***
Дрова в очаге потрескивали, разбивая тишину резкими звуками. Стук спиц тетушки Иви убаюкивал меня, сидящую у ее ног. Я распутывала пряжу, перебирая пальцами плотные шерстяные нити и стараясь не давать мыслям свободы. Прошло два дня с тех пор, как мне удалось сбежать из дома Альва, и я каждую минуту ожидала, что к нам домой явится некто с тем, чтобы рассказать обо мне родителям. Однако никто не приходил, и это давало надежду, что Альфрид не был пойман, а если и был, - не выдал меня. Тихий вечер закончился тем, что дверь нашего дома резко распахнулась, впустив внутрь холодный воздух. Ветер по-хозяйски прошелся по гостиной, и мне, устроившейся на полу, стало зябко. Раздался стук каблуков матери, слишком быстрый и настойчивый для обычных ее шагов. Стало ясно, что она чем-то взволнована, и я сильно сжала опутывавшие мои руки нитки, отчего они больно впились в кожу. — Иветта! Клара! Радость! Радость… Мать вошла к нам, в распахнутом кожухе, со скинутым с головы на плечи платком. Щеки ее были румяны от мороза, и это придало ей странный, горячечный вид, испугавший меня. Обычно бледная, молчаливая и холодная, теперь моя мать выглядела слишком живой и слишком восторженной. Она широко улыбалась, и в глазах ее мне показался безумный блеск, возможно, от зажженных свечей, но все равно неестественный. — Они все решили… Иветта… Клара… Они все решили… Протягивая к нам руки, по-прежнему странно улыбаясь, мать прислонилась к стене комнаты. Затем она стянула платок и, закрыв глаза, вдохнула глубоко и выдохнула, обняв свои плечи. — Они все решили… Твой отец станет главой города, Клара. Совет вынес решение. Такая честь… Такая радость… Не сомневайся, Клара. Теперь все будет хорошо. Все еще обнимая свои плечи, мать вышла из гостиной, бормоча и вздыхая. В комнате стало очень холодно оттого, что она забыла закрыть как следует дверь, и мне пришлось подняться со своего места, чтобы возиться с засовом. Все происходившее казалось мне сновидением после недавней приятной дремы под стук тетушкиных спиц. Разделить радость матери я была не в состоянии, хотя мне и следовало испытать облегчение оттого, что она до сих пор не узнала о моем проступке, и что вовсе не он сделал ее шаги такими громкими, а лицо — искаженным радостью, а не гневом. Обернувшись к тетушке Иви, я увидела, как она, качая головой и едва заметно улыбаясь, вновь принялась за свою работу. — Так тому и быть, — произнесла она. — Так тому и быть…Глава XXII. Воспоминание седьмое. Солнце садится
28 марта 2020 г. в 20:43
Долгое озеро, 15 лет назад
Вечера на Озере в большинстве своем были совершенно обычными, почти ничем не примечательными, и, казалось, не стоило ожидать от них ничего особенного. Солнце всегда медленно покидало небо, опускаясь за горизонт. Оно безучастно погружало во мрак засыпающий город, а он в свою очередь равнодушно пытался сопротивляться этому, зажигая окна и фонари. Горожан в это время ничто не беспокоило. Всем известно было, что и в этот похожий на все предыдущие вечер таким же усталым окажется лицо рябого рыбака, который потащит домой свой инвентарь после обычной работы, таким же веселым смехом зальются дети, проносясь мимо него, догоняя друг друга по скрипучим мосткам, и все так же громко заскулит, подвывая, старая собака седого писаря. Она с таким же восторгом встретит его у входа в присутствие, а, когда хозяин, вздохнув, почешет ее за ухом, все так же последует за ним до его каморки, как это происходило из раза в раз в течение долгих лет неизменно.
Тем не менее состояние покоя в городе искажалось. Вечера, как, впрочем, и дни, постепенно переставали быть похожими друг на друга, каждый раз преподнося что-то новое, к сожалению, всегда тревожное, хоть поначалу горожане, привыкшие к постоянству, и не спешили реагировать на изменения, а многие вовсе предпочитали не замечать их.
Люди, окружавшие меня, тоже пытались вести себя как обычно. Меня оберегали от дурных новостей и от переживаний, полагая, что я слишком глупа, слишком впечатлительна или юна для того, чтобы размышлять о гулявших по городу волнениях. Молчал отец, молчала тетушка Иви, молчала и мать. На мои вопросы отвечали нечетко, при мне не вели разговоров, из дома выпускали редко, хоть и не запирали в комнате, как можно было ожидать.
