Месть

Во Вьетнаме все было просто, ясно, где враг, а где друг. Вот они, враги, атакуют на МиГ-21, или на J-6 и они совсем не тупые желтые обезьяны, как настаивает пропаганда, ничего подобного. Такие же летчики, асы, сбивают F-4 несмотря на то, что недавно «вылезли из джунглей» – кто такое придумал? Обезьяны, ага. А друзья те, кто сражается с тобой плечом к плечу, крыло к крылу, Большой Джей, Красавчик Йоки, Гинтара Оззи, ты прикрываешь их, они прикрывают тебя, спасают твою задницу, как ты спасаешь их, и неважно, кто есть кто в жизни без войны, здесь все братья. И даже потом, после, когда война закончена, те, с кем дрался когда-то вместе на одной стороне, повязаны с тобой навсегда. А вот как будет на гражданке... Джаред не знал, что ждет его после отставки. Шестнадцать лет в армии, полжизни почти, и впереди неизвестность. Наслаждался последним полетом, и Гинтара, давний напарник, орал в спину: – Джей, ты псих! Что ты вытворяешь? – Дай напоследок порезвиться, зануда. – Куда?... Блядь, граница, мы снова в Мексике. Я даже знаю, куда мы летим. – Ага! Адреналин в крови плескал живой ртутью, и так странно было понимать, что это все в последний раз: и кабина истребителя, и ворчливый Гинтара за спиной, и мир под тобой, разворачивающий ленты дорог, рассыпающийся сотнями бриллиантовых звезд рек и озер, расстилающийся океаном зелени. А вот вынырнули из-под крыла горы в оранжевой кирпичной крошке, заросшие редким кустарником, вот города и поселки, и маленькие одинокие хижины – и крыша его домика, вот она! – над ней с ревом пролететь, и все это в последний раз. И уйти в другую жизнь не страшно, после войны редко чего-то боишься – волнительно. Отвальную Джареду устроили шумную, веселую, Гинтара даже разволновался, столько пролетать вместе! Джаред и сам чувствовал непривычный комок в горле, когда смотрел на своих соратников, вдруг притихших. Гинтара прокашлялся и сказал, неловко улыбаясь: – Нам будет не хватать тебя, Джей. Столько вместе пройдено. – Мне тоже, Гинтара. Мне тоже. Не думал, что будет так... сложно. Ребята, вы лучшие... засранцы, я буду скучать по вам! Напряжение спало, ребята закричали, засмеялись. Окружили его, чокаясь, лезли обниматься, кто-то заорал песню, все подхватили, дружно притоптывая, орали и дурачились. Потом, позже, Джаред незаметно ушел, сидел в казарме, слушая, как под навесом продолжали веселье теперь уже бывшие соратники и вертел в руке письмо. Подарок от Джеффа был роскошным – дорогое старинное ружье в коробке красного дерева, а внутри нашлось приглашение. Джаред вытянулся на койке, тихонько подпевая друзьям, вопящим вдалеке похабную песенку, и размышляя, стоит ли ехать. Да, все было просто на войне, все просто в армии. Совсем не нужно думать, как поступить, у тебя приказ и ты выполняешь, а не размышляешь о мотивах и последствиях. Там – да, теперь уже «там, в армии» и в прошлом времени – там все просто. Но сейчас Джаред вспоминал неясные, коротенькие, тут же затухающие при появлении лишних ушей разговорчики – сплетни? – про Джеффа, Большого Джея. Тот, кто думает, что только бабы сплетничают, ничего не знает о реальной жизни. Самые большие сплетники в мире это мужчины. Просто темы разные. Если бабы обсуждают только мужчин: как бы половчее их охомутать и привести в брачное стойло, то у сильной половины человечества есть масса тем кроме постельных интересов. Например, статус самца – одна из важнейших тем во всех мужских клубах всех времен и народов, будь это французский клуб аристократов, сельская вечеринка, или сход племени Мумба-Юмба. Так вот, ходили сплетни, что рубаха-парень Джеффри Дин, частенько поивший всю их шоблу за свой счет в кабаках, бесстрашный гребаный сукин сын Большой Джей на гражданке принадлежал к одному из самых уважаемых и мощных кланов мексиканской мафии, а дальше выводы делайте сами. Как и почему он оказался в летном полку во Вьетнаме, никто не рискнул спросить, спросишь, и останешься без зубов. Джефф мог выглядеть как добродушный гризли, здоровый, огромный, посмеивался беззлобно, даже заводил дружеские связи, но попробуй гризли разозлить - что будет? Ога, кровь-кишки-распидорасило. Так что желающих спрашивать не нашлось, а Джареду вообще было похрен, лишь бы воевал как следует. А вояка Джефф был отменный, даром что, типа мафиози, рубился насмерть, и было в нем что-то такое... опасное, отчего много друзей он так и не завел, хотя поил-угощал всех регулярно. Но с Джаредом они как-то сошлись. Сперва в баре подрались против агрессивных местных, потом самолет Джеффа подбили, и Джаред с вертолетчиками нашел и спас его, история была рисковая, чуть под трибунал не угодил, но все обошлось. И незаметно, потихоньку подружились, если так это можно было назвать. Началось все с разговоров о ранчо Падалеки. Джефф выспрашивал все подробности и всегда внимательно слушал, будто и впрямь ему было интересно. Джаред его о гражданской жизни не расспрашивал, но Джефф рассказывал сам – про любимую няньку, как впервые упал с лошади в пять лет, темы брал нейтральные, и тоже интересно было послушать. Джаред содержание разговоров с Джеффом никому не передавал, и оказалось, Джефф это узнал, потому что стал более разговорчив, и даже сказал как-то одобрительно: – Ты мне нравишься, парень. Не треплешь лишнего. Джаред лишь пожал плечами, ему несложно было, он и прежде никогда не стремился обсуждать кого-то за его спиной. А однажды случился и вовсе интересный случай. Если бы до этого Джаред не заслужил у Джеффа репутацию «не трепла» то, скорее всего, его труп сейчас гнил бы прикопанный на заднем дворе того бара, где все и случилось. Джаред поперся в служебные помещения, как черт его толкнул, открыл дверь какого-то чулана, а там Джефф вместе с обслуживавшим их полночи официантом, рыжим, тощим, распятым на каком-то большом ящике. Джареда как громом поразило, он стоял на пороге комнатушки и смотрел, как их героический Большой Джей драл мальчишку, трахал-таранил его щуплый зад, закрыв тому здоровенной пятерней почти все лицо, тот попискивал жалобно, сквозь ладонь доносились слабые звуки и вздрагивали голые худые ноги по обе стороны от мощного торса Джеффа. Джефф вроде как почуял, что позади опасность, перестал двигаться, и резко обернулся. Джаред тупо пялился на голый зад Джеффа, на его спущенные армейские штаны, на официанта, и отчего-то чувствовал дикое, ни с чем несравнимое возбуждение. В этот миг он больше всего поразился даже не тому, что происходящее мало походило на добровольный акт, хотя кто их там разберет? Вдруг парень мазохист. И не тому, что это парень, а не девка, Джаред удивился своей реакции на это – его до глубины души ошарашило собственное возбуждение. Он невольно провел по паху рукой, и посмотрел Джеффу в лицо, словно хотел найти ответ на невысказанный вопрос. И Джефф прочитал в его глазах, уловил растерянность, недоумение, возбуждение, мгновенно переменился, как будто понял что-то, или принял за своего. Из настороженного зверя, готового убивать, превратился в прежнего Джеффа, убрал руку с лица мальчишки, и предложил, похабно усмехаясь: – Хочешь тоже? Смотри, какой сладенький. Джаред хотел возмутиться – ты что, не хочу! – но невольно глянул на заплаканное лицо совсем юного парнишки с распухшими на пол-лица губами, и испытал еще один прилив постыдного возбуждения. Покраснел и пробормотал: – Нет, нет... – Ну как хочешь, – лениво ответил Джефф, и велел: – Дверь закрой. И, пожалуйста, Джаред, – голос стал мягким, вкрадчивым, – посмотри, чтобы мне никто не помешал. Это просьба, просто просьба, не приказ. Хорошо? Джаред кивнул, не сумев вымолвить ни слова. После он часто думал о происшествии, но опять же на Джеффа и его забавы ему было плевать – какое ему дело? Взрослый мужик, старше его намного, и Джареду ли не знать, сколько баб перетрахал Большой Джей. Но иногда, видать, тому хотелось и