По уму, по красоте

      Время тянулось до омерзения медленно, а лицо и уши горели от стыда.       Армину оставалось только ждать появления отряда, силясь не шевелиться, пока грубые мозолистые пальцы касались его, кажется, везде, где только можно, разве что не спеша залезать под юбку. В какой-то степени юноша был даже рад, что это происходит именно с ним — будь на его месте действительно Хистория, она бы, скорее всего, уже расплакалась и надолго запомнила этот день. Уж лучше он потерпит, чем подобное случится с ней.       Наверное, она действительно для таких отбросов нечто вроде божества, только желания у всех отличались. У этих… отморозков в голове было только одно, и Армину не хотелось даже думать об этом. И слушать восхищенные возгласы по поводу своего тела тоже было противно.       Руки касались рёбер, груди — особенно груди. Армина так ласкали, что тошно становилось, — тянулись ниже, и в эти мгновения Армину становилось страшно, потому что запусти этот старик руку ещё ниже, и успех миссии накроется медным тазом. Но вместо этого ладонь перебралась на ноги, поглаживая внутреннюю сторону бедра сквозь ткань юбки.       Блондин даже дышать пытался тише, лишь бы подловить момент, когда этот урод решит зайти чуть дальше дозволенного. Нервно переглянувшись с Жаном, он вздохнул, надеясь, что хоть какие-то моральные установки у мужчины всё же есть.       Да и будь здесь Хистория, неужели кто-то смог бы распустить на неё свои лапы? Каким же чудовищем нужно быть? Да хотя бы имея в виду её возраст… среди членов разведки мало, действительно мало людей, которые старше выпускников училища из-за той же высокой смертности. И сам Армин не такой уж и взрослый.       Однако рука и правда забралась под юбку, кончиками пальцев касаясь ног и как-то уж слишком быстро добравшись до причинного места. Армин дёрнулся, ни то испуганно, ни то возмущённо вскрикнув. Выражение лица смотрителя сменяется гримасой злобы и отвращения: ну естественно. Хотел угоститься хорошенькой девочкой с королевской кровью, а получил какого-то мальчика в юбке. Вот уж сюрприз, даже врагу такого не пожелаешь.       Он, одёргивая руку, как ошпаренный, поворачивается в сторону. — Это не Хистория. Нас подставили! — объявляет похититель громко, чтобы, судя по всему, привлечь внимание остальных. До настоящего момента Армину было известно, что за похищение отвечало несколько человек, но в качестве смотрителя был выбран только один — тот, что распускал руки и так нагло залез ему под юбку.       Армин чувствует удар в скулу, и по инерции тело тянет в сторону, но его удерживают на месте. Послышался топот нескольких человек, но к ним подбежал только один — остальные держались на расстоянии, предпочитая вмешаться только в самом крайнем случае. — Где? Где Хистория и Эрен?! — схватив его за плечи и встряхнув, спрашивает мужчина. — Куда вы их дели?!       Наверное, они уже в относительной безопасности. Во всяком случае, Арлерт надеется и верит, что у ребят всё получилось, хотя отряд задерживается, и это уже создает определённые проблемы. — Скажи, где они?! Ты ведь знаешь, куда они их отправили, так? Вы, — глянув и на Кирштайна, мужчина поворачивается обратно к Арлерту, — ведь заодно с ними, да?!       Юноша не отвечает. Да и если бы ответил, это ничего бы не изменило: времени, чтобы похитить Кристу и Эрена, у них уже нет, так что вне зависимости от информативности ответа Армина у них ничего бы не вышло. Даже если бы они тут же подорвались и попытались выследить остальных, у них бы не получилось организовать ещё одно похищение. Нет времени на составление стратегии и плана, и сейчас все будут гораздо осторожнее, чем во время первого похищения.       У этих отморозков нет шансов.       Не важно, кто за этим стоит, у него не получилось добиться своего. Поэтому сейчас проблемы только у Армина и Жана.       Хоть бы с остальными всё было в порядке. Хоть бы им на пути не попался кто-то поумнее и предусмотрительнее. — Не хочешь болтать? Понимаю, — качает головой. — Только жалеть не буду.       В следующую же секунду Армина швыряют на пол, и только благодаря какому-то он чуду не разбил себе голову, потому что злости в толчок мужчина вложил немерено. Однако радоваться было рано: вслед за этим Арлерт получил удар с ноги в живот, от которого инстинктивно захотелось согнуться. Боль была пронзительной и яркой, до хрипов. Даже вдохнуть было тяжело — настолько хорошо его ударили. — Не трогай его! — кричит Жан, подаваясь вперёд в попытке ни то переключить всё внимание на себя, ни то действительно вырваться. Бесполезно — руки связаны за спинкой стула, просто так не встанешь. Да и он тоже сразу получил ответ на свою смелость, встречаясь лицом с чужим кулаком. Не то чтобы его это успокоило или напугало, раз он замолчал; скорее не хотел заставлять Арлерта лишний раз переживать.       