Однако чуткое сердце нельзя ввести в заблужденье, пытаясь скрыть перемены. Оно непременно отзовется на них, отмечая и странную настороженность прохожих, и опустевшие улицы, и слишком внимательных стражников. К несчастью для меня, именно моему сердцу была дарована эта чуткость, так нещадно меня измотавшая, и, казалось, сама природа хотела мне что-то сказать особенной прозрачностью вечернего воздуха или тихим, тревожным плеском воды в озере.
Я была слишком взволнована, и все чувства мои были слишком обострены, чтобы не заметить хотя бы одну мелочь. Везде и во всем мне мерещились вестники беды. Я помнила о своем обещании ничего не рассказывать отцу, пока мой друг не найдет достаточно доказательств, и изо всех сил молчала, боясь навредить. Но чем дольше Альфрид продолжал свои поиски, тем труднее было ждать и бездействовать. В течение многих лет после этих событий я часто думала, что именно мое молчание могло лечь в основу наших несчастий, но думать так означало винить и Альфрида тоже, а усомниться в его честных помыслах я тогда не могла и искренне верила в то, что личные его мотивы не только никак не противоречат интересам города, но и, напротив, совпадают с ними.
Злило, что меня ни во что не посвящали. Мне хотелось показать себя с лучшей стороны, помочь чем-то, быть полезной. Угрюмый взгляд отца не оставлял на это шансов, да и известно мне было до нелепости мало, чтобы попытаться исправить положение. Только благодаря Альфриду я могла бы узнать больше, но он молчал слишком долго, и это мучило меня.
Лишь изредка мне удавалось встретить моего друга в аптеке, когда я сама бегала за лекарством для тетушки. Как оказалось, Альфрида определили туда учеником, и это немного успокаивало, ведь состояние его здоровья ухудшилось, а в аптеке он хотя бы оказался под надлежащим присмотром. Я только надеялась, что все это не помешает Альфриду, и не заставит его отказаться от нашего дела. Когда я предпринимала попытки с ним поговорить, все заканчивалось тем, что он убегал от меня, ссылаясь на большое количество работы. Очевидно ему нечего было мне сказать, а болтать попусту Альфрид не любил.
Так я осталась одна со своими страхами, дурными мыслями и досадой из-за собственной бесполезности.
Вечерами в городе царило обманчивое затишье, но по всему было видно, что вскоре разразится буря. Выборы бургомистра — событие для города важности необычайной. Это многоступенчатый, сложный процесс, а в этот раз все еще больше осложнялось внезапной необходимостью эти выборы проводить, ведь все оказались абсолютно не готовы к скоропостижной кончине главы города.
Насколько я могла судить, отец, как и многие другие члены Городского совета, был заинтересован в скорейшем решении вопроса, поскольку отсутствие бургомистра плохо сказывалось на работе всех городских структур. Пока первые люди города занимались спорами и обсуждениями, в спешке пытаясь заручиться поддержкой народа, и в ратуше проводили едва ли больше времени, чем на площадях, их обычная работа оставалась без должного внимания. То, на что обычно уходит пятилетие, пытались провернуть за месяц, и, судя по всему, именно это и послужило причиной многих ссор в совете и необдуманных решений, которые так беспокоили отца. Ему тоже пришлось временно оставить свои дела на берегу, чтобы участвовать в выборах, и это сильно ему не нравилось.
Постепенно лавки в городе пустели и еды стало не хватать. Торговцы покидали Эсгарот, а те, кто все же оставался, были вынуждены повышать цены на свой товар, чтобы иметь возможность уплатить гильдейскую подать и при этом не разориться. Кто-то видел причиной этому нападения разбойников на караваны, кто-то — страх торговцев перед заразой. Слухи о болезни водоносов, несмотря на старания отца, все же достигли города, где еще больше обросли выдумками, смешиваясь с прочими слухами. Теперь смерть бургомистра связывали ни с чем иным, как с загадочной болезнью. Впрочем, оставались и те, кто верил в отравление.
Многострадальный Эсгарот едва ли можно было считать оправившимся от событий полуторавековой давности, когда обремененный потоками беженцев из Дейла и обескровленный уже тогда из-за прервавшейся торговли, он пытался собрать воедино остаток сил и восстановить хотя бы часть своего прежнего благосостояния. Теперь мой несчастный город подвергся новым испытаниям и как никогда нуждался в талантливом градоначальнике, но отчего-то выборы затягивались, а положение ухудшалось, что было видно невооруженным глазом даже мне.
