, я знаю, что у тебя ничего на заднице заживать и не думало, да и на спине ситуация обстоит не лучше. Так, что рекомендую тебе быть паинькой, и слушаться, исполняя всё, что я тебе только не прикажу.       Пленник, правда, слишком старался угодить своему «господину»; делать все те вещи, которые приказывал султан было, мягко говоря, некомфортно. Всё внутри бунтовало. Но приходилось слушаться. Луису, и без очередных угроз султана, касаемо порки, невозможно было нормально даже лежать на кровати, приходилось спать на боку, и то и дело просыпаться то от собственных криков, то от разрывающей нутро боли.       Боль сделалась постоянным его спутником. Да и министр давно не видел Махмута, который когда-то ему очень хорошо помогал, но теперь... Возможно дело было в том, что Заганос запретил ему приходить. Но Луис подозревал, что Махмуту он попросту наскучил, поэтому генерал и перестал его посещать.       Заганос обходился с министром всегда подчеркнуто грубо. Луис не понимал, почему тогда Заганос вообще лично занимается его повреждениями, мог бы использовать любого из своих придворных врачей или просто оставлять мазь, и пленник бы и сам смог о себе позаботиться … настолько, насколько позволяли ему силы. Правда, последнее время, как раз после того случая, когда Луис долгое время не приходил в себя, султан несколько пересмотрел своё к нему отношение: стал более мягок с ним, почти нежен и даже несколько заботлив.       Но вот, спустя время, пусть и весьма продолжительное, достаточное чтобы пленник оправился от самых тяжелых ран, Заганос снова пришел к нему и сделался почти прежним. Министр Луис не сильно расстроился, ведь он давно только этого и ждал, кажется, как раз всё время относительного затишья. Нелепо было бы надеяться на что-то ещё, Заганос над ним лишь издевался и ничего кроме. Надоело унижать самостоятельно, теперь начал требовать от Луиса, чтобы тот сам себя перед ним унижал… Ничего из того, что не мог бы ожидать от него министр.       Довольно долго провозившись, чтобы себя возбудить, пленник начал ласкать другой рукой проход. Но Заганос приказал надрачивать себе и растягивать свою «грязную дырку» одновременно. Луису было больно и страшно, и невероятно отвратительно ощущать свои пальцы, ведь и внутри и снаружи все по-прежнему так адски болело. А султан лишь гневно раздавал приказы.       − Раздвинь ноги пошире, так мне ничего не видно. Нет же! Не так!!! Так не пойдет. Лучше ляг на спину. Вот так, а теперь хорошенько начни растягивать себя, используй обе руки. — Приняв положенную позу, Луис старался как можно беспристрастней выполнять приказ Заганоса, всякий раз преодолевая сильную тошноту, боль и довольно ощутимое головокружение. Из-за того, что Луис почти ничего не ел и плохо спал из-за кошмаров и отвратительного снотворного, голова кружилась практически постоянно. Заганос совсем не заставлял его принимать пищу, и Луис шутя над собой, надеялся когда-нибудь умрет от голода, и, наконец-то, освободиться от «общества» турецкого правителя.       Только ничего так и не вышло. Министр то и дело стонал, не в состоянии сдерживаться и прогибался в спине от собственных пальцев и из-за невероятно сильной чувствительности, которой природа наградила его тело. И, видя настолько возбуждающее для себя зрелище, Заганос хищновато облизнувшись, начал наносить смазку на свой член.       Толчок, снова, грубо и непривычно жестко, за время лечения тело пленника успело отвыкнуть от настолько сильной, разрывающей боли. Хоть теперь Заганос действовал осторожно и аккуратно сравнительно с прошлым насилием.       На этот раз он недолго мучает несчастного пленника. После, оставляет бутылек с заживляющей мазью. Обещает прийти вечером. Луис скоро отключается, дождавшись ухода султана. Он так и не воспользовался мазью. Зато впервые осмелился за всё время своего нахождения в плену и пережитого кошмара, попросить у султана обезболивающее. Тот удивлённо на него посмотрев, сказал, что такое лекарство давать ему не станет. И усмехнувшись добавил: «Оно негативно влияет на потенцию, министр. Не смотрите на меня так. Я шучу — шучу. А лекарство не дам вам по другой причине. По какой вы и сами знаете».       День за днем, но Заганос сменил правила этой ужасной унизительнейшей для министра игры, заставлял пленника вести себя словно личного секс-раба. Игрушки для ануса Заганос стал использовать небольшие и приказывал Луису самостоятельно их в себя вводить. Министр полагал, что это никогда не закончится.       Махмут-паша снова стал к нему наведываться, но Луису отчего-то стала настолько сильно невыносима его компания, что каждый раз, когда перед ним возникал турецкий генерал, Луис старался сделать всё, чтобы как можно быстрее от него отделаться. Порой, он был уверен, что и Махмут, и Заганос просто смеются над ним самым откровеннейшим образом, издевательски играя с его нелегкой участью.       Вот только навязчивости Махмуту было не занимать, и он продолжал приходить, что начало невероятным образом злить министра. Нет, он не имел права грубить, он теперь должен был обращаться к генералу самым что ни на есть почтительным образом, ещё бы, он не забыл слова Заганоса и сопровождающие их угрозы …       Луис не позволял себя трогать, сказав, что Заганос дозволил ему самостоятельно заниматься всеми ранами. Махмута, судя по всему, это очень огорчило, он начал было возмущаться, что, мол, не о всех своих ранах министр Луис может позаботиться самостоятельно. Но Луис тогда так на него посмотрел…       Страх, видимое презрение и невероятное отчаяние блестели в глазах цвета изумрудов, и Махмут не смог даже выдержать этот, такой его взгляд, и прекратил настаивать даже решил извиниться… Но проблема с генералом так и осталась нерешенной. Он всё ещё продолжал надоедать министру своим навязчивым вниманием.       