Не нужно нарываться на драку. Вот-вот придут ребята и разберутся со всем, и Кирштайна хоть кто-то, да и сравнит с Эреном — они оба вспыльчивые и импульсивные, и обоих это краше не делает. И, разумеется, на такое сравнение Жан только разозлится ещё сильнее.       На сказанное, однако, мужчина никак не ответил, вместо этого повернув Армина так, чтобы тот лег на спину — до этого он лежал на боку. Садится напротив него, тянется рукой к лицу, но в итоге хватает за волосы, чтобы приблизить к своему достаточно близко. Сощурив глаза, он рассматривает юношу, словно пытаясь отыскать отличия или схожесть с Хисторией — они ведь и правда похожи. Глаза большие, волосы светлые, черты лица мягкие, даже нежные. Конечно, вряд ли этому проходимцу доводилось видеть эту девочку вживую; наверное, он лишь приблизительно знал, как она должна выглядеть, исходя из сказанного или нарисованного кем-то.       Арлерту просто не повезло попасться в руки именно к такому человеку. Животному. — Раз не Хистория — можно и не сюсюкаться, — заключает тот со странной ухмылкой. Прежде чем Армин успевает спросить, что он имеет ввиду, волосы отпускают, в очередной раз ударив по лицу, в этот раз задевая ещё и нос; кровь тонкой бардовой ленточкой потянулась вниз по лицу, окрашивая губы в алый и стекая по линии челюсти. — Какая ж в тебе ценность… девка.       Блондин недоуменно изогнул брови, но задавать вопросы перехотелось — чёрт его знает, что у него на уме. Даже идиоту понятно, что ничего хорошего там быть не может, да и намерения у него вряд ли хоть с какой-то стороны хорошие. Более того, он упорно демонстрировал отсутствие интереса в сохранности своих заключённых — а какой смысл трястись за их безопасность, если похитить должны были других?       А некоторое время спустя до Армина доходит смысл сказанного; ладони возвращаются на грудь, в этот раз прикасаясь настойчивее и наглее, желая не столько просто почувствовать чужое тело своими руками, сколько именно трогать его.       Смотреть на Жана сил не было. Армин прекрасно понимал, что ни в чём не виноват, но ему было безумно стыдно, что Кирштайну приходится наблюдать за тем, как его домогается какой-то мужлан, грубо водя руками по грудной клетке, словно бы надеясь за что-то ухватиться. Было противно чувствовать своей кожей его губы, ощущать эти липкие влажные поцелуи на шее; Армин начинал шипеть, когда мужчина ухватывался за кожу зубами, оттягивая её, словно бы желая вырвать. Всё происходило в каком-то бешеном темпе, а от того становилось только хуже.       И Арлерт мог просто смотреть в потолок и ждать.       Видимо, у ребят какие-то проблемы, раз они задерживаются настолько, иначе не было бы всего этого. Ни грубых рук на теле, ни чужих губ на шее, касающихся яремных вен и впадинки между ключицами, ни крови из носа, ни синяков — отхватывал Армин за двоих, наверное, из-за того, что им было обиднее за подставную девчонку, чем за фальшивого Эрена. — Да прекратите уже! — просит блондин, явственно ощущая, как старательно мужчина оставляет засос на шее. На видном месте! Ладно, синяки, ладно, разбитый нос и кровь, но это просто унизительно. Забрыкавшись, юноша мотнул головой сначала в одну сторону, потом — в другую, мешая прикасаться к себе. Руки болели из-за любого движения — всё же, Армина неслабо прижимали к полу. — И руки уберите! Две верхние пуговицы на рубашке уже расстёгнуты. — Неужели я тебе не угодил? Обхаживаю, как принцессу, а ты ещё и не довольна.       Армин молчит, дёрнув плечами. Мало того, что его уже облапали, как только можно, так теперь он для него ещё и девушка. Мельком бросив взгляд на Жана, он немного успокоился: по крайней мере, с ним всё в порядке. Пока что не время для паники. Нужно просто ждать и не терять самообладания. — А, так тебе он нужен? — насмешливо слышится совсем рядом, а затем Армина вновь хватают за волосы, поворачивая голову к Кирштайну. — Что, хочешь с ним? — Нет! — практически сразу отвечает юноша. Односложно, коротко, так, чтобы не спровоцировать агрессию в сторону Кирштайна; попроси он их не трогать его, они бы сразу нашли тысячи, если не миллионы способов поиздеваться уже над ним. Нужно быть максимально осторожным и аккуратным, подбирая слова и даже двигаясь. Нельзя и голову повернуть в сторону, чтобы проверить, не спешат ли на выручку — если заметят, то будут знать, откуда их атакуют. — А ты что думаешь, приятель? Хочешь попробовать её?       