Пока отец трудился в ратуше, мы ждали его дома, стараясь не мешать ему, сохраняя спокойствие и не вмешиваясь. Однако мать была странно взволнована. Я очень остро это ощущала, хотя по ней было ясно, что она пыталась скрыть свое волнение. Возможно, окружающие и вправду не замечали его, но я, привыкшая видеть в матери оплот всего постоянного и до строгости бесчувственного, теперь находила ее движения слишком резкими, слова — слишком необдуманными, а тому, с каким взглядом она встречала отца каждый вечер, я и вовсе не могла найти объяснения.
То, что мать хотела видеть отца новым бургомистром — дело ясное и вполне предсказуемое. Однако это желание отчего-то озлобило ее, и каждый раз, когда отец отмахивался от ее вопросов, она крепко сжимала челюсти и опускала веки, превращая свое лицо в подобие каменного изваяния. После этого дом вновь погружался в тишину, нарушаемую лишь позвякиванием посуды на кухне, да стуком спиц тетушки в гостиной.
Очередной такой вечер, казалось, начинался ровно так же. Входная дверь открылась, и отец вошел, раскрасневшийся от мороза, в своей высокой горностаевой шапке. На ней и на обширном меховом воротнике в обилии поблескивали капли воды, похожие на капли от подтаявшего снега. Уже это показалось мне странным, потому что небо было ясным, и я не заметила, чтобы в тот день вообще шел снег. Похоже было, что отец умыл лицо ледяной озерной водой, прежде чем зайти в дом.
Поприветствовав главу семьи, я отправилась к себе, но, шагнув на лестницу, услышала вопрос матери, заставивший меня на секунду остановиться:
— Сегодня то же?
Ответом послужил лишь тяжелый вздох отца, и я поспешила уйти, не выдержав этой тяжести.
После я сидела у себя, листая книгу о легендах Востока, пытаясь отвлечься и, если повезет, в скором времени заснуть. Сидя на кровати, листая страницы книги, я так и не прочла ничего из того, что на них было написано.
Вдруг раздался резкий удар, будто что-то бросили в окно, но лишь попали в стену около. Я испугалась и чуть не выронила книгу, но все-таки нашла в себе смелость подойти к занавескам.
Слегка отодвинув плотную ткань, я посмотрела в окно и увидела внизу Альфрида. Он стоял, держа в руке горсть мелких деревяшек, и уже замахнулся второй рукой, чтобы кинуть одну такую в мое окно, но заметил меня и бросил все деревяшки в озеро.
Я поспешно раскрыла створки окна, впустив в комнату холодный воздух.
— Альфрид! Где ты пропадал?
— Спускайся сюда, живо! Дело есть!
— Я не могу. У меня все дома — не выпустят. Мне хорошо тебя слышно отсюда, говори так.
Альфрид закатил глаза.
— Ты должна пойти со мной. У нас мало времени.
— Я же сказала, что не могу.
— Так придумай что-нибудь! Это важно. Буду ждать у хлебной лавки. Поторапливайся!
Сказав это, Альфрид поспешил уйти, оставив меня в замешательстве. Его настойчивость не могла оказаться безосновательной, а потому я решила рискнуть выйти из дома без спроса, вновь навлекая на себя гнев матери. С таким нетерпением ожидаемые вести от Альфрида того стоили.
Чтобы меня никто не увидел, мне пришлось ступать очень тихо, и когда я шла по лестнице ни одна ступенька не выдала меня скрипом. К счастью, в прихожей никого не было: тетушка Иви дремала у очага в кресле, а родители — беседовали в гостиной. Перед тем, как открыть дверь, я прислушалась к их разговору, который к тому моменту стал слышен лучше. Очевидно, говорили теперь на повышенных тонах:
— Ты или слишком наивна, или слишком глупа, жена.
— А ты слеп, если не видишь, что происходит! Чего ты ждешь? Люди не могут не узнать. Рано или поздно это произойдет, и ты пожалеешь…
— Успокойся, женщина!
Отец сильно ударил кулаком по столу. Я услышала звон дрогнувшей посуды, после чего в доме воцарилась абсолютная тишина. Полагая, что мать после этого решит покинуть гостиную и может увидеть меня, я поспешила выйти из дома, осторожно прикрыв за собой дверь.
Солнце еще не совсем село, но облака уже окрасились в яркие красные и оранжевые оттенки. Они пятнами расползались по небу, широкими рваными линиями пересекали пространство и медленно двигались в сторону Эребора. Я постоянно невольно оборачивалась туда по дороге к хлебной лавке. Одинокая гора всегда казалась мне зловещим напоминанием о смерти, и в такие вечера, когда воздух чист, и туманы не скрывают всего величия этой окутанной легендами жуткой громады, она становилась в моих глазах вестником чего-то дурного. Было страшно, и голову наполняли странные, жуткие мысли, однако не смотреть на гору было труднее, чем бороться с ними.