чего-нибудь остренького, необычного. Джаред вспоминал того официанта с неудовольствием, потому что каждый раз у него вставало, и это рушило его представления о себе. Как так случилось, что ему увиденное понравилось? Он старался запихивать грязные, неловкие свои мысли подальше, а Джефф, он как будто знал, чувствовал, когда Джаред об этом думает, усмехался понимающе. Об этом инциденте они не разговаривали, но отчего-то сблизились еще больше, как преступники, как какие-то извращенцы, предпочитающие о своей грязной слабости не говорить вслух и вообще делать вид, что все ок, все нормально. Мы нормальные, а это так, случайность. *** И теперь Джефф звал его к себе. Джефф, с которым у них была одна на двоих постыдная тайна. Джаред после того случая в баре снял как-то парня, но в душе ничего не шевельнулось. Пробовал еще, и тоже не испытал никаких особенных эмоций, и даже почти уговорил себя, что с ним случилось тогда наваждение. Стоило ли шевелить уже забытые воспоминания? Джаред собирался провести две недели в своем домике в Мексике, но почему бы не заехать к Джеффу. И заодно посмотреть, правду ли болтали про его жизнь. Оказалось, правда. Ну, не то чтобы на всех углах кричали: Джеффри Дин Морган – мафиози, крупная шишка в темных делишках Пуэрто-Вальярты! Но о некоторых вещах громче слов говорило поведение людей вокруг. Стоило спросить – где особняк Моргана? Мне тут написали, но я ничего не понял, Джеффри Дин, да, именно он! – и люди или разбегались, как испуганные тараканы, или угодливо гнули спину, лопотали что-то непонятное, размахивая руками, или смотрели с ненавистью, исподлобья, бормотали что-то злое, и быстро уходили. Джаред с трудом добрался до усадьбы Моргана и, увидев в воротах вооруженных людей, понимающе присвистнул. Вышедший навстречу лощенный, с зализанными волосами и в черных очках мужчина напоминал типичного такого мафиози. Мафиози оказался личным помощником Джеффа, и показал куда именно двигаться в лабиринте дорожек, но Джаред и тут умудрился заблудиться, парк с широкими асфальтированными дорожками был просто огромен. Наконец, он увидел впереди блеск озера, и, кинув машину, решил пройтись пешком до воды. У самого берега в деревянной беседке сидел кто-то, Джаред окликнул незнакомца: – Эй! Парень резко обернулся, и Джаред извинился: – Простите, если напугал. Не подскажете, как добраться до дома? Парень снял черные очки, встал со скамейки, и принялся рассматривать его, а Джареду вдруг стало не хватать воздуха. Этот парень... Черт, он живо напомнил ему того, из кабака – из прошлого, хотя похож был разве что мастью. Такие же волосы, чуть рыжеватые, белая кожа, усыпанная веснушками, но тот мальчик был нищ, худ, заморен, некрасив, а этот высокий, наверное, почти с Джареда, и плечи широкие. А лицо – такие запоминаются сразу, в нем все было слишком. Слишком большие, блестящие глаза, слишком длинные ресницы, слишком полные, яркие губы, оно было слишком красивым для мужчины. И одновременно сильный мужской подбородок, надбровные дуги, делающие взгляд волчьим, вместе черты рождали удивительную гармонию, и желание вновь и вновь рассматривать это удивительное лицо. Джаред заговорил снова, чувствуя странное волнение: – Я прошу прощения еще раз... Но парень перебил его, спросил сухо: – Вы Джаред? Джаред Падалеки? – Да, – кивнул Джаред. – Понятно. Вас ждали еще вчера. Вам туда. Или нет, постойте, я провожу. Парень и правда оказался почти с Джареда, когда приблизился. – Я Дженсен, – представился он, бесстрастно рассматривая Джареда, – младший брат жены Джеффа. – Он женился? – удивился Джаред весело. – Давно? Почему эта новость показалась ему приятной, Джаред не стал размышлять, а Дженсен подозрительно смерил его взглядом, будто Джаред спросил что-то нехорошее, и сухо ответил: – Полгода как. Сестра уже беременна, Джефф скоро станет отцом. И тогда я... Дженсен резко замолчал, потом продолжил нетерпеливо: – Пойдемте, я покажу вам, куда ехать. Пока Джаред растерянно размышлял, чем обидел Дженсена, что не так сказал, они подъехали к дому. Навстречу спешил Джеффри, расставив руки и крича уже издали: – Ааа, вот ты где! И не говори мне, что заблудился, ха-ха, не поверю! Джей! Как рад тебя видеть! Облапил в медвежьи объятия, стиснул крепко: – Ну наконец! Джаред, смеясь, выбрался из объятий: – Тоже рад тебя видеть, старикашка. Говорят, скоро стаешь отцом? Поздравляю! Джефф коротко глянул на застывшего возле машины Дженсена, обронил: – Я смотрю, ты уже познакомился с Дженсеном. То, как это прозвучало, заставило Джареда немного напрячься. Как интересно... Рано он обрадовался, ничего здесь не просто, и женитьба Джеффа не мешает держать ему возле себя смазливого младшего братика жены. А парень и не сказать, чтобы сильно рад – вон как угрюмо смотрит на Джеффа. Джефф улыбался Дженсену как акула, многообещающе: – Спасибо, Дженсен. Иди к себе, я скоро навещу тебя. Нам нужно кое-что обсудить. Дженсен дернул плечом, но ответил подчеркнуто вежливо: – Си, сеньор. – И ушел по направлению к дому с выпрямленной спиной. Джефф проводил его взглядом и повернулся к Джареду. Разулыбался дружелюбно, как переключатель щелкнул, только что был похож на настороженного хищника, и вот уже доволен и счастлив. – Пошли! – потащил его за собою Джефф. – Вещи твои отнесут в дом. Покажу тебе тут все. Есть хочешь? Сегодня будет прием, посмотришь на моих друзей. – Друзей? – Ему или показалось, или Джефф тоном выделил кавычки. Джефф рассмеялся: – Ты немногословен, как всегда. Так что, хочешь есть? – Нет. Покажи мне корт, я привез свою любимую ракетку. – О, отлично! – обрадовался Джефф. Джефф внешне почти не изменился, был все такой же крепкий, здоровый, оброс разве что щетиной, почти бородой, и оттого казался старше. Но стоило ему рассмеяться, оскалить в улыбке крепкие белые зубы, сразу молодел, и шутил как прежде, и как прежде веяло от него животной силой альфа-самца. Когда вечером пили, вдвоем, в кабинете перед приемом, Джефф спросил, лукаво ухмыляясь: – Как тебе Дженни? – Какая Дженни? – удивился Джаред, и пока Джефф заливисто хохотал, хмурился. Джефф отсмеялся: – Прости. Думал, ты поймешь, я про Дженсена. Что скажешь? Джаред не удержался: – У тебя не меняются вкусы. Джефф согласился: – Да. Но здесь нужно быть осторожнее. Даже более, чем раньше. Знаешь, традиции, все такое. Мерзкие ханжи. Приходится улыбаться этим свиньям, и играть по их правилам, чтобы залезть к ним в карман. Джаред поднял брови: – Дай угадаю. Одним выстрелом убил двух зайцев? Как зовут миссис Морган? Джефф опять заржал, даже голову закинул на спинку кресла: – Угадал, мерзавец. Женись на девке, чтобы получить парня. А мне все равно, может родить, и не страшная, она подходит. Но не у каждой сучки есть такой симпатичный братец. *** В гостевую его проводил Цезарь, так звали помощника Джеффа, того самого прилизанного мафиози. Оставшись один, Джаред устало опустился в кресло, и подумал было, что никуда не пойдет, гости Джеффа пусть сами себя развлекают, а ему нужно было подумать. Он прикрыл глаза, вытянув ноги вперед, и тут вдруг услышал враждебный голос: – Он сказал, чем держит меня? Джаред подобрался, открыл глаза и медленно повернул голову к окну. Дженсен стоял, скрестив руки на груди, в полумраке виден был лишь его силуэт, но не выражение лица. Как Джаред не заметил его? Он спрятался за портьерой? – Нет, – осторожно сказал Джаред. – Он разорил моего отца. Потом обещал сдать моих сестер в бордель, чтобы они отрабатывали несуществующий долг отца. Отца обещали убить. Джаред примерно так и думал, но его больше интересовало, зачем здесь Дженсен? Что ему нужно? Морган никогда ни перед чем не останавливался, когда шел к цели, и шансов у Дженсена не было, но что ему нужно здесь? Спросил осторожно: – Ну, и? Что ты хочешь? – Спросить хочу. Ты такой же подонок, как Джефф? Просто интересно. Дженсен подошел