Это плохо. До Армина смутно, но доходит, к чему такие предложения: от них теперь точно не отстанут. — Отвали от него, ублюдок! — не разделяя приподнятого настроения присутствующих, резко отказывается Кирштайн.       Армин вздыхает с каким-то странным облегчением, услышав категоричный отказ Жана. Главное — не дать ему жалеть себя. Сейчас эти уроды только этого и добиваются, лишь бы сделать побольнее и Армину, и Кирштайну, притом способ они нашли действительно извращённый и жестокий. Если придётся… даже если этого не хочется совсем, то Арлерт уж лучше просто всё вытерпит, но сам, не вынуждая кого-либо из товарищей страдать вместе с ним. Он знает, что ровно так же думает и тот же Жан прямо сейчас, но всё равно надеется на его благоразумие.       Пусть будет ещё больнее и тяжелее, чем сейчас. Пусть лучше они отвлекутся на него, а Жан что-нибудь придумает, чем если кто-то из них расслабится и станет плясать под их дудку.       …только вот это будет просто безумно тяжело, поскольку ощущать чужие руки на себе просто противно, а облизанные пальцы в себе — отвратительно и гадко. Мало того, это ещё и больно хотя бы потому, что Армин таким никогда не баловался и даже думать о подобном не смел. И ко всему уже перечисленному достаточно добавить невообразимый стыд из-за Жана в роли наблюдателя, чтобы вкупе всё образовало настолько кошмарную ситуацию, что Армин даже и не знает, что конкретно сейчас хуже всего: опаздывающий отряд, ноющие от боли руки, приставший к нему извращенец или Жан, которому за всем этим приходится наблюдать.       Юноша делает глубокий вдох и медленно выдыхает, чувствуя, как внутри всё словно дрожит. Армина колотит ни то от злости, ни то от стыда, ни то от страха — он не может разобраться в ощущениях. И не особо хочет. Главное — сохранить трезвость ума.       И ждать.       Чёрт возьми, ждать до последнего.       Когда пальцы внутри стали двигаться, Армину захотелось ни то пропихнуть собственные глубоко в горло, чтобы его стошнило, ни то свернуться в клубочек и морщиться. С непривычки это больно, скорее всего, но учитывая ещё и ситуацию, при которой такое случилось, это невероятно противно. Неописуемо. Мужчина пытается пропихнуть их глубже, свободной рукой давит на мышцы пресса, словно пытаясь что-то нащупать. Запоздало он всё же понимает, что конкретно пытался отыскать горе-насильник — в теории (на практике Армин никогда эти знания не использовал, так что о достоверности утверждать не может), можно получить удовольствие даже от стимуляции пальцами, если делать это правильно и найти простату. И, нет, нет, Армин меньше всего на свете хочет испытывать хоть какое-то удовольствие от чего-то подобного. Лучше уж его сожрут титаны или просто убьют, чем растопчут подобным способом. — Какая упрямая, — изрекает мужчина. — Не даёшься так просто, да?..       Даже отвечать на это противно. Армин прикрывает глаза, плотно сжимая губы. — Может, — уже обращаясь к Жану, продолжает он, — ты развеселишь подружку? «Просто не отвечай, Жан, пожалуйста, просто молчи, — вертится в голове у Арлерта. — Игнорируй, и всё будет хорошо». — Руки от него убери, урод! Я их тебе в обратную сторону выверну, если ты ещё хоть раз его тронешь! — кричит Жан, подаваясь вперёд. Если бы стул не придерживали за спинку, то он точно бы вместе с ним и свалился на пол. А любые брыкания находили свой отклик в очередном ударе по лицу, на который никто силы не жалел. Наверное, их убьют, как только вдоволь наиздеваются.       Хотя лучше бы просто избили донельзя и оставили умирать, чем заставлять терпеть такое. И Армину действительно жаль, — хотя он понять не может, в чём виноват, — что Жану приходится наблюдать за подобным. Сам Армин с ума сходил бы, окажись он на его месте.       И тут правда сложно сказать, кому из них хуже — Арлерту, с которым обращаются, как с девкой, или Жану, которого грызет вина за бессилие и бездействие. — Хорошенько подумай, — хватаясь за горло Армина, настаивает на своем мужчина, одновременно с этим подавшись вперёд, вновь вгоняя пальцы внутрь. Блондин стискивает зубы так крепко, как только может, старается не издавать ни звука, выглядя так, словно ему не больно и не противно. Лишь бы Жан не передумал. Лишь бы не посчитал, что он не справится.       Даже если ему совсем скоро будет нечем дышать, он будет стараться до последнего. Жану просто нужно в него верить и думать не о том, как ему плохо, а о том, как бы выбраться из западни.       Ему просто нужно не обращать внимания на то, как Армин водит ногами по полу, хмурясь и пытаясь вдохнуть как можно больше, когда хватка то слабнет, то усиливается — душить его, судя по всему, будут только в самом крайнем случае, или просто доведут до потери сознания. Так просто они ему умереть не позволят.       