Встретив меня у лавки, Альфрид принялся рассказывать о том, что ему удалось побывать прямо в обители нашего врага, и даже кое-что узнать. Мой друг был убежден, что в доме Альва будет проходить какое-то собрание, и мы непременно должны туда пробраться, чтобы получить больше сведений. О том, что мы можем быть пойманы, Альфрид не хотел думать, и был настолько уверен в успехе, а его слова оказались настолько убедительны, и нежелание считаться с моим страхом — несокрушимым, что мне пришлось согласиться его сопровождать, тем более, что мой интерес в этом деле был все так же велик.
Похоже, Альфриду действительно приходилось много времени проводить в аптеке: его одежда начала пропитываться резким запахом лекарств, и я чувствовала этот запах, когда шла рядом. По дороге Альфрид рассказал мне, что разносил пакеты с микстурами и порошками, и среди прочих домов, где ему приходилось бывать, оказался и дом семьи Альва:
— Домина огромный, а людей мало. На жаловании экономит, жмот. Но нам же лучше — прятаться удобнее.
Для меня было странным, что в дом вообще можно нанимать прислугу, которая будет готовить и убирать за хозяев. Мои родители никогда о таком и не думали, несмотря на немалый достаток.
— И как тебя туда впустили, не пойму, — произнесла я. — Они что, не знают про вашу драку?
— Про драку-то знают, конечно. — ответил Альфрид. — Лица́ не признают. Богачи разве глядят на лицо, когда шапка в заплатах? Вот и на мое не глядели. Пряник какой-то дали в руки — и гуляй. А я зато, пока этот пряник жевал, все разглядел, как следует.
Я сама не верила, что шла к дому самого злющего мальчишки Эсгарота с целью проникнуть внутрь, вместо того, чтобы держаться подальше от этого жуткого, хоть и красивого, места. Пусть Альфриду удалось меня убедить, но каждую секунду мое желание сбежать нарастало, и каждое действие давалось с все большим трудом. Мне казалось, я похожа на струну, которая готова лопнуть от неосторожного касания.
Подойдя к жилищу семьи Альва, большому и ярко раскрашенному дому, мы заметили, что вокруг него, да и внутри тоже, действительно происходило оживленное движение. Прислуга, принимала высоких гостей. Те только начали прибывать, кто пешком, а кто — на лодках, здоровались друг с другом и переговаривались. Гостей пока было не более пяти, но вместе со своей прислугой они заняли большую часть свободного пространства перед домом, что создавало впечатление грандиозного собрания. Две женщины в светлых серых платьях, почти одинаковых, кланялись прибывающим, приветствуя их и направляя в раскрытые настежь двустворчатые двери, обитые железом. Слуг гостей в дом не пускали, и они оставались снаружи, устраиваясь в лодках, чтобы дожидаться хозяев.
Альфрид за руку потянул меня в сторону от главного входа, и мы пошли вдоль высокой ограды по узким мосткам. Хоромы были настолько велики, что походили скорее на административное здание, чем на жилой дом, и находиться рядом было неприятно. Я всегда считала, что Эсгароту не идут громадные сооружения. Они выглядели нелепо на сваях, и, казалось, готовы были рухнуть в озеро в любой момент.
Дом Альва со всех сторон был окружен каналами, как и большинство зданий города, но каналы эти были шире, из-за чего здание заметно выделялось из окружения. Впечатление усиливала ограда — для Эсгарота явление странное. Обычно дома в городе располагались тесно, соприкасаясь крышами, и оттого сооружать заборы не было ни возможности, ни смысла. Никому не приходило в голову, что череда сбитых между собой балок может защитить от воров лучше чуткого уха и зоркого глаза верного соседа.
Когда мы, наконец, оказались с обратной стороны дома, я увидела сквозь дыру в ограде, что на заднем дворе тоже что-то происходило. Обеспокоенные служанки явно торопились, готовя ужин и боясь не поспеть с подачей блюд вовремя, а потому через открытую заднюю дверь постоянно выглядывал кто-то из кухарок с тем, чтобы поторопить мужчину, коловшего дрова.
Мы с Альфридом спрятались и наблюдали, как сухощавый старичок, низкого роста, с редкой бородой, изо всех сил старался ускориться, но то ли топор оказался слишком тяжел или туп, то ли у того, кто им орудовал, не хватало навыка, дрова никак не хотели колоться быстрее. Раскрасневшийся старичок остановился на пару мгновений, чтобы передохнуть, вытер шапкой лицо, надел ее и вновь продолжил свой нелегкий труд.