Жалкую жизнь пленника стала значительно облегчать самостоятельная возможность перемещения хотя бы по своей комнате, столовой, уборной и ванной… Конечно, приставленные слуги не сводили с него глаз. Но он их не замечал.       Однажды сменился охранник, которого приставили к покоям министра. Молодой и жизнерадостный юноша, по своей внешней привлекательности даже чем-то напоминавший Махмута. Он сразу выделялся, ведь был слишком заметным для человека этой профессии. Луис пару раз отвечал на его разговоры. Им удалось немного сблизиться.       Именно через этого юношу у Луиса возник план осуществить свой побег. Озвучив свои мысли непрямо, Луис обрадовался, что стражник всё быстро и верно понял, и сразу же пообещал помощь. Он рассказал Луису, что у него у самого сестра погибла в плену, и что люди, ее пленившие вовсе не были к ней добры. В тот момент откровенности в глазах юноши стояли слезы.       Возможно, у них бы даже всё получилось, если бы не… Один настырный человек, никак не оставлявший министра в покое; к тому же, проницательность всегда являлась его сильной стороной. Махмуту не нравился «новый друг» министра.       Луис тайно познакомился с другими, кто готов был ему помочь, молодому охраннику удалось организовать эту тайную встречу. Им нужны были деньги, чтобы нанять экипаж и заплатить наемникам, которые сделают для кого угодно и что угодно, рискуя тем немногим что у них есть. У Луиса не было при себе никаких денег, все его состояние было в Балт-рейне, но тут он вспомнил про дорогой атрибут в виде креста, что, когда-то носил и использовал как завязку для плаща.       Он нашел его в шкафу, стоявшем неподалеку от его кровати. Заганос сохранил все его вещи. А когда пленнику позволено было вставать с кровати, заказал у портного новые. Впрочем, новая одежда хоть и не была роскошной, но сшита была из хорошей ткани и смотрелась довольно неплохо. Но Луис ее ненавидел, она лишний раз напоминала о его нынешним положении и абсолютной зависимости от турецкого султана даже при выборе своего гардероба.       Многим позже, Луису покажется свое тогдашнее поведение абсурдным и до глупости нелепым, но, может быть от отчаяния или, вполне возможно, от крайне скверного самочувствия, не позволяющее ему рассуждать здраво, министр уверился, что побег ему удастся.       Не то, чтобы было время на нормальную подготовку столь сложной и рисковой операции. Всё стало слишком спонтанно. Но достигнутый результат ничего не гарантировал. Луис, увидев новую охрану несколько напрягся, хотя ему объясняли, что султану свойственно часто менять караул в целях «безопасности» …       С другой стороны, министр Луис был уверен, что догадайся Заганос о его плане, тут же пришел и заставил пленника ужасно пожалеть… Исход мог стать для Луиса самым фатальным, но пленник уже так давно волей-неволей подумывал о смерти…       Уже некоторое время Заганос стал куда более холодным с министром, чем вообще, казалось, мог. Унижения, порой, стали ну просто немыслимыми. Луис снова плакал ночами как делал самые первые дни своего ужасного плена. Заганос обо всем узнал. И вот, он пришел снова наказать своего пленника на этот раз за попытку побега. Луис притворялся спящем, услышав приближающиеся шаги Заганоса, но к собственному ужасу, он практически не мог скрыть дрожь.       Тогда он еще не знал для чего именно на этот раз пришел к нему турецкий султан, хотя догадаться было нетрудно, он так или иначе всегда приходил за тем же самым. Их отношения на тот момент были просто ужасны. Несмотря на то, что Заганос не насиловал пленника столь же грубо, старался не делать уж слишком больно, его отношение, сплошь пронизанное постоянными насмешками и демонстративным пренебрежением, частыми, почти ежедневными оскорблениями, которые, кажется, отлично заменили телесные наказания по воздействию на психику министра, по сути, мало в чем изменилось.       Министр Луис стал ждать и страшно бояться его очередного, внезапного появления. Заганос теперь приходил в любое время суток, словно стараясь застать пленника врасплох, прийти именно тогда, когда бедняга того менее всего ожидает. Тот раз тоже, именно так и было.       Наказание, которое придумал Заганос для пленника не было в представлении султана особенно болезненным или невероятно жестоким. Изначально, султан хотел, скорее, в очередной раз сильно унизить, как он тогда полагал, вконец зарвавшегося пленника, снова осмелившегося бросить ему вызов, пусть и непрямой, а опосредованный. Но кто ж знал, что в последствии, это станет самым, что ни на есть переломным моментом в их отношениях.       Министр Луис так его и не простил, да и простить был не в состоянии.       То самое наказание султан также придумал практически спонтанно. Но желая насладиться очередными страданиями несчастного пленника, он по-прежнему надеялся сломать балтийца, чтобы тот, наконец, стал по-настоящему его, сделался послушным, не смел больше вести себя «неподобающим образом».       Собственные чувства Заганос извратил до безобразия. С каждым новым «наказанием», султан искренне считал, что поступает единственно верным образом. Несмотря на отличные познания в медицине, Заганос тогда не особо заморачивался о последствиях.