Когда в ушах начинает звенеть, а перед глазами — смазываться и пестрить, Армин поворачивает голову набок, чтобы видеть Кирштайна. Голова пульсировала, губы покалывало, сердцебиение, казалось, ощущалось сразу во всем теле, особенно громко стуча в ушах. Шея и горло болели от натиска, а от двигающихся внутри пальцев всё уже просто горело.       Было больно. Очень больно. Но лучше уж так, чем прогнуться под извращенские мечты этих ублюдков.       Жану тоже было больно. Было очень больно смотреть на Армина, точнее, видеть его таким. С одной стороны, ему было невообразимо жаль, что именно Арлерту сейчас достаётся больше всех, потому что ему не повезло родиться и вырасти с миловидным лицом, которое вкупе с хорошим париком обеспечит какую-никакую, но схожесть с симпатичной Хисторией. А с другой, он понимал, насколько сильно юноша старается защитить его, принимая всё это сугубо на себя. Даже сейчас его больше волновало, что с другими, чем то, что делают с ним самим.       Кирштайну хочется помочь хоть чем-то. Чем угодно. Но если согласиться с такими условиями, то будет ли хоть какой-то плюс? Может, их оставят в живых или у них получится выиграть немного времени до прибытия отряда. Наверное. Однако стоит ли оно того?       Жан не может решать за Армина. Не может принимать такие решения.       Но должен.       Он его в самом деле уважает. Да, у него были не лучшие результаты по практической части ещё во время обучения в училище. Армин — не самый сильный противник, не самый ловкий и быстрый, но это всё компенсировалось его умом и знаниями. И он всегда был готов помочь другому, даже если это было ему во вред.       Готов был пожертвовать собой ради других.       Жану безумно тяжело даются размышления о принятии решения хотя бы из-за этого чертового уважения. Он ни за что в жизни не причинил бы Армину боль. Никогда и ни при каких обстоятельствах не распустил бы руки — будь он пьян, зол или просто захотелось бы ему ласки, например. С Армином даже и ругаться никогда особо не хотелось — он неконфликтный, с ним интересно разговаривать и что-то обсуждать, да и просто послушать его рассказы о мире за стенами тоже приятно.       И как вообще после всего, что они уже пережили, с ним можно сотворить такое?       И в то же время, как Жан будет смотреть в глаза тому же Эрену или Микасе, если они узнают, что Армина убили у него на глазах, а он ничего даже не сделал, чтобы помочь ему?       Бессилие — самое ужасное чувство, какое можно себе представить. И выбирать из двух зол тоже далеко непросто.       А стоит ещё и встретиться взглядом с Армином — большие голубые глаза, блеск в которых становится всё слабее и слабее, — как внутри всё ни то обмерзает, ни то сгорает. Жан представить себе не может, как будет жить после всего этого, но позволить ему умереть он тоже не может.       Да. Им обоим сейчас будет плохо, но это — всё, что сейчас может сделать ради него Жан.       Лучшее из худшего. — Хорошо, — в конце концов, соглашается он. Опустив голову, чтобы не видеть, как взгляд Армина стал чуть более осмысленным и шокированным, он повторил громче: — Хорошо!       Армину хотелось рыдать. Выть и кричать, потому что настоящий кошмар его только-только ожидает. Он мог бы просто умереть от той же асфиксии или потерять сознание, пролежав на полу до самого прибытия отряда, и пусть этот извращенец делает с ним, что пожелает — ему будет плевать, он ничего не почувствует и не увидит. Но теперь, когда он может дышать, и этот чёртов воздух причиняет столько боли, он понятия не имеет, что делать.       Жан согласился.       Он, чёрт побери, согласился на это. — Слышала? Твой друг хочет тебя, — и его в очередной раз берут за волосы, теперь уже для того, чтобы протащить так по полу до самого Кирштайна. Тянет за золотистые локоны вверх, чтобы Арлерт сел на колени — стоит отдать должное, руки хотя бы не так сильно болят, — и утыкает юношу лицом в пах товарища. — Помоги ему, а то он, наверное, перенервничал.       Арлерт не может винить его в этом. Не может злиться на то, что тот просто пожелал уберечь его. Наверное, ему просто стоило убедить его в своей стойкости много раньше, чтобы тот позволил ему умереть без угрызений совести, а теперь приходится терпеть и это. Он прекрасно понимает, что Жан тоже не хочет делать это, знает, что это всё вынужденно с обеих сторон.       И как, собственно, Жан должен его изнасиловать, если его это не возбуждает?       …ах. Точно. — Позаботься о нём, милая, — Армин поднимает взгляд сначала на Жана, потом — на мужчину, диктующего условия, и не понимает, что конкретно от него хотят. Руки всё ещё связаны за спиной — он даже при большом желании не смог бы сделать то, что от него просят.       