Из проема двери в очередной раз выглянула одна из кухарок, полная и белая, как облако. Ее руки были перепачканы мукой, и она нервно вытирала их о передник.
— Что ты, дурень старый, тут возишься? — сказала она сквозь зубы.
— Я-то что…. Матушка… — принялся оправдываться старичок плаксивым голоском. — Не рубятся, окаянные!
Он плюнул на дрова, а женщина тем временем подошла к нему и дала подзатыльник, да такой, что шапка снова слетела с головы старичка.
— Собирай, что наколол, да тащи уже на кухню, чтоб тебе провалиться, проклятый!
Женщина поспешила вернуться обратно, а старичок тяжело вздохнул, поднял шапку и принялся за невеликую кучку дров. Руки его были заняты, когда он пошел в дом, а потому дверь за ним осталась открытой, и Альфрид, недолго думая, уверенно направился к калитке для прислуги. Она была заперта изнутри, но гораздо ниже, чем сама ограда, а потому для Альфрида не составило труда перелезть через нее и открыть мне вход. Я ступила за порог и успела прикрыть за собой калитку, прежде, чем Альфрид вновь потащил меня вперед.
Уже во дворе мы услыхали шаги старичка, возвращавшегося за остатками дров. Он не заметил нас, спрятавшихся за каким-то низким деревянным сооружением, и пока слуга, тихо бранясь, собирал дрова, я поняла, что прячемся мы за собачьей будкой. Она была пуста, и это должно было если не обрадовать, то хотя бы отчасти успокоить, но мне отчего-то стало еще страшнее.
Когда старичок вновь удалился, оставив дверь открытой, мы отправились следом за ним. Судя по тому, что у него еще остались не собранные дрова, он должен был вернуться за ними через пару минут, а нам за это время следовало воспользоваться возможностью проникнуть в дом и спрятаться там.
Стоило нам подобраться ближе к двери, как я почувствовала запах жареного мяса с примесью гари.
— Ишь, пахнет как. А кому-то на одну такую трапезу месяц ящики таскать, — пробормотал Альфрид.
— Тихо, заметят же, — сказала я ему на ухо и тут же прикрыла рот рукой.
— Не заметят. Вон, все на кухне. Проберемся под лестницу — там все слышно будет.
По-прежнему держа меня за руку, Альфрид шагнул в дом. Внутри запах горелого мяса был еще более силен, а воздух — наполнен дымом из кухни настолько густым, что все вокруг казалось серым и нечетким.
Там, откуда шел запах, слышались раздраженные голоса, отчаянно пытавшиеся быть как можно тише, но, очевидно, раздражение все-таки было слишком велико, время поджимало, и потому некоторые слова выкрикивались довольно громко:
— Что ты, дура! Руки бы твои в эту печь, бестолковая твоя голова!
— На мужа своего зубами пощелкай. Трубы не чищены, а все на меня валят!
К счастью, прислуга была довольно сильно отвлечена происходившим на кухне, чтобы не догадаться о нашем присутствии в доме, и мы довольно быстро добрались по пустующим коридорам до широкой деревянной лестницы на второй этаж. Рядом с ней, почти у самого основания, стоял огромный кувшин, и за ним действительно обнаружилось пустое пространство, где мы с Альфридом смогли поместиться вдвоем, а темнота надежно скрыла нас.
Сам кувшин был чудно̀ расписан узорами, в которых не узнавалось ни цветочного, ни животного орнамента. На нем не было даже вездесущих в Эсгароте рыб, и это выдавало в кувшине экзотическое происхождение. Поначалу мне показалось, что пестрый рисунок должен здорово привлекать внимание гостей, а потому я сочла такое место неудачным убежищем, но искать другое было уже поздно, да и Альфрид ориентировался в доме намного лучше меня, отлично при этом понимая, что место выбрано более, чем правильно. Слышимость здесь была отменная.
Устроившись на коленях рядом со своим другом, я прижала руки к груди. Сердце мое колотилось так сильно, что мне казалось, его стук может нас выдать.
Гости действительно собирались где-то неподалеку, очевидно, в ближайшей комнате, куда, как заметил Альфрид в прошлый раз, прислуга носила вино. Я слышала обрывки разговоров, и отчаянно пыталась найти в них что-то ценное, или хотя бы понятное мне.
— Хозяин-то опаздывает, — произнес чей-то низкий голос. — Нехорошо.
