Возвращение домой.

29.10 «… и вчера нормально прошёл день, если вообще можно так сказать. Я не знаю. Я ничего уже не знаю. Я… Я просто устала. Уже целый год прошёл, а от Шона после первого дня побега не было ни единого звонка. Дерьмо. Я устала так жить. Меня уже три раза за всё это время клали в сраную больницу из-за депрессухи. Боже, дневник… Помоги мне.» Лайла с тихим вздохом захлопывает личный дневник и потирает покрасневшие веки усталых глаз. Каждый день без него - мука, честное слово. Сил на переживания за то, как там её два родных мальчика живут… или выживают, уже почти не осталось. — Да здравствует грёбаное утро Хэллоуина, — без особого энтузиазма произносит девушка, поправляя ярко-оранжевую улыбающуюся жуткую тыкву, что свисает с полки на тоненькой резинке рядом со столом. Покачивается на двух задних ножках своего стула перед местом, где она обычно делает домашку, и заглядывает в окно напротив. Лайла всегда считала забавным совпадением, что её комната — вместе с расположением — такая же, как у Шона. Только вот если у Диаза колорит преобладает синий, то у неё желто-зелёный. На стенах висит множество разных постеров, аналогично её другу, а сама комната неплохо обустроена разными шкафчиками и полочками и большим зеркалом в пол. В Сиэтле осень всегда выделяется больше любого времени года. Когда перед твоими глазами вместо тысячи зелёных листков молодых деревьев появляются кроваво-красные и желтые цвета, это всегда наводит небольшую грусть и часто хандру. Но для Лайлы осень обрела абсолютно другие краски уже год назад. Более тяжелые, что ли. Трудно не думать каждый день о Шоне с Даниэлем; тяжело представлять свою дальнейшую жизнь без них. Да, она много думала о том, что они после школы поступят в разные колледжи, и не будут видеться так часто, но Лайла даже и подумать не могла, что всё это настанет так скоро. Это нечестно. Это больно. Расковыряв покрывшуюся корочкой царапку на колене, Лайла вскользь задумывается о том, что как-то слишком странно и внезапно родители решили оставить её дома совсем одну, а сами уехать на пикник. Спасибо матери, что хоть записку оставила на холодильнике. Ну, зато теперь её никто не потревожит: Лайла сама не особо хотела бы ехать. Даже если бы ей предложили. — Мда, — косится на лазурное небо за окнами, предполагая, что сегодня будет чудесный солнечный день. — Хех. Надо бы вытащиться на улицу. Чёрт. Не хочу идти вечером на тусовку Дженн и её пятого бойфренда. Собрав слегка отросшие за год волосы в хвост, Лайла лихо скидывает с себя ночную рубашку и натягивает привычные синие джинсы с серой футболкой. Самая практичная одежда, по её мнению. Завтракать не хочется — и так уже воротит от всякого дерьма, именно поэтому за целый год она страшно похудела. — Надо расслабиться… На всякий случай, в тайном ящичке у Лайлы под кроватью всегда припасён маленький косячок (на самом деле, маленький). Ну, по факту это как сигарета, только чуть жёстче. Здоровью не так сильно вредит как обычная наркота, но после того, как дунешь — скрежет своих демонов на душе немного отпускает, заглушается, и тогда можно что-нибудь придумать. Нарисовать. Представить, каково было бы — если бы Шон прямо сейчас оказался рядом. Он бы по-любому ругался на Лайлу. «Ты такая засранка!», — сказал бы он. — «Не этому я тебя учил, Лайла, не этому». И оба бы залились громким смехом. Но сейчас девушка сидит в комнате одна, с зажженным косяком в подрагивающей руке. Тремор конечностей начался ещё после первого лечения в больнице от тяжелой депрессии. Так и не отпустил до сих пор: слишком сильно Лайла любит этих двоих. Её кровать одноместная, но непозволительно мягкая, а косяк уже почти сгорел дотла, поэтому Лайла лениво-оперативно поднимается на ноги и тушит огонёк о пепельницу на подоконнике. Когда душевная боль слегка утихает, ей приходит мысль: нужно нарисовать птиц. Да таких, каких ещё мир не видал. Красивых, цветастых, ярких и