Но если бы ему развязали руки, у него появилась бы пара секунд, чтобы ударить близстоящего локтем в солнечное сплетение, и, пользуясь моментом, как-либо задеть того, кто стоял за спиной Кирштайна. Только вот сам Жан под прицелом, и сделай Армин что-то, что этим отморозкам не понравится, может пострадать. Хотя бы потому, что они вряд ли справятся с ними обоими в рукопашную и предпочтут стрелять сразу же, как появится необходимость защищаться.       Руки ему так и не развязывают, вместо этого разбираясь со штанами и бельём Кирштайна самостоятельно. Армин не хочет думать, насколько часто происходило здесь что-то подобное, если все присутствующие (не считая их с Жаном, естественно) так спокойно делают это и не прочь поиздеваться ещё хлеще. — Давай, красавица, открой рот, — говорят ему почти ласково, только пальцы на лице сжимаются больно, вынуждая подчиняться.       Всё, что нужно было делать Армину — держать рот открытым, пока его голову за волосы тянут то вперёд, то назад. Больших трудов стоило не заострять внимание на своих собственных ощущениях — не хватало ещё, чтобы его стошнило. И было безумно стыдно и неловко за всё, что ему приходится делать. Зрительного контакта он выдержать не мог, так что просто закрыл глаза, скользя языком по члену.       Боже, как же стыдно.       Армину кажется, что его лицо покраснело настолько, что едва ли отличается по цвету от крови.       Просто кошмар.       Кирштайну тоже было безумно стыдно. И за своё решение, и за его последствия, и за то, что ему приходится так подло поступать с Арлертом. Он просто хотел не дать ему погибнуть, но совсем скоро будет вынужден убить его морально. И как после этого смотреть друг другу в глаза? Как сражаться бок о бок, как бороться за будущее человечества?       Как они будут жить после этого?       Жан просто надеялся, что у него не получится испытывать хоть какое-то удовольствие от процесса, а наблюдатели, заскучав, отстанут хотя бы от Армина. Юноша не мог делать это в совершенстве или хотя бы так, чтобы реально было наслаждаться — он не умел, ему было плохо, нервы были натянуты, как струны, так и норовя лопнуть, — и винить его за это нельзя. Он даже был благодарен, что его тело не может откликнуться на такие движения как-то положительно.       И искренне надеялся, что этого не произойдёт.       Арлерта тянут за волосы вперёд, насаживая ртом на член по самое не хочу, пропихивая его в самое горло. Глаза защипало от слёз, внутри запершило, словно он чем-то подавился. Было бы все не так плохо, Армин горько бы усмехнулся, понимая, чем конкретно он подавился, но настроения даже на такой отстойный юмор не было. Даже в попытке хоть как-то защитить себя эмоционально.       И его голову вжимают вперед какое-то время, пока не появилось разрывающее желание блевать. Армина накрыло с такой силой, что первый приступ тошноты получилось купировать жалкими попытками откашляться с забитым ртом. Буквально на пару мгновений, а последующие несколько секунд казались Армину бесконечностью, потому что лучше не становилось.       После этого его оттянули назад за волосы, позволяя полностью вынуть член изо рта. Даже отпускают голову на какое-то время; тонкая ниточка слюны тянется от головки до нижней губы блондина. Тяжело втягивая в себя воздух через рот, Армин опустил голову, чувствуя, как его чуть ли не выворачивает наизнанку от отвращения. Тем не менее, сил и времени у него хватило, чтобы откашляться и сплюнуть слюну, а затем его снова тянут к Жану.       Дышать невозможно, рот и горло переполнены донельзя, Жан начинает странно дышать. И, чёрт, Армин понимает, почему, точнее, чувствует это, когда плоть начинает твердеть и увеличиваться чуть ли не в самой глотке.       Кирштайн чувствует себя таким уродом, что даже не может найти слов, чтобы извиниться. Ему не нравится, что Арлерт страдает, не нравится, что он давится и задыхается, не нравится, что он жмурится и заламывает брови, когда руки сжимают волосы у самых корней, больно оттягивая. Ему не нравится всё это. Не нравится, что это приходится делать именно Армину.       Ему не нравится это.       Не нравится.       Безумно не нравится.       Арлерта то пихали вперёд, заставляя лбом упираться в пресс, то оттаскивали назад, давая сделать пару вдохов. Чуть ли не душили, словно проверяя, насколько его хватит, прежде чем его вывернет прямо на Кирштайна.       Он и сам был бы не против опустошить желудок — настолько ему противно от себя за то, что ему было приятно. — Хорошая девочка, — заключает мужчина, наконец, позволяя Армину прекратить эти пытки. Его снова швыряют на пол, и было в этом жесте некое отвращение, словно Арлерт заслуживает такого обращения с собой. Жану плохо, Армину — ничуть не лучше, но самое худшее им только предстоит пережить.       Юношу укладывают на спину и приподнимают за голову, поднося нож (откуда он вообще взялся?) к горлу. Да, сейчас всё начнётся. Чёрт возьми, это конец.       Армин находит в себе силы посмотреть на Жана, когда тому развязывают руки. Сердце начинает биться чаще, в глазах загораются огоньки какой-то отчаянной надежды — самые её остатки, буквально пара капель, — и он готов молиться всем богам и богиням, чтобы Кирштайн перестал жалеть его и оставил здесь.       Он может оглушить стоящего за ним мужчину — у него это труда не составит. Даже с одного удара получится на время лишить его возможности ориентироваться во времени-пространстве, благо, у Кирштайна силёнок для этого более, чем достаточно.       Жан задерживает свой взгляд на нем на пару секунд, и Армин даже готов закричать, лишь бы тот, наконец, поступил разумно. — Попытаешься убежать — и мы прирежем твою подружку, — предупреждают его.       Армин внимательно наблюдает за каждым его движением и жестом, за тем, как курок снова утыкается ему в висок. «Беги, Жан. Беги, пока есть возможность. А я буду в порядке, обещаю».       Боже, пожалуйста, пусть он просто оставит его здесь. Они все равно каждый день ходят по лезвию ножа и с каждой стычкой с титанами напоминают этих самых котов Шредингера — они вроде как и живы, а вроде как и нет. Так что не будет никакой разницы, если Армин погибнет сейчас, а не через пару дней в пасти титана.       Зато Жан может выжить.       Он заслуживает этого.       Но вместо того, чтобы спастись, Жан предпочитает остаться с Армином. В какой-то степени юноша и рад. Глубоко, очень глубоко внутри он действительно меньше всего хотел погибнуть в одиночестве, поскольку был таким же человеком, как и все остальные. Не хотел умирать, хотел жить. Но не хотел, чтобы это было такой ценой. Не хотел тянуть за собой кого-то ещё, и пока есть шанс, он будет пытаться вызволить из беды остальных, в последнюю очередь беспокоясь о себе.       А сейчас…       Он может только горько усмехнуться, наконец, сдаваясь и всхлипывая. — Ну, ну. Сейчас твой друг тебя утешит, милая. Не плачь. Армин хочет закрыть лицо руками и не видеть ничего. Хочет закрыть уши руками, хочет оглохнуть, ослепнуть, потерять чувствительность, хочет, чтобы его парализовало и ничего не ощущалось. Абсолютно ничего, от и до, и сейчас, и когда-либо в будущем.       Жан стискивает зубы, рвано выдыхает, чувствуя некий ком в горле — неужто самому плакать захотелось? Хотя бы один из них должен сохранить способность держать себя под контролем и не поддаваться эмоциям, но, чёрт, это невыносимо. Не в такой ситуации. Причинить боль Армину, притом намеренно — это совсем не просто. Куда уж проще даже наблюдать за тем, как гибнут товарищи в боях с титанами, чем…       Он мотает головой, смахивая эти мысли, и опускается на пол, задирая длинную юбку Арлерта.       Юноша выглядит так, словно готов молиться, если уже не занялся этим. Кровь перемешалась со слезами, губы поблескивали от слюны, а во взгляде уже словно не было ничего, что хоть как-то делало Армина именно Армином — никакой этой простодушной доброты и дружелюбия, никаких искр в глазах, никакой надежды и никакой мечты о море. Ничего. Жану будто нужно изнасиловать куклу, похожую на Армина.       Сердце разрывалось.       Кирштайн касается его ног едва ощутимо, боясь надавить слишком грубо или настойчиво — а вдруг ему больно? Хотя, ха-ха, куда уже больнее? С минуты на минуту он его изнасилует, а боль от синяков на фоне этого кошмара будет незаметна. Даже руки у Арлерта будут болеть не так сильно, как будет больно уже совсем скоро.       И Жану жаль. Безумно жаль, что он обрёк его на это.       Он просто хочет сделать всё быстро. Как можно быстрее, чтобы Арлерт больше не страдал. И он представить себе не может, как долго будет извиняться даже за пару минут этой пытки, и сможет ли юноша его когда-нибудь простить. Хочется убить себя, выпотрошить все внутренности, потому что Кирштайн заслужил это, потому что Армин не должен проходить через подобное.       Он ни в чем не виноват. Просто ему не повезло.       Очень не повезло.       Жану кажется, что он видит, как бешено бьётся сердце Армина, когда он раздвинул его ноги, закидывая себе на спину. Он никогда не представлял, что у них будет что-то такое. Даже думать не смел: Армин вызывал одно лишь уважение, может, иногда пожалеть его хотелось и приободрить, потому что не хватало уверенности, но Жан его уважал. Всегда.       Даже если он слабый, похож на Хисторию и много сомневается в себе. — Прости меня, — произносит он, пристраиваясь между ног. Ему определенно не хотелось делать этого. Не хотелось приставлять головку ко входу, не хотелось медленно надавливать, чтобы потом рывком войти в него примерно на половину.       Армину можно отдать должное — он постарался не издавать ни звука, лишь бы не показать, что ему больно. А ему было невыносимо больно: его словно раздирали и разрывали изнутри, впихивая нечто, размеры которого не подходят ему уж наверняка. Юноша хмурит брови, жмурится, стискивает зубы так крепко, как позволяет его нынешнее состояние, и с неким облегчением чувствует, что его больше не держат за волосы, позволяя положить голову на пол.       Первый толчок дался тяжелее всего: от боли невозможно было даже вдохнуть. Когда Жан вышел, боль никуда не делась, но когда он вошёл уже во второй раз, Армин особой разницы не почувствовал. Конечно, если Жан начнет его долбить, то вряд ли это будет приятно и легко, но пока что у Арлерта хватало сил, чтобы молчать и будто бы игнорировать происходящее.       Только вот это повторилось ещё раз, а затем — ещё и ещё. И уверенность Армина постепенно сходила на нет, окончательно исчезая с первым шумным выдохом, переходящим во всхлип.       Очень хотелось вытереть с лица Арлерта это месиво из крови и слез, хотелось успокоить, прижать к себе и гладить по волосам, лихорадочно повторяя, что всё закончилось, только это ни капли не правда. Вместо этого Кирштайн раз за разом повторял, что ему жаль, просил прощения за каждый толчок, умолял простить его, пусть и сам не хотел, чтобы он его простил за это.       Сам виноват. Сам согласился. И сам насилует.       Трение давало только боль; Армин плакал, тихо всхлипывая, понимая, что ещё немного — и он разрыдается, а потом потеряет сознание, надеясь никогда не приходить в чувства. Жан вообще представить не мог, каким образом ему нужно кончить, точнее, как именно он сможет этого добиться, если его сжирает чувство вины и ненависти к себе с каждым движением внутри блондина.       Чего они вообще добиваются?       Что они вообще творят?       Им нужно было умереть, когда появился шанс. А не пытаться сотворить что-то в миллиард раз хуже этого. Как они будут жить после этого? Будут ли они вообще чувствовать надобность дышать, как только всё закончится? Жан не знает, сколько проведёт бессонных ночей в мыслях о том, насколько он виноват перед Армином, а как это переживет сам Арлерт?       О чём он будет думать, когда стемнеет?       И будет ли думать вообще?       Может, он попытается покончить с собой? Жан бы попробовал, потому что не видит смысла в своем дальнейшем существовании, видя в себе только чудовище много хуже, чем титаны. А если бы и жил, то только чтобы наказывать себя каждым новым днём, каждым рассветом и закатом, что словно бы насмешливо будет повторять: ты это сделал. Ты виноват. Это твоя вина.       Зачем он согласился?..       Опираясь на одну руку, поставив её возле головы юноши, Жан проводит пальцами по его лицу, смахивая слёзы. Голубые глаза блестят разве что отчаянием и горем, и поблагодарить Армина можно только за то, что он не разочарован в нем. Хотя на его месте Жан бы и ненавидел, и проклинал его, сгорая от огорчения и разочарования в равной степени. — Прости, — кровь присохла к коже, но все еще пачкала кожу из-за слез. — Прости меня. Прости.       А Армин не может понять, за что он извиняется. Ему просто безумно стыдно за все, что сейчас происходит, и он чувствует виноватым только себя. Если бы на него можно было положиться, Жану не пришлось бы идти на такое. Не пришлось бы делать такие вещи, не пришлось бы корить себя за это, не пришлось бы ненавидеть себя.       И какого чёрта он вообще извиняется, если виноват сам Армин?       Рука скользит по щеке в почти ласковом жесте, вынуждая прикрыть глаза, подаваясь навстречу — хоть что-то приятное, но настолько ничтожное, что сравнить можно только со сгорающим домом, крыльцо которого облили водой из кружки.       Но это ведь хоть что-то…       Да и…       Жан душит его.       Армину хочется в этот момент ухватиться за что-то, даже за его плечи, и сжимать пальцами, пока не накатит слабость. Передумал? Ну и слава богу, нужно было сделать это с самого начала. Разумеется, меньше всего он ожидал, что это произойдёт, но всё равно почувствовал некую благодарность.       Лучше он умрёт, но перестанет чувствовать, чем будет жить, раз за разом вспоминая эти минуты.       Если… если Жан сожмёт обе руки достаточно сильно, то сможет сломать шею. И Армину даже не придётся мучиться. Всё закончится прямо сейчас, если он наберётся смелости и сделает это.       Ему нужно быть смелее, чем когда-либо до этого.       А потом, как только он его задушит, он убьет и себя. Можно даже сначала хорошенько избить этих ублюдков и раскрошить им головы о стены и забить череп мусором, а уже потом раскроить собственный, выстрелив под правильным углом.       Да, точно. Всё так и будет. Ему просто нужно набраться смелости. Крепко сжать горло, не думая ни о чём, кроме скорой свободы и окончания этой пытки.       Всё будет хорошо. Всё будет в порядке. Они будут в порядке.       Игнорируй усмешки. Не отвечай на язвительные комментарии. Никто и представить не может, что у него сейчас в голове. Что у них — с Армином — в головах, что за план у них появился, даже если они ничего вслух не обсуждали.       Только он медлит, всё ещё не решаясь, а Армин уже второй раз за прошедшие несколько минут ощущает некую пустоту и бессвязность мыслей, когда лицо Жана перед ним становится ярким, а стены помещения белеют, едва ли не светясь. Ему кажется, что он лежит где-то под толщей воды в большом синем море, а солнце приветливо выглядывает откуда-то сверху, но не слепит глаза. Вода словно заполняет легкие доверху, поднимаясь вверх по горлу, и любой звук, вырывающийся из груди, превращается в хрип. — Я не…       Лицо Жана расплывается, стоит морю покрыться волнами, и мелкая рябь — последнее, что Армин видит более-менее четко. — Я не ненавижу тебя, — прикрывая глаза, произносит юноша. Слишком хрипло и сипло, чтобы можно было разобрать на расстоянии вытянутой руки, но Кирштайн понял.       Понял.       И струсил.       Он разжимает руки, сразу замечая следы от пальцев на коже Арлерта. С первым его шумным вдохом Жан чувствует себя самым настоящим подонком, начиная двигаться быстрее и входя глубже, чтобы это наконец-то закончилось. Ещё немного трения, болезненной узости и усталых хрипов юноши под ним. Совсем немного. Просто потерпи. — Прости меня.       Потерпи ещё пару минут — и этот ад закончится. — Прости меня.       Потерпи ещё немножко — и боль уйдёт. — Прости меня.       Потерпи. Дыши, даже если больно. — Прости. Прости. Прости меня.       Даже если просто убеждаешь себя, что не испытываешь никакой ненависти к человеку, что тебя изнасиловал.       Терпи. Просто дай ещё немного времени, наберись сил, которые у тебя остались, и дотерпи до конца, Армин.       Всхлипы становятся громче и чаще, болезненней, переходя в некий полукрик. Руки ноют, всё тело болит, особенно внизу, голова раскалывается, а шею будто прорезали в нескольких местах сразу.       Жану не приятно. Это просто… просто реакция организма. Естественный отклик на трение, не более того. Армин страдает, практически кричит от боли, хочет хоть ненадолго и совсем немного облегчить собственные страдания, но не может даже пошевелиться — над ним Жан, руки связаны, изменить своё положение, не причинив ещё больше боли, едва ли возможно.       Голова кружится, в висках пульсирует, губы прокушены везде, где только можно. Однако последний рывок юноша выдерживает, пусть и ненадолго — Жан подаётся вперёд, входит глубоко, хрипит и хмурит брови, изливаясь внутрь. Армин, понимая, что наконец-то этот кошмар закончился, шумно выдыхает, откидывая голову назад и силясь успокоиться.       Руки у Кирштайна колотятся, но он застёгивает ему рубашку, нежно касаясь пуговиц, протягивая их в петли. Боится прикоснуться к коже, боится, что Армину будет больно. Хочется рыдать, глядя на эти растрёпанные золотистые волосы и постепенно теряющий связь с реальностью взгляд. Гадко, от себя гадко, что он выглядит ужасно по его вине. Так противно от себя, что выть хочется, да вот только заслуживает ли Жан жалости к себе?       Арлерт уже не реагирует и никак не отвечает Кирштайну, когда тот из него выходит. Никаких хрипов, даже вздохов — голова набок, глаза закрыты, и ничего больше. Жану в какой-то момент даже показалось, что он мёртв, но Армин дышал.       И это вызывало такую глупую улыбку, такую детскую радость, что желание разрыдаться становилось только сильнее. — Чуть не придушил свою девчонку. Аккуратнее с ними нужно быть: они хрупенькие…       Господи. Что же творится с этим миром?       Что же с ними?       Жан долго глядит на Армина, поправляет ему юбку и аккуратно приподнимает, наклоняя к себе так, чтобы испачканные кровью волосы касались его плеча. Гладит по руке, прижимает к себе, едва ли не покачиваясь, будто Арлерта нужно убаюкать и успокоить.       Плевать, что будет дальше.       Он сидит на полу, пустым взглядом уставившись на колени Армина. А когда раздаётся долгожданный звон разбитого стекла и шум от новоприбывших, ему уже плевать, насколько успешной будет миссия.       Катись оно к чёрту.