— Терпение, господа, — вздохнул кто-то пожилой и, судя по всему, уже нетрезвый. — Наберемся терпения.
— А вы, уважаемый Герольд, времени зря не теряли, я смотрю, — вновь раздался первый голос, на этот раз усмехающийся.
— Сестра моя наливочку великолепную готовит из рябины, — с удовольствием произнес Герольд. — Не удержался, каюсь. Заскочил по дороге.
— То-то и оно. Кто-то поясницы своей на заседаниях не жалеет, а кто-то за наливочкой… Я устал, господа. Столько разговоров, и хоть бы кто стоящую вещь произнес.
— Да, согласен, — послышался третий голос, молодой и сильный, слышимый лучше всех. — Сказано уже немало. Однако старину Вальбранда как было некем заменить, так и осталось.
— Секундочку, любезный. Я с вами не соглашусь, — засмеялся первый, низкий голос. — Из нас любой мог бы подойти на эту должность.
— Только не я, господа, — отозвался нетрезвый Герольд. — Пожалейте мои благородные седины. Который год пытаюсь уйти на покой — и всем от меня что-то нужно.
— Сейчас впору кого-то потише ставить, поспокойней. Время такое, — сказал молодой гость.
— Помилуйте, время сейчас самое подходящее для самых скорых, самых решительных мер. Я это говорил на собрании, повторю сейчас и буду повторять, пока это всем не станет совершенно ясно…
— Герольд, вы бы определились, покоя вы хотите или решительных мер, — вновь засмеялся первый гость.
— Не смейтесь надо мной, господа. Вы все смеетесь, беседы ведете, а время-то уходит.
— Шли бы вы любезный к сестрице своей. Про время мы и без вас знаем.
— В городе, того гляди, волнения начнутся, — послышался четвертый голос, тоже молодой и громкий, но с хрипотцой. — Людям есть нечего. А вы все языками чешете.
— Вы полагаете, что новый бургомистр эту проблему решит? Вальбранд мог бы. А среди нас таких нет.
— Меня больше беспокоит, где хозяин. Пригласил — и не явился.
— А что, господа, как будто горелым пахнет? — спросил обладатель первого голоса.
— Полагаю, что это проявление гостеприимства хозяина дома. Надеюсь, нас не хотят сжечь заживо, — послышался голос с хрипотцой.
— Кухарка не доглядела — и только, — ответил первый голос после паузы, заметно более серьезно. — Не гоже так болезненно реагировать на пустяки, мой друг.
— Что-то Линдберга не видать.
Мы с Альфридом, не шевелясь, слушали, о чем говорили гости. Однако, когда было произнесено имя отца, мой друг шепнул мне:
— Ты же сказала, что твои все дома. Папаша в гости не собирался?
— Нет, он ужинал с мамой, — ответила я.
— Не пригласили, видать. Или просто не пошел?
— Не знаю.
Беседа гостей продолжалась, но неспешно и на темы несущественные. Через четверть часа ноги у меня стали затекать, и я вынуждена была слегка пошевелится, чтобы сесть поудобнее. Терпение гостей тоже постепенно испарялось.
— Так где же все-таки хозяин?
— Темнеет.
— Да, господа, расходиться нужно.
— Вы как хотите, а я останусь, — произнес низкий голос первого гостя с какой-то особенной, хитрой интонацией.
— Все надеетесь, что хозяйка к вам выйдет? — задорно отозвался молодой гость. — Куда вам, с вашей сединой?
— Ну, друг мой, не так уж я и стар.
Вновь раздался голос Герольда:
— Это он думает, что вдовушка к нему не ровно дышит. Как в песне: «Золото волос ее его пленило». Только здесь все более прозаично, и речь вовсе не о волосах, господа, вовсе нет.
— Что-то вы, уважаемый, многовато наливочки-то тяпнули. Не о том размышляете. И не так.
— Что поделать, всяк умен по-своему, — не унимался Гарольд.
— Да… только в старости понимают люди, как прекрасна юность, — произнес кто-то пятый, до этого молчавший.
Раздался резкий звук, будто кто-то встал с кресла, с силой сдвинув его.
— Леший бы подрал этот балаган, — произнес в сердцах хриплый голос. — Ко мне в присутствие уже трижды из гильдии гонцов заходили, а результата нет. Только и знаете, что перечить друг другу, да о вдовушках распевать. Вместо того, чтобы тут кресла греть, пошли бы жалобы почитали.