что пропитаны лесной жизнью от и до. Она садится снова за свой стол. Что-то быстро чиркает в личный дневник: ведь когда твой мозг не совсем трезв, вдохновение прёт, что надо. Делает зарисовки различных птиц в своём скетчбуке, используя только простой карандаш, но тут отвлекается на какое-то шевеление в окне. Несколько раздражённо, но плавно поднимает голову и сразу чувствует, будто на неё опрокинули ушат ледяной воды. Прямо напротив её окон, не заходя на пожелтевшую лужайку, на пешеходной каменистой дорожке стоят Шон и Даниэль. — Это… Это глюк… Я слишком много дунула, да?! — но подрывается с места, свалив стул спинкой на пол. А вдруг не глюк? Бежит скорее на улицу, чуть не выбив дверь дома с ноги. И останавливается с раскрытым ртом, едва солнечный свет падает на её макушку. По щеке скользит одна-единственная слеза, но никакой грусти в её сердце нет: только чистый шок. Она боится. Боится, что, если сделает ещё шаг к этой паре застывших людей, то галлюцинация пропадёт, а сама Лайла опять провалится в тёмную бездну. Но случается то, отчего мурашки по телу начинают бежать с удвоенной силой. Галлюцинации сами делают шаг навстречу Лайле. Ещё один. И ещё. И девушка не может вымолвить и слова, только беспомощно наблюдает за двумя парами до боли знакомых карих глаз. Шон и Даниэль ничего не говорят, как и она. Только молча буравят друг друга взглядами, не в силах что-либо произнести. За них все говорят глаза. Братья вдвоем быстро подбегают к ней, видя, как подкосились девичьи ноги, и Лайла уперлась коленями в пожухлую траву. — Лайла! — кричит Даниэль, кидаясь к свернувшейся в комок девушке. Пытается её обнять, но останавливается руки, когда она шарахается от него, словно от тока. — Нет!!! — практически визжит та, обхватывая руками голову. Хватает себя за чёрные волосы и сжимает их со всей силы. — Этого не может быть! Нет! Только не снова! — Лайла! — голосом, что наполнен душащими слезами, кричит Шон. Мягко обхватывает свою подругу за плечи и старается показать ей, что он чертовски рад и что он — самый настоящий человек. Но Лайла лишь только немо трясёт головой и даже не смотрит на него. — Лайла! — Шон, нет! Это не ты! — рыдает она, отбиваясь от рук. Её джинсы уже полностью пропитались и потемнели от влаги газона после недавнего дождя. — Это глюк! — Нет! — Диаз обхватывает девичье лицо ладонями, заставляя ту посмотреть прямо ему в глаза. — Я. Это я! Зрачки Пак медленно расширяются, взгляд словно проясняется и глаза округляются ещё больше. Словно зачарованная, она мягко кладёт свои руки поверх его кистей, ощущая тепло шершавой кожи юношеских рук. Сердце ускоряет своё биение от подступивших эмоций, и слёзы начинают стекать с обеих щёк, обрамляя ладони Диаза на бледных щеках. — Ш… Шон? Шон!!! — кидается она на него, крепко целуя в обе щеки. Умудряется свалить его спиной на мокрый газон и оказаться сверху, а парень лишь ближе прижимает её пробитое мелкой дрожью тело к себе. — Шон!!! — Чёрт подери, Лайла! — водит он руками по мягкой спине, стискивая девушку в объятиях. Слышит громкие всхлипы над своим ухом и чувствует, как её слезы стекают на его шею; как её дыхание сбилось. — Шон, я так скучала, Господи! — еле проговаривает она из-за начавшейся истерики. Слёзы перебивают дыхание. — Я тоже! Безумно скучал по тебе! — Даниэль, мальчик мой! Иди сюда! Даниэль, завидев раскрасневшееся и заплаканное лицо своей старшей подружки, так же не может сдержать рвущийся наружу поток слёз. Он кидается к Лайле и брату на траву и сразу же оказывается зажатым в тиски объятий Пак. Девушка не может сдержать своих эмоций, поэтому выплёскивает всё, до последней капли, забрызгав своею накопившеюся внутри любовью обоих братьев. Она целует их в щёки, всё ещё валяясь на траве, плачет и смеётся, не без крепких объятий с их стороны. И именно сейчас не ощущает, что это сон или глюк. Сейчас Лайла на сто процентов уверена, что её любимые мальчики вернулись домой.