к креслу, наклонился к Джареду, касаясь ладонью ручки кресла: – Они называют его героем. Воевал, сбивал самолеты. Мне интересно, все герои такие? Ты такой же? Джаред молчал, рассматривая Дженсена. Что тут скажешь? Объяснить невозможно, что соратнику многое прощаешь, просто потому, что воевали вместе, ели один хлеб, и неважно, какой он в мирной жизни. Ведь неважно? Дженсен выпрямился, и отстранено сообщил, не глядя на Джареда: – Да, такой же. Ты не осуждаешь его. Значит, такой же. Дженсен был уже у двери, когда Джаред сорвался с места. Схватил Дженсена, прижал грудью к стене, придавил сзади собой, зашептал горячо на ухо, вскипела вся кровь, обида, ярость, желание: – Ты так думаешь? Может, проверим? Дженсен вырывался, дышал громко, испуганно колотилось сердце, но рвался молча, а Джаред отпустил и дернул его лицом к себе, прижал к стене уже спиной, прошипел в лицо: – Ну, так что? Проверим? Он уже рвал на груди рубашку, другая рука дергала дженсенов ремень, как вдруг окатило холодной водой отрезвление – Дженсен тихо, срывающимся голосом попросил: – Не надо. Пожалуйста. Джаред отшатнулся от Дженсена, посмотрел дико в огромные, с расширившимися зрачками глаза и глухо проговорил: – Убирайся. Сейчас же! Два раза повторять не пришлось, парень вылетел из комнаты, не закрыв за собою дверь, а Джареду долго еще слышались торопливые его шаги. И на душе было погано. Обидел, нагрубил, повел с парнем себя как свинья, а приходил он... за помощью? Надеялся на что-то? Как же все быстро менялось к худшему. *** На следующий день Джаред нашел Джеффа на террасе. Тот сидел в одном халате, вытянув перед собой длинные волосатые ноги, тянул через трубочку лимонный коктейль и щурился на неестественно лазурный квадратик бассейна под окном. Джаред сел на соседнее легкое плетеное кресло, и с ходу выпил стакан прохладного сока, Джефф покосился на него. Спросил лениво: – Как тебе прием? Джаред пожал плечом: – Ничего. Джаред отогнал воспоминания о шумном оркестре, обтянутую в блестящее черное платье полную солистку с визгливым голосом, круглую жену Моргана с постным лицом и бокалом апельсинового сока, туповатого Альендо, вопившего что-то про Вьетнам, вроде бы, он хотел подшутить над Джаредом, но ему лень было разбираться. И вдобавок возле сестры появился Дженсен, аккуратно причесанный, в идеальном костюме, вызывающе красивый, небрежно держал в руке бокал, обводил толпу отсутствующим взглядом, и казалось, не было той сцены в его комнате, не было ничего, все померещилось, настолько уверенным и безмятежным выглядел красавчик. Джаред то и дело ловил себя на том, что ищет его взглядом, следит за ним, жадно, любопытно, его как магнитом тянуло посмотреть, настолько выделялся Дженсен среди толпы гостей Моргана, чуждым он был здесь, как диковинная заморская птица, случайно оказавшаяся в курятнике. Смотрел, смотрел, не мог оторваться, и видел такие же взгляды других, и мужчин – оценивающие, прищуренные, и липкие взгляды женщин. Когда Дженсен отходил так, что пропадал из поля зрения, его загораживал кто-то или что-то, Джаред невольно следовал за ним на почтительном расстоянии, пока не поймал себя на этом. Рассердился, вернулся к столу и просто тупо напился. А утром собрал вещи и пошел искать Джеффа. Отыскать удалось не сразу, но кто ищет, тот всегда найдет. – Джефф, я съезжаю. Джефф оторвался от своего бокала, поднял бровь: – Чего так? – В доме мне неловко. Людно. Поеду в горы, где мой дом. Заодно проведаю, три года не был. Джефф скривился: – Эта халупа в горах? – Эй, полегче. – Если ты там застрянешь, как мне с тобою связаться? Мы же собирались оторваться. Нет, парень, так дело не пойдет. Давай так, у меня есть на пляже дом, поживи там. И не в усадьбе, и недалеко, отсюда всего полторы мили. Там тихо, спокойно, никто не потревожит, и я тебя найду быстро, как с делами закончу. Джаред задумался. Независимость это хорошо, но океан... Пожить на самом краешке водного мира, обнимая взглядом бесконечный водный простор, купаясь, бродя по берегу, по колено в прозрачной воде, выискивая взглядом на дне дары океана – разве можно оказаться от такого предложения? – Хорошо, – согласился Джаред, – объяснишь, как доехать? – Нет, – Джефф, довольный, что так быстро добился своего, снова присосался к соломинке, – тебя проводят, еще снова заблудишься. Джаред напрягся было, почему-то ожидая, что Джефф сейчас позовет Дженсена, не мог, не хотел он сейчас его видеть. Или просто боялся? Неважно, не вникать, не хотел, и все. Но, слава богу, штурманом поработал в этот раз Рамон, один из слуг Джеффа, отвез его к самому домику, оказавшемуся очень даже роскошной виллой. Увидев легкое светлое строение, Джаред хмыкнул – домик, ну конечно. Вручив ключи, Рамон буркнул что-то невразумительное и уехал, а Джаред пошел изучать свое новое жилище изнутри. Большие, до самого пола окна делали дом светлым и прозрачным, словно беседка, но Джаред не жаловался. Ему нравилось, к тому же вокруг не было ни души – берег, океан, зеленой стеной вставали сразу за домом горы. Джаред знал, что это обманчивое ощущение полного одиночества, совсем недалеко от бухты люди, город, движение, жизнь, но как же хотелось поверить, и почти верилось, что он один, и на тысячи миль никого. Джаред думал, что через день или два заскучает, но с удивлением понял – прошло три дня, а он даже не заметил. Джефф как будто забыл про него, но вспоминалось об этом лениво, и без всякого раздражения. Продуктов он привез на неделю, беспокоиться было не о чем. Валялся на пляже, купался, бродил по горам, по берегу, рыбачил с лодки, и почти не вспоминал о Дженсене. Не очень-то приятно вспоминать, что повел себя как отморозок, и напугал парня. Но Дженсен сам напомнил о себе. Джаред возвращался с пляжа и издали увидел фигуру у дверей, при ближайшем рассмотрении это оказался Дженсен собственной персоной. Джаред первым делом посмотрел по сторонам в поисках Джеффа, но кроме валявшегося в траве велосипеда ничего не увидел. Вряд ли Джефф оседлает велосипед, значит, у него сегодня один гость. Поборов неловкость, Джаред подошел к Дженсену, и увидел, что тот тоже чувствует себя не в своей тарелке – теребит в руках нервно какую-то тряпку, и сразу стало легче – не он один нервничает. – Привет, – смущенно улыбнулся Дженсену, и тот откликнулся эхом: – Привет... Джаред шагнул к крыльцу, обернулся к гостю: – Зайдешь? Он видел, что Дженсен колеблется, и невольно залюбовался им. Ему так шла эта белая рубашка, светлые джинсы, парень явно любил белые шмотки, и умел подбирать вещи. «Прямо как педик», подумал Джаред беззлобно, пожал плечами и вошел в дом, размышляя, что, собственно, сам такой. Разве что на одежду всегда клал, и одевал что попало. Он разложил на подоконнике сегодняшний свой улов – необычные камни, ракушки и развернулся к холодильнику – ужасно хотелось пить. И тут увидел, как в дверях стоит Дженсен и смотрит на его камни. Потом Дженсен аккуратно закрыл за собою дверь, и подошел к камням поближе, чтобы рассмотреть, наклонился даже, близоруко щурясь и шевеля губами. Джаред издали смотрел на него, медленно глотая ледяной сок. Дженсен выглядел слишком юным, неиспорченным, интересно, как ему это удавалось? Ведь не восемнадцать, года двадцать три точно есть, вон какое тело крепкое, сильное, а лицо нежное, губы... целовать и целовать, созданы для поцелуев, яркие, красивые, наверняка сладкие... Джареду пришлось сделать усилие – Дженсен что-то говорил ему, смотрел серьезно, и алели уши, прислушался: – ... попросить прощения. Я был груб и несдержан. Вы... ты не при чем, мне не стоило так себя вести. Джаред моргнул: – Ты просишь прощения? Дженсен потупился: – Да. – О... Ну хорошо. О'кей, мир? Дженсен испытующе посмотрел на него, и повторил неуверенно: – Мир... – Ну вот и отлично, – с энтузиазмом произнес Джаред. – Хочешь сок? А где Джефф, с ним порядок? Я