Гости заговорили все разом, громко споря, и под этот шум вдруг послышались легкие шаги и шуршание юбки, затем — скрип ступенек над нашими головами. Женщина спустилась с лестницы и прошла мимо нашего убежища к гостям. Нас она не заметила, но мне с моего места удалось мельком увидеть синее платье, белую руку в браслетах и длинную, рыжую косу.
— Добрый вечер, дорогие гости. — раздался красивый, тонкий, но вместе с тем какой-то уставший и измученный, женский голос.
Раздались приветствия хозяйки со стороны гостей, шорох одежд и скрип кресел.
— Мой брат предупредил меня, чтобы вы начинали ужин без него, если вдруг он задержится. Прошу прощения за этот запах, вам больше не придется его выносить. Я велела прислуге накрыть стол в другом зале. Следуйте за мной.
Женщина вновь прошла мимо нас, но уже в другую сторону, а за ней — несколько мужчин, богато одетых. Последним, чуть отставая, прошагал человек в буром кафтане и такой же бурой бородой. Он тяжело и раздраженно вдыхал воздух, и мне это невольно напомнило недавний вздох отца.
— Проклятье. Придется перемещаться, — прошептал Альфрид.
— Ты знаешь, куда идти? — спросила я.
— Нет. Но надо пошевеливаться.
Мы вышли из нашего укрытия и отправились вслед за гостями. Один раз мы чуть не наткнулись на служанку, идущую нам навстречу, но Альфрид вовремя оттолкнул меня, и та довольно быстро прошла мимо нас, скрываемых тенью, неся пустой поднос на кухню. Девушка выглядела испуганной, сжимала свою ношу очень сильно и низко опускала голову, а когда удалилась на приличное расстояние от гостей и хозяйки, сменила свой быстрый шаг на бег.
Хозяйка привела гостей в комнату, из которой до нас снова донеслись запахи еды, но уже без дыма и гари. Перед нами встал вопрос о том, где найти укромное место для подслушивания. Вход в комнату был расположен за поворотом в коридоре не слишком широком, но абсолютно пустом. В нем не стояло никакой мебели, и укрыться можно было лишь за шерстяными шторами, забравшись на подоконник, но тот находился слишком далеко от комнаты, и мы ничего не смогли бы услышать.
— Что теперь делать? Вернемся? — предложила я, но у Альфрида были другие планы.
— Нет, ты что? Стой здесь и следи, чтобы никого не было. Прислуга здесь ходить не должна — у них свой проход есть с кухни, а вот хозяин может нагрянуть в любой момент.
Сказав это, и не дав мне ответить, Альфрид отправился к закрытой двери в комнату, где теперь сидели гости. Он прислонился к замочной скважине, пытаясь не только услышать, но и увидеть, что происходило внутри, а я, трепеща от страха, осталась стоять на месте. Лишившись укрытия и рискуя быть пойманной каждую секунду, я уже думала, чем будет чревато для меня проникновение в чужой дом, и как стыдно за меня будет отцу.
Во все глаза я глядела в ту сторону, откуда мы с Альфридом пришли, следуя за гостями. Дом освещался латунными светильниками, что были развешены вдоль стен в ажурных деревянных каркасах. От сквозняка пламя свечей в светильниках было неровным, мерцающим, а потому тени плясали и двигались, заставляя меня вздрагивать. Каждый раз, когда ближайшая ко мне свеча вдруг решала мигнуть или затрещать, мне чудилось, что кто-то идет к нам, уже зная, что мы здесь и внушая, что прятаться бесполезно.
Вдруг я услышала до ненависти знакомый голос. Он был довольно далек и раздавался откуда-то сверху, со второго этажа. Слов было не разобрать, но тот, кто кричал, — а это был Альв, я не сомневалась — делал это с явной целью быть услышанным во всем доме. За криками последовали удары, будто кто-то с силой колотил дверь сначала часто, а потом реже, но громче и настойчивее.
— Эй! Сюда, живо! — прошипел Альфрид мне и поспешил спрятаться за шторой.
Я не стала медлить и отправилась за ним, постаравшись как можно аккуратнее пробраться на подоконник, но ткань была достаточно тяжела и, лишь немного пошевелившись от моего касания, быстро снова замерла в прежнем положении. Окно, у которого мы оказались, выходило на старую аллею, настолько хорошо освещенную, что там, на подоконнике за шторой, было куда светлее, чем в коридоре.
Едва мы с Альфридом успели как следует спрятаться, я услышала, как открылась дверь комнаты, и оттуда вышла хозяйка дома. Ее можно было узнать по шелесту юбки и по легким шагам. Каблуки очень часто застучали по полу, в то время, как звуки сверху не прекращались.
Спустя минуту все затихло, а еще через одну — вновь послышался шелест юбки. Когда дверь в комнату закрылась за хозяйкой, Альфрид шепнул мне:
— И правда надо уходить. А то этот бешеный что угодно выкинуть может.
Я кивнула, и мы собрались было выбираться из-за шторы, но дверь комнаты вновь открылась.
— … и не уговаривайте меня. Час уже поздний. Пойду.
Говоривший хриплым голосом прощался с хозяйкой и со своими товарищами, среди которых, судя по всему, тоже было немало желающих уйти.
Уверенными, быстрыми шагами гость удалился, сопровождаемый хозяйкой. Альфрид снова решил покинуть наше убежище, но направился вовсе не к выходу, а обратно к замочной скважине. Очевидно что-то привлекло его внимание, и он решил послушать еще.
— Стой. Она же сейчас назад пойдет, — пролепетала я в ужасе.
— Я для того тебя с собой и взял, чтобы следила, — ответил Альфрид, и мне пришлось вернуться на свое прежнее место у мерцающего светильника.
Вопреки моим ожиданиям, хозяйка не спешила возвращаться, и из комнаты никто не выходил. Спустя несколько минут до меня донеслись звуки голосов, на этот раз — со стороны гостиной, рядом с которой мы с Альфридом прятались поначалу. Один из них явно принадлежал хозяйке, а второй — ее брату. Он, наконец, вернулся домой и, судя по всему, готов был выйти к гостям.
Голос хозяина дома был завораживающе страшен для меня. Я чувствовала, что должна подойти ближе, чтобы расслышать, о чем велась речь, и ноги сами понесли меня вперед.
— Твой мальчишка бесполезен, сестрица. А в последнее время — еще и опасен.
Слова сочились гневом, их будто выплевывали, пытаясь при этом задеть собеседника побольнее.
— Не смей, — прошипел женский голос. — Он — и твоя кровь тоже. Я сделала, что ты просил. Все сидят в обеденной зале. Все, кроме Балларда. Он ушел.
— Тупица. Я так и знал, что он слишком слаб для этого.
— Другие тоже хотели уйти. Они не слишком тебя жалуют.
— Но ведь они все же здесь, не так ли? Я иду к ним, а когда все разойдутся — заставь своего сына самого заняться этой проклятой трубой. Я почувствовал запах гари еще снаружи, и если им пропитаются ковры — выкину на улицу обоих.
Пока длился этот разговор — я совершенно не следила за тем, что делаю. Ноги по-прежнему несли меня вперед, и когда голоса смолкли, даже смогла увидеть говоривших. Знакомая мне крупная фигура в неизменно богато расшитой одежде, казалось, стала еще одним источником света в полутемном помещении. Золотые нити, что складывали витиеватые узоры на рукавах кафтана, ловили лучи света от свечей и завораживающе переливались, а драгоценные камни в перстнях и на шапке, казалось, сверкали ничуть не меньше, чем на солнце.
Женщина стояла рядом, стройная, но невысокая. Ее синее платье теперь казалось черным при таком контрасте, а руки — мертвенно белыми. Они нервно теребили косу и резко отбросили ее назад, когда разговор закончился. Хозяйка уверенно и быстро пошла вперед, а ее брат — назад, прямо на меня.
В этот момент я осознала, что наделала, отойдя так далеко от Альфрида. У меня было всего несколько секунд, чтобы спрятаться самой, и я отскочила в темный угол, присев за комод, до того, как хозяин дома заметил меня.
О, Эру, как было мне страшно тогда, и как я корила себя потом за свою нелепую слабость. Зачем я не следила за собой в те минуты, зачем не поторопилась назад, к Альфриду, чтобы спрятаться вдвоем? И зачем я оставила его в том доме одного, даже не попытавшись узнать, что с ним произошло?
Как только шаги стихли, я поспешила искать выход из того жуткого, темного места. В голове была лишь одна мысль: «Только бы не заблудиться. Только бы найти дверь».
Я действительно боялась лишь того, что сверну не туда, и когда налетела на знакомый мне кувшин с пестрым узором, то уронила его, не сумев подхватить. Он не разбился, но упал с таким грохотом, что, конечно, привлек к себе внимание прислуги. На втором этаже в тот же момент снова раздались вопли Альва и яростные удары, от чего я без памяти побежала в сторону кухни, встретив по дороге одну из кухарок, что хотела меня схватить, но я была слишком быстра, и выскользнула из ее рук.
Даже когда я выбежала на улицу под крики прислуги и понеслась по улицам домой, у меня перед глазами стоял тот жуткий угловатый орнамент злосчастного кувшина.