уже начал переживать, не случилось ли с ним чего. Дженсен поморщился: – Не нужно беспокоиться. Он в порядке, просто немного занят. Джаред старался не смотреть на Дженсена, чтобы не смущать его, и самому не подвисать на губах, ресницах, нежной ямочке на горле, а потому суетливо наливал сок, Дженсен принял правила игры, сел за стол, дождался, когда Джаред пододвинет ему стакан, взял осторожно, сделал глоток... И Джаред все равно завис. Дженсен медленно поставил стакан и посмотрел ему в глаза, и снова начал стремительно краснеть, но не уходил, не убегал никуда, отчаянно старался сохранить самообладание и все смотрел. Что-то происходило, вот прямо сейчас, рвались какие-то невидимые преграды, все эти преграды в один миг начали казаться такими искусственными, надуманными, глупыми, Джаред встал как во сне, обошел последнюю преграду, разделяющую их, протянул руку и положил на плечо Дженсену. Их обоих тряхнуло, как от разряда, Дженсен подскочил, едва не уронив стул, и будто опомнился. Оглянулся растерянно и выскочил вон. Помедлив совсем немного, Джаред выбежал за ним. Велосипед все также сверкал спицами под солнцем в том месте, где его бросили, и Джаред перевел дух – не уехал. Белая рубашка Дженсена мелькнула на пляже, и Джаред кинулся за ним следом. Нужно было поговорить, не важно о чем, или не поговорить, побыть рядом, успокоить, или попробовать насмешить, в общем, просто быть рядом. Пусть ненадолго, пока есть такой удивительный шанс. Дженсен не убегал, стоял на берегу, смотрел, как медленно дышит океан, пшшшш.... тихонько наступает на берег – вдох, и пххххххх – выдыхает, откатывается назад, как гигантский ласковый теплый зверь, спит, и нет его величественней и спокойней, ни за что не поверишь, какой он может быть яростный, безумный, опасный в шторм. Шли по берегу вдвоем, иногда перекидываясь фразами, и надолго замолкая, стремительно учась говорить без слов, умение приходило так быстро, будто всегда было, но проснулось только сейчас. – Чем там занят Джефф? «Уж не занят ли он темными делишками?» – Не знаю, он не допускает меня до своих дел. Но я знаю, что-то случилось еще на приеме. Оттуда вынесли большой мешок, Мариса говорила, что замывала кровь в гостиной. «Джефф бандит, Джаред, и ты это знаешь, и всегда знал, по его повадкам, по характеру, по некоторым словам и действиям. Но тебе было плевать на это всегда. Верно? А сейчас? Что ты думаешь об этом сейчас?» – Правильно делает, что не допускает. «Да, я знаю. Бандит. Думаешь, так просто поменять все? Он не раз спасал мне жизнь на войне, а я ему. Он прикрывал мне спину, он делал свое дело как положено воину. Это нельзя зачеркнуть!» – У него много врагов. «Герой войны. Это не мешает ему быть подонком, но пока не сделал плохо тебе лично, для тебя он останется прекрасным человеком. Ну-ну...» – Дженсен. Что ты хочешь от меня? Дженсен развернулся к нему лицом, воинственно задрал подбородок, тоже заговорил в открытую: – Ничего! Но меня бесит, когда его считают героем! Это не так! – Дженсен... – Что «Дженсен»?! Ты не видел его давно, а я знаю его три года, и все эти три года были адом! Моей семье пришлось сражаться, чтобы не потерять деньги, но кто Джефф, а кто мой отец, он против него мелкая сошка. А потом он сделал, как хотел – женился на Мэнди, и забрал меня в свой дом вместе с ней! Обрюхатил ее, и сразу же, как она залетела, переключился на меня, он даже не скрывал, что ему от нее нужен только ребенок! А я... А меня он... Сестра меня ненавидит, даже она. Он ведь не стесняется при ней... Остальные презирают, как будто я этого хотел! Цезарь, его помощник, он говорит, что я ошибка, и если меня убрать, Джефф станет идеальным боссом, но охраняет меня как цепной пес, и только и ждет случая избавиться от меня. Дженсен плакал уже, его трясло, но все говорил, выталкивал слова, и словно отвечая на его настроение, тучи над головой пролились дождем, одежда вмиг промокла, по лицу его текли слезы вперемежку с дождем, но Джаред не пытался его обнять, не смел. Позвал лишь: – Дженсен... Дженсен отступил, потом еще, еще, развернулся и молча пошел назад, к дому. Джаред плелся за ним издали, и так же издали наблюдал, как Дженсен садится на велосипед и уезжает, дождь закончился, небо посветлело, а он все стоял и смотрел на дорогу. *** Джефф приехал на следующий день, и увез его на охоту, а вечером они напились, и вспоминали прошлое, и Джаред размяк, но где-то в душе все же поселился и грыз маленький червячок. Он вполглаза наблюдал на свитой Джеффа, за прилизанным невозмутимым Цезарем, за мордатым наглым Рамоном, за хитровыебанным Хосе с рожей ростовщика, и в голове билось дженсеново: «Он не герой. Это не так!» Может быть. Может быть и не герой. Герою не нужна охрана, не нужны неприступные усадьбы, не нужны постельные рабы. Но как же быть с прошлым? Ведь оно было, ничего не изменилось, но почему так нехорошо, гадостно на душе... Дженсен, чертов невозможный Дженсен все не выходил из головы, занимал все мысли. Он обладал какой-то удивительной способностью оставаться честным – чистым? Смотрел так прямо и открыто, что Джаред приходил в растерянность. Он привык жить в необременительной, теплой, липкой лжи. Все вокруг лгали хоть иногда, эта ложь носила разные имена – лесть, ложная доброта, приличия, ужимки заигрываний, якобы добродушные оскалы «друзей» Джеффа, привык к определению «ложь во спасение». Джаред так привык ко лжи, что видеть чистые, неприкрытые чувства без маски притворства было непривычно, и даже неловко, и немного страшно. Джаред ожидаемо надрался, и смутно помнил, как его несли в машину, как смеялся Джефф, очнулся посреди ночи и узнал свою гостевую в доме Джеффа. Страшно хотелось пить, и он побрел искать что-нибудь, помнил, что где-то на первом этаже есть бар. Услышал в жаркой темноте ночи странные звуки, и пошел на них. Увидел их в большой гостиной, и как провалился в прошлое, как будто он снова нечаянно зашел в чуланчик, где Джефф трахал рыжего официанта, и снова Джефф никого и ничего не стеснялся. Невдалеке боковым зрением Джаред заметил скучающее полупрезрительное рыло Цезаря, тот отворачивался, как будто не хотел видеть «этой грязи», а рядом с ним торчал Рамон, тот наоборот, пялился жадно, и поглаживал себя по ширинке. Дженсен стоял на коленях, изогнув спину, выпятив задницу. Стоял на низком столике, обнаженный, широко расставив колени и крепко вцепившись побелевшими пальцами в край столешницы. Он громко стонал от каждого удара многохвостой короткой плетки в руках Джеффа. Джефф не торопясь с оттяжкой бил, вся округлая задница Дженсена была иссечена красными тонкими линиями. Спина тоже была красной, видно, Джефф трудился давно. Джареда в темноте коридора видно не было, он в оцепенении наблюдал, как Джефф обратился к Рамону: – Я устал. Рамон, иди сюда. Поучи этого непокорного мальчишку. А я посмотрю... ты знаешь, что делать. Дженсен опустил голову низко, спина его ходила ходуном, и пока Джефф устраивался на кресле напротив стола, Рамон, с готовностью принялся за работу. Его удары были не такие, как Джеффа, Джаред это увидел сразу. Рамон старался попасть в самые чувствительные места, без жалости бил между ягодиц, по промежности, по животу, и пусть плетка была игровая, но боль приносила самую настоящую – Дженсен вскрикивал высоко, жалобно, потом разрыдался, но не смел уйти от ударов, видимо, был уже ученый, весь дрожал, но терпел, и даже не сдвигал ноги. Джеффу, судя по всему, понравилась его покорность, и минут через десять, показавшиеся Джареду вечностью, он сказал медленно: – Достаточно, Рамон. Рамон с неохотой опустил плеть. – А теперь, Дженсен, ляг на спину, – мягко велел Джефф. Дженсен с трудом выполнил приказ. – Согни ноги в коленях и раздвинь. Широко. Так, чтобы я видел. Дженсен лежал перед ним на столе в унизительной, беззащитной позе, отвернув лицо и крепко зажмурившись, Джефф, усмехаясь, наслаждался картиной. Рамон все стоял возле стола и вызывал у Джареда тошноту, и это было странно – почему Джефф не казался таким же ублюдком? Что с ним, с Джаредом – не так? Его опять накрывала горячая волна похоти, желания, грязного, невыносимо острого. Джефф тяжело встал, отобрал у Рамона плетку и ткнул ею в угол, сказал резко: – Пошел туда. Или нет, пошел вон! Ты мне больше не понадобишься. Рамон, явно недовольный, двинулся к выходу из гостиной, прямо на Джареда и тот опомнился, юркнул в нишу. Переждал, пока шаги затихнут вдали и, сгорая от стыда за себя, заглянул в гостиную. К его удивлению, Джефф вовсе не трахал Дженсена, он снова играл плеткой. Бил Дженсена по промежности, между широко расставленных ног, но бил не сильно, не размахиваясь, скорее даже, гладил, и Дженсен хрипел, от каждого хлопка его выгибало, он закидывал голову назад и мычал, мотал головой, и Джаред видел издалека, что у него стояло, еще как стояло. Честно говоря, у него самого стояло будь здоров, хоть гвозди забивай, а Джефф все тянул, и будто развлекался, сукин сын. И еще говорил низким своим голосом, от которого мурашки бегали по спине: – Джеееени, детка. Тебе ведь нравится, тебе всегда нужен был сильный хозяин. У тебя стоит колом, а я даже не возбудился. Прости, это не твоя вина, я уже не молод, много выпил... Но это ничего. Сейчас ты кончишь от одного моего пальца, Дженни, а потом глядишь, и у меня встанет. Совсем не хочется спать, детка, к утру у нас все получится. А пока кончи для меня... Джефф отложил плетку и принялся орудовать рукой у Дженсена между ног. Дженсена выгнуло, он низко замычал, его всего трясло, блестела взмокшая кожа, и даже волосы казались влажными, под движениями руки Джеффа он подавался, и двигался ей навстречу. Потом вдруг резко вскинулся и закричал, и тут же забрызгал живот себе спермой, обмяк, и растекся на столе безвольной медузой. Джефф вытер руку салфеткой, кинул ее на пол, постоял над Дженсеном, и обратился вглубь гостиной: – Цезарь, присмотри за ним. Я сейчас вернусь, и мы продолжим, выпью только. – Сеньор, может, не... – Молчать. Я здесь решаю. – Си, патрон. Джаред не помнил, как вернулся к себе, перед глазами виделось распростертое на столе тело, над которым возвышается Джефф, помятый, пьяный, самодовольный, и смотрит на это тело так, что ясно: никогда он его не отпустит. Дженсен терпит и надеется зря. Родит его сестра или нет, Джефф не отпустит его. Скорее убьет. Такой взгляд собственнический, ярый, жадный, голодный, хочет, но не может, и все равно терзает, и наслаждается процессом так явно. Возможно, стоило увидеть это, чтобы окончательно похоронить «героя». Но что теперь было делать? Он не имел права вмешиваться. Или имел? Но как тут действовать? Спасать принцессу из лап дракона? Смешно... У Джеффа была масса рычагов влияния на Дженсена, сестры, отец, деньги, все это никуда не денется, и убежать из страны им не дадут, и даже если убежать – бегать придется всю жизнь... Где выход? *** Стоило бы уехать из дома Джеффа, из Мексики, из этого города, но Джаред знал уже, не получится. Не сможет он. Он даже не смог убраться из усадьбы, не успел, утром его перехватил Джефф, ввалился в комнату, все еще как будто пьяный, с сытым блеском в глазах, от одного его вида у Джареда стало кисло во рту. Откуда Джефф брал силы?! Ведь всю ночь не спал, гад такой. Джефф и правда, светился жизнью и довольством, объявил: – Поедем сегодня на полигон, постреляем! Я тебе покажу, какие мне привезли славные мишени... При виде выражения лица Джареда расхохотался до слез, утирая глаза, простонал: – Джаред, я даже не знаю, как расценивать твою реакцию, как оскорбление, или как комплимент. Нет, я не стреляю в людей, во всяком случае сам. И уж точно не буду заставлять тебя. Джаред покраснел, недовольный собой. Он был в каком-то душевном раздрае, и не мог относиться к Джеффу по-прежнему, что-то ломалось в нем, но снова подпадал под его обаяние, тот умел располагать к себе – притягивать, зачаровывать. Вот и сейчас Джефф улыбался, смотрел весело, и Джаред невольно улыбнулся в ответ. И конечно, поехал на стрельбища, новые автоматические мишени были и правда очень хороши и наверняка стоили кучу денег. Попасть в улепетывающую «дичь» было не так-то просто, Джаред даже увлекся. А потом и вовсе поплыл по течению, Джефф втащил его в водоворот своей жизни, жестко заявив: – У меня выдалась свободная неделька, и ты обязан провести ее со мной! Будем кутить, веселиться, я покажу тебе все самые злачные места, самые крутые кабаки, самых горячих шлюх, оторвемся на славу! Кто знает, когда еще удастся вырваться. И Джаред действительно увидел ночной мир Пуэрто-Вальярты, выиграл несколько тысяч в казино, и почти столько же проиграл, поучаствовал в оргии, и не одной, всегда поражаясь изощренности и неутомимости Джеффа, и иногда, на краешке сознания болталась дурацкая успокоительная мысль – подальше от Дженсена. Это казалось важным, что Дженсен огражден от посягательств Джеффа, пока они тут развлекаются. Пока они далеко от усадьбы. Он так был занят этой мыслью, что однажды услышав разговор Джеффа по телефону, почувствовал себя немного странно. Как будто он шпион, и вторгся в личную зону, а Джефф улыбался невидимому собеседнику, оглаживая круглую ручку трубки, и говорил тихо, так тихо, что в какофонии звуков разгульной вечеринки приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова: – ...ты вынуждаешь меня просить прощения снова и снова. .. недостаточно моих подарков? Никогда не говори никогда, детка. О, ну конечно тиран, но всего лишь одно твое слово... Джаред внимательно наблюдал за выражением лица Джеффа, он почти не слышал, угадывал слова, и сразу уловил, когда его собеседник бросил трубку. Лицо Джеффа на мгновение окаменело, потом он перехватил взгляд Джареда и улыбнулся: – Упрямая задница... Джаред не уточнял, о ком говорит Джефф, и так было понятно. Позже, в трехдневном круизе сопровождавшемся запоем, Джефф пригласил Джареда к себе в каюту после того, как трахнул молоденького музыканта из оркестра, и размякший после секса и пьянства, разговорился: – Знаешь, мне ведь нелегко тут... со своими неправильными игрушками. Понимаешь, о чем я. Джаред неопределенно кивнул, вспоминая презрительное лицо Цезарая, когда его хозяин предавался забавам. И вспомнил Дженсена – он тоже говорил «неправильный». Очевидно, мафиози уровня Джеффа можно было класть с прибором на все эти условности, но до определенной черты. Приличия должны быть соблюдены, и Джефф будто отвечал на его мысли: – Я ведь полукровка. Моя мать была настоящей сеньорой, а родила от гринго. Отца я не знал... Если бы нашел, убил бы. Когда мать умерла, дед разыскал меня у чужих людей. Вырастил, принял. Серьезный был старик, уважаемый. Знаешь, всегда хотел стать похожим на него, но... гнилая кровь. Я должен был жениться на чистокровной сеньорите, но все эта гнилая чертова кровь! Я не мог пропустить его, Джей. Женился на такой же полукровке, и мое положение рискованно теперь. Я многим пожертвовал, чтобы заполучить его. Понимаешь? Ты понимаешь? Джефф никогда раньше ему не угрожал, и это тоже не было похоже на угрозы, просто страстный пьяный лепет, но Джаред услышал все правильно, и совсем не нужно было уточнений, кто «он» все было предельно ясно. И Джефф не так уж и пьян был, как казалось. – Понимаю, – с трудом выговорил он, и Джефф пригасил тяжелыми веками взгляд, кивнул, и, пьянея на глазах, пробормотал: – Хорошо, что понимаешь... *** На следующий день Джефф устроил пышный прием в своем доме, рассказывал даже о причине: «Удачное дело завершено, Джей, мы отпразднуем! Мы хорошенечко отпразднуем!» Джаред не пытался отказаться, его тянуло со страшной силой в опасное место. Там где Дженсен – было опасно для него, ведь Джефф предупредил почти открытым текстом. Но странно, это предупреждение сыграло с ним злую шутку. Ему как будто кинули вызов. И нет, он не собирался «преступать черту», он вообще подозревал, что на приеме Дженсена не увидит, но готовился к нему тщательно. Неловко, непривычно было ему во фраке, и дурацкая бабочка казалась смешной, но увидев, что гости в большинстве своем одеты так же, и многие уже веселы и пьяны он немного успокоился. Бродил среди гостей с бокалом вина, делая вид, что ищет Джеффа, но на самом деле высматривал вовсе не его. Почувствовал сзади чужое близкое присутствие, резко обернулся – ему холодно кланялся Цезарь. Джаред задумался мимолетно, как тому удается сохранять на лице презрительное высокомерное выражение, даже кланяясь, Цезарь меж тем спрашивал: – Ищете кого-то? Джаред рассмеялся коротко, весело-зло отрезал: – Не тебя, приятель. Отвали. Отвернулся и выпил одним глотком вино. Чертов шпион. Липкий, подозрительный, только и ждет... как там Дженсен говорил? Только и ждет повода, чтобы уничтожить Дженсена, и повода ему давать никак нельзя. Нельзя было грубить. Или похуй? Действительно, шансы подкупить Цезаря равны были нулю, так что вежлив Джаред, или нет, какая разница. Джаред, не давая себе больше времени на раздумья, двинулся через толпу к воротам, но далеко уйти не успел, его перехватил Джефф, рявкнул прямо в ухо, обдав запахом виски и табака: – Джей! Обнял, захохотал, и потащил, не выпуская из объятий, куда-то в середину площадки, крича: – Сейчас мы покажем этим занудам, как может быть весело! Эта способность Джеффа заряжать всех вокруг безудержным весельем всегда удивляла Джареда, вот и сейчас обычная чинная вечеринка превращалась в нечто иное. И оргией не назовешь, но на грани фола – вот выпала в бассейн, визжа и хохоча, дама в роскошном платье, за ней, поспешно отбросив пиджак, нырнул какой-то господин, вот танцуют румбу приличный с виду сеньор, и чуть ли не трахает на глазах у всех полураздетую партнершу, а Джефф смеется и говорит почти трезво ему на ухо: – Здесь немного горячее, правда, гринго? Взрывы салюта в быстро темнеющем небе расцветали пышными ослепительными цветами, перекрывая хохот толпы и визг оркестра, и жара и безумие как будто нарастали. Толпа заводилась, выплясывая и подпевая, потные, красные, ржущие и жрущие – Джаред смотрел на них и стремительно трезвел. Джеффа унесло в центр залы, он отплясывал там, словно приводя в движение всю эту дикую музыку и толпу. Джаред отступил на открытую опустевшую террасу, мельком глянул на заполненный перед домом пятачок и вошел в холл. Зачем-то поднялся в «свою» гостевую, на ходу лениво сдергивая бабочку, он помнил, что видел там в шкафу шорты и майку, и собирался избавиться от ненавистного фрака. Переодеться и тихонько удрать в пляжный домик. Он почти не удивился, обнаружив в комнате Дженсена. Тот сидел, забравшись с ногами в кресло, и читал книгу. При виде Джареда книгу отложил и поднялся. Джаред протрезвел окончательно, и отступил назад к двери. Отступил и... потянулся к замку. Щелчок закрывающейся двери прозвучал неожиданно громко, Дженсен вздрогнул, но продолжал на него смотреть невыносимо прямо, так, что хотелось попросить перестать, и Джаред не выдержал: – Не смотри так. Дженсен двинулся вперед, навстречу ему, медленно-медленно, не спуская глаз с Джареда, глаза у него казались огромными и темными. – Как «так»? И почему «не смотри»? – Дженсен. Тебе нельзя здесь... – Зачем же ты закрыл дверь? Действительно, зачем? Если бы он знал ответ! – Дженсен, не надо. – Что «не надо»? Дженсен был уже рядом, в двух шагах, остановился, глаза с расширенными зрачками, как колодцы утягивали, и он будто дрожал – натянут, как струна, испуган до ужаса, но упрям, ох как упрям. Все равно пойдет дальше, пойдет наперекор всему, и от этого страшно было Джареду, и страшно, и сладко замирало сердце. Дженсен очень серьезно сказал: – Ты не такой как Джефф. – Я... Джаред не успел ничего больше сделать, Дженсен был уже рядом, совсем рядом, накинулся на него, схватил за голову, притянул, поцеловал, жарко, нетерпеливо. От неожиданности Джаред отпрянул, но в следующую секунду уже обнимал Дженсена, и охотно отвечал на поцелуи, его быстро затягивало в безумие, и это было так хорошо! Именно так он себе и представлял Дженсена, на ощупь, на вкус, запах – да, совершенно так! Последняя здравая мысль шевельнулась, когда услышал за дверью осторожные шаги, но Дженсен молча и решительно потянул его за собой к кровати. Потом было вовсе не до чего, Дженсен, нетерпеливый, дрожащий, какой-то совершенно отчаянный, целовал его, ласкал так головокружительно умело, так хорошо, что плевать было на осторожность. Затем Джаред вел, размазав Дженсена по кровати, целовал нежно и осторожно, всего, с головы до ног, не пропуская ни сантиметра кожи, не обращая внимания на нетерпеливый сорванный шепот: «Ну скорее, пожалуйста, пожалуйста, ну, не могу больше!» – нет, хотелось сделать все медленно. И сперва было осторожно и медленно, а потом сорвалось в безумную схватку, и, кажется, они были совсем неосторожны в конце, когда кончали, а потом Дженсен сидел на кровати скрестив ноги, и смотрел на него неотрывно, и Джареду не нужны были слова, ничего – хватало ясного света в глазах Дженсена, его улыбки, освобожденной и немного грустной. И приходило осознание – они перешли черту, и если Джефф узнает им несдобровать. Видимо, эти мысли так ясно читались на лице Джареда, что Дженсен потускнел, и будто опомнился, оглянулся неловко и потянулся к рубашке, но Джаред остановил его, схватил за руку, удержал. Дженсен опустил голову, потом снова посмотрел, как умел только он, смело, и удивительно прямо и открыто, сказал сдержанно: – У меня никогда не было нормально. Вообще ни с кем до Джеффа не было. Я хотел... хоть раз. Чтобы понять. Я... ты мне ничего не должен, просто... ладно. Я пойду, хорошо? Высвободился, и принялся одеваться, а Джаред не знал, что сказать, так сковало горло, и, кажется, он начинал чувствовать что-то вроде ненависти к Джеффу. И... стыда? За себя. Дженсен ведь почуял его страх, но он кое-чего не понял. Следовало объяснить. Джаред встал с кровати и подошел к Дженсену, тот выжидательно, отчужденно посмотрел, мол, чего? Джаред сказал: – Я боюсь не за себя. За тебя, Дженсен. Не хочу, чтобы с тобой случилась беда. Дженсен дернул плечом и отвел взгляд. Ответил сдержанно: – Она давно случилась, Джей. Ты опоздал со своими опасениями на три года. Джаред молча следил, как Дженсен одевался, тщательно расчесывался, придирчиво рассматривая себя в зеркало, как шел к двери, и прислушивался – есть там кто? Открыл дверь, выскользнул за нее и вдруг вернулся. Стоял на пороге, смотрел, и спросил вдруг с горечью: – Зачем ты его спас? *** Джаред не остался в гостевой комнате, уехал в пляжный домик, и долго не мог заснуть, в ушах все звенело горькое: «Зачем ты его спас?». И не один раз спас, если вспомнить. Ведь даже если вернуть прошлое, вернуть тот бар, где Джаред отбил руку с ножом, занесенную над спиной Джеффа, или когда он, рискуя карьерой, игнорируя приказ, разыскивал с вертолетчиками над джунглями катапультировавшегося Джеффа, и вопреки всему нашел, и чудом вытащил, или случай на охоте, и в небе сколько раз прикрывали друг друга… И если вернуть все назад, он бы сделал все так же, вот в чем было дело. И объяснить Дженсену это было невозможно. И себе тоже. *** Джефф снова пропал, неделя загула кончилась, но Джаред больше не был в одиночестве. Дженсен приходил почти каждый день, то приезжал на велосипеде, то даже пешком – подумаешь, полторы мили! – то приезжал на автомобиле, и Джаред ждал этих появлений и боялся. Они ругались, спорили, злились друг на друга: – Ты не можешь так рисковать! – Ты не понимаешь! – Что? – Что значит жить в аду. Я ненавижу его! Ненавижу, ненавижу! – Ты мстишь ему со мной? Так что ли? – Ты дурак! – Ну, куда уж мне, я тупой вояка. – Я так устал бороться. И я ничего не могу сделать. Я не могу уйти, теперь он говорит – когда Мэнди родит, он заставит ее рожать еще. И говорит, если я уйду – он убьет ее. И он убьет... Я хочу просто немного счастья. Разве я много прошу? – Дженсен, это нечестно. Как мне... он же мой друг. Дженсен вспыхивал, выкрикивал ругательства и пытался убежать, Джаред ловил его, и закрывал рот поцелуями, и Дженсен мгновенно отвечал – и все их споры заканчивались безудержным сексом, жарким, торопливым, приправленным страхом и адреналином, а иногда они просто болтали, ни о чем и обо всем. Джаред рассказывал о родительском ранчо в Техасе, Дженсен о том, как мечтал уехать в Америку учиться, они медленно, сладко целовались, и когда Дженсен уезжал, Джаред в эти минуты, первые после его отъезда, чувствовал невыносимую пустоту и некую все нарастающую напряженность. Будто кто-то большой и невидимый скручивал все сильнее пружину, она уже гудит, готовая лопнуть, все вокруг дрожит от напряжения, и вот-вот осыплется с треском весь окружающий мир, похожий декорациями на райский уголок, и не хватает только крошечного шага, чтобы все неминуемо рухнуло. *** Что послужило причиной взрыва? Отказ Джареда полететь с Джеффом в Каракос? Джефф приехал в пляжный домик неожиданно, утром. Джаред никого не ждал, и удивился, увидев его, испытал даже укол совести, но лететь отказался решительно – Дженсен уговорил его в эти выходные съездить в хижину. Ему ужасно хотелось посмотреть на домик Джареда, он даже придумал какую-то легенду для Джеффа, и был так убедителен, что Джаред поверил, что легенда прокатит. Но сейчас, глядя на улыбающегося как акула Джеффа знал точно – Дженсен наивный мечтатель, и обмануть ему никого не удалось. Но, тем не менее, Джаред отказался от любезно предложенной Джеффом лазейки. Это было бы предательством Дженсена. Да, наверное, путь в пропасть наметился именно тогда, когда Джаред твердо произнес, глядя в глаза Джеффу: – Нет, приятель. Прости, у меня другие планы. Джефф какое-то время сверлил его взглядом, с губ еще не сошла улыбка, но в глазах ясно читалось предупреждение. Джаред слишком хорошо знал Джеффа, знал как никто другой, но не отступил, и с этого мгновения он точно знал – отсчет пошел. На самом деле он устал не меньше Дженсена притворяться и лгать, и когда он сказал «нет» Джеффу, стало легче дышать. Почему он должен подчиняться чужим правилам, условностям, изворачиваться, подстраиваться? Хватит. Джефф усмехнулся, сказал негромко: – Понимаю. Маленькие слабости хуже наркоты, верно? Ладно. Может, стоило сказать о визите Джеффа Дженсену? И они не поехали бы в домик. Но Джаред знал, что Дженсен не откажется от своих планов. Дженсен мстил Джеффу как умел, как мог, отчаянно, бесстрашно, ему, возможно, хотелось, чтобы Джефф узнал о них, он будто подставлялся. Страшно ли было Джареду? Обидно ли, что его так своеобразно использовали? Как ни странно – нет. Слишком драгоценным был приз, который достался ему случайно, незаслуженно, и он не собирался упускать его. Использует? Пусть, он ведь чувствовал, что происходящее между ними совсем не похоже на глупую интрижку. Скорее, это было похоже на танец на лезвии ножа: страстный, неудержимый, пугающий. Чувствовал это и Дженсен, и будто отрывался – становился все более дерзким, улыбался провокационно, смотрел призывно, и откровенные их разговоры, хоть и полушутливые, все больше заставляли задумываться о будущем. – Ты используешь меня, парень. Но знаешь, я рад, что это именно я стал твоим оружием мести. – О, я подозревал, что ты рад до усрачки. Думаешь, мне все равно с кем трахаться? Лишь бы не с Джеффом? – Не так. Но любой другой лучше Джеффа. – Верно. Но ты не любой. Ты правда лучший. – Нет, Дженни, и ты поймешь это, когда у тебя будет возможность сравнить. – Не смей меня так называть! Проклятый Джефф! Скотина, это он придумал, теперь каждая шавка в его доме... Погоди. Когда будет возможность? Что ты имеешь в виду? Джаред тогда отвлек Дженсена самым простым способом, поцелуями, знал, что упрямец все равно об этом разговоре вспомнит, но пока он не готов был ответить прямо, что он имел в виду. Сейчас он чувствовал себя странно, как в свободном падении. Очень скоро ударишься о землю, и она вышибет из тебя весь дух, но пока это счастье, полет, чистый восторг! Они приехали в горы, по пути искупавшись в озере. Проголодавшись, готовили еду и смеялись, немного нервно, и так же нервно и страстно целовались, горело мясо на костре, а они снова трахались, снедаемые другим голодом, ненасытным, жестоким, сладким. Время снова стремительно закручивалось в тугую жесткую спираль, и зрение выхватывало отдельные фрагменты настоящего, выжигались на сетчатке и в памяти – голова Дженсена, запрокинутая назад так сильно, что кажется, он сейчас сломает шею, раскинутые руки бессильно скребут землю, закручивается, обугливаясь на шампуре кусок говядины, невыносимо пахнет гарью, копотью. Темнота южной ночи разом обрушивается на землю и слышно только тяжкое, быстрое дыхание и шепот: «Еще, Джаред, еще, пожалуйста, даааа...» Потом, отдышавшись, Джаред лежал на земле, на спешно брошенной одежде рядом с Дженсеном, они оба смотрели в затухающий костер, и слушали, как с тихим треском умирает огонь. Джаред ласково гладил Дженсена по обнаженной груди, ловя пальцами быстрый бешеный стук сердца, наклонясь к его лицу, поцеловал, спросил еле слышно, боясь спугнуть тишину: – О чем думаешь? Дженсен ответил не сразу, перехватил руку, легонько сжал, отпустил, сказал задумчиво: – Мне нет пути назад. Джаред мысленно согласился. Нет, как и у Джареда. – Да, – сказал он, – но тебе не нужно возвращаться. Дженсен повернул голову – они лежали так близко, что оказались нос к носу, близко-близко, смотрел со слабым удивлением. Джаред улыбнулся неуверенно: – Останься со мной. – Здесь? В хижине? – Неважно где. Со мной. Останешься? Джаред почему-то волновался, ожидая ответа, а Дженсен выпустил его руку, погладил ее, усмехнулся: – Так я уже с тобой. Или ты не видишь? Джаред тихонько рассмеялся, потом громче, напряжение отпускало его, глупость, какая глупость, ну что могут значить слова? Всего лишь несколько слов, и все по-другому. Весь мир изменился, пах по-другому, выглядел по-другому, и звучал тоже совсем иначе – ярко, живо, неистово. Джаред одним рывком навис над Дженсеном, удерживая вес тела на руках, заглядывая ему в глаза, тот улыбался смущенно и радостно, спросил снова: – Ты со мной? Правда же? Навсегда? Дженсен притянул его к себе за плечи, уложил на себя, обнял, складывая на него конечности, обвивая ими крепко, жадно, вздохнул: – Да. Неважно, как долго будет это «навсегда» – до утра, или до глубокой старости, хорошо бы подольше... *** Закончилось «навсегда» быстро, даже не утром – ночью, от пинка отлетела дверь, и в хижину ворвались люди. Не видно было кто – светили фонарями в лицо, Джареда успели ударить несколько раз, он кого-то сильно зацепил, потом его скрутили, а он все искал глазами Дженсена, вокруг дико плясали лучи фонарей, где же он? Вдруг луч выхватил лицо Дженсена, и Джаред прикипел взглядом – жив, испуган, но старается не показывать виду, поставили на колени, держат крепко, в полусогнутом положении, и держат его Рамон и Альбер, и от одного вида этих мордоворотов внутри все перевернулось, и Джаред зарычал: – Уберите свои грязные лапы от него! Из темноты выступил еще один человек, и Джаред уставился на него. Ну надо же, Джефф. Решил лично поприсутствовать при экзекуции. – А говорил, сам не убиваешь, – выплюнул Джаред, злобно сверля взглядом теперь уже бывшего друга. Джефф холодно посмотрел, процедил сквозь зубы: – Сам не убиваю, это верно. Сделал знак рукой, и на Джареда обрушились удары – двое держали за руки, еще двое били, пока не устали. Потом его швырнули на пол, и били уже ногами, сквозь шум в ушах Джаред слышал, как кричит Дженсен, и отчаянно молился, чтобы его не тронули. Пусть лучше его, Джареда убьют, его, конечно же, убьют, но как не хотелось верить, что Дженсен... И какие же они оба были дураки, бежать, надо было бежать, ведь знал, что так будет, и как же больно, когда ломают пальцы каблуком, и трещат ребра от ударов дубинки, и скорее бы все это кончилось. Джаред почти перестал соображать, настолько боль поглотила его, он не сразу заметил, как его перестали избивать, все тело было одним пульсирующим комком боли. Раскрыл один глаз, второй не удалось, заплыл – перед ним маячило лицо Джеффа. Джареда удерживали на коленях, повернув его лицо вверх, Джефф пнул его и приказал своим людям: – Держите крепко! Вот так! Пусть он увидит, что я сделаю с этой шлюхой. Джаред с ужасом смотрел, как Джефф подошел к Дженсену, бледному как смерть, замахнулся – в его руке блестело что-то, нож? Раздался крик Дженсена, Джаред рванулся вперед и отключился. *** В темноте нет ни ангелов, ни демонов, есть только боль, и у нее миллионы оттенков: острая, тонкая, пронзительная или тупая, глухая, нудная, серая и вспыхивающая мириадами искр, вгрызающаяся, или жидкая, как ртуть, проникающая в каждую клеточку, как отрава. Дженсен жил в этой боли безвременья, беспамятья, почти не жизни, лишь иногда выплывая на поверхность, и тогда была другая боль, гораздо острее. От нее сразу становилось трудно дышать, на глаза наворачивались слезы, Дженсен скручивался на кровати с несвежим сбитым бельем, крепко сжимая в руке солдатский медальон, сорванный с шеи Джареда, и вспоминал. Дженсен незаметно подобрал медальон, когда валялся в хижине на полу избитый, пока люди Джеффа выносили бесчувственного Джареда. Джефф уехал на той же машине, в которой увезли Джареда. Перед тем как выйти из хижины, Джефф присел возле Дженсена, поднял его голову за волосы, и проговорил ему в лицо: – Нравится трахаться? Отлично. Сейчас мои мальчики поработают за Джареда, думаю, они будут не хуже его. Тебе ведь нравится Рамон? А Ренни? Альбер? Потом тебя будут трахать круглые сутки, любой, кто пожелает твою пока аппетитную задницу, до самой смерти. И поверь, сдохнешь ты быстро, там, куда тебя отправят, не церемонятся со шлюхами. Оцепенение оставило Дженсена, он дернул головой, высвобождая волосы, проговорил с трудом: – Ненавижу. Как я тебя ненавижу! Джефф, ни слова больше не говоря, поднялся и вышел вон, и к Дженсену ухмыляясь, шагнул Рамон. Глаза Рамона горели предвкушением, он расстегнул ремень на толстом животе, и протянул гнусаво: – Ну что, шлюха. Пришло и мое время. Дженсен закрыл глаза, и отвернулся, и, наверное, заплакал бы, если бы мог. Но его снова охватило оцепенение потери. Джаред... Джаред. Жив ли он? Дженсен не помнил, как оказался в борделе, был измучен и затрахан до полусмерти, помнил только, как визгливо ругалась содержательница притона: - Мне нужны красивые мордашки! А это что? Лицо порезано, и вы его что, неделю трахали? Рамон поддерживал Дженсена, замотанного в окровавленную тряпицу, а Ренни махал на бандершу рукой: – Замолчи, Селина, тебе звонили насчет него, или забыла? – А, – Селина сбавила тон, схватила Дженсена за лицо, повертела, спросила деловито: – Сеньор не уточнил, для кого мне его держать? Для лучших клиентов? – Давай его всем подряд. И вот еще что, – он протянул ей пакет с белым порошком, – колоть это ему каждый день по два грамма. Все поняла? Потом его бросили в комнате, ставшей для него тюрьмой, заперли на ключ и оставили, наконец, одного, но ненадолго. Иногда Дженсен думал, что эта дурь, которую ему вкалывали, была чем-то вроде последнего подарка. Жестокого, убивающего, но подарка от Джеффа. Она спасала от безумия, не давала думать и вспоминать, Дженсен чувствовал боль телесную, от того, что с ним делали, но душа спала, и наверно, это было благо. Мигель, крашенный завитой тонкий юноша, появлявшийся в его комнате словно из ниоткуда, не был слишком разговорчив, и просто делал свое дело, вкалывая очередную дозу, от которой Дженсен уплывал. Он приходил, когда Дженсена оставляли клиенты, садился рядом на кровать, прозрачный как привидение, доставал шприц, и ласково улыбаясь, говорил: – Я не сделаю тебе больно. И правда, не делал. Он приносил забвение, это маленький недоангел Мигель, сладкий мальчик с глазами мадонны, и после его уколов легче было терпеть потных, вонючих, грубых мужиков с их садистскими наклонностями, он даже умел отключаться, представляя себе чудеса о спасении. Нет, не о своем, он и не надеялся спастись, он придумывал себе истории про Джареда. С той самой минуты, как они расстались, о нет, даже раньше. Пока Рамон трудился над ним, впихивая в него свой ненасытный хуй, и Дженсен послушно стонал, на самом деле он был не здесь, а в другой жизни. В ней Джаред не сомневался и не думал, они сбежали сразу после того приема, после первой их ночи, или чуть позже, после бурной ссоры и примирения на пляже, и тогда они успели убежать, и совсем не думали о сестре Дженсена, о шантаже. Время в историях все раскручивалось назад, к самой последней роковой черте, и даже тогда, когда их нашли, в его мечтаниях Джаред все равно спасся. Ренни и Рамон трахали его вдвоем, насаживали разъебанной задницей на соединенные вместе члены, и крякали от тесноты, а Дженсен представлял, как избитого, но живого Джареда нашли в карьере, пусть его найдет местный охотник, привезет его в тележке к своей матери, похожей на древнюю колдунью. Колдунья вымоет Джареда, вправит сломанные кости, перевяжет, будет трясти над ним бусами из костей, окуривать благовониями, бормотать молитвы, поить целебными травами... Еще один клиент, худой, с больным, отравленным взглядом, он жесток и ненасытен, бьет его все время, и если бы не дурь, Дженсен не вытерпел бы, но он не здесь, и снова представляет ведьму. Джаред еще нездоров, но уже сидит под навесом возле дома колдуньи и беседует с охотником, и такое счастье знать, что он жив. На его шее висит солдатский номерок, не двойной, одинарный и Дженсен знает почему – второй металлический квадратик спрятан у него, и помогает верить в чудо и жить. А вот братья Саливан, они всегда приходили вдвоем, такие же постоянные клиенты, как Рени и Рамон, но Рамон часто приходит еще и один, а эти всегда вместе. Они любили его трахать одновременно в рот и задницу, входя в раж, меняясь без конца, но они хотя бы не бьют, и натрахавшись, довольные, могут влить в него оставшееся вино, и накормить с рук, как собаку. Дженсен слизывал с их рук еду и представлял, как Джаред прощается в колдуньей и охотником, и колдунья сердится, но когда Джаред уходит, украдкой благословляет его в спину. В борделе самое активное время ночью, а самая тишина – ранее утро, до обеда, это время, когда приходит Мигель со своей дозой. Иногда ему приходилось поднимать Дженсена с пола, и перекладывать на грязную постель, прежде чем сделать инъекцию, но всегда, прежде чем накачать его дурью, он вынимал из щелястой стены спрятанный над изголовьем кровати железный квадратик и вкладывал Дженсену в руку. Дженсен благодарно смотрел на Мигеля, сжимал кисть, и снова представлял, или мечтал, или грезил – вот Джаред входит в бар, и встречает там Хосе, он тоже был там, в хижине, и тоже бил Джареда. Джаред заходит за Хосе в сортир, и через несколько минут выходит оттуда, уже без рубашки, в одной куртке, но если приглядеться, на ней тоже видны капли крови, и немного осталось на шее. До обеда вряд ли кто придет, и у Дженсена это время отдыха. Мигель тоже не торопился, рассматривал его сбитые в кровь колени, шрамы, ожоги, синяки, безобразный шрам на лице. Вздыхал тихонько и вынимал шприц. Дженсен чувствовал, что внутри все тряслось от предвкушения, он ждал, ждал этого, и от этого ему было страшно. Он впервые понял, что зависим, и еле слышно попросил: – Мигель. Помоги мне. Я не хочу. Он хотел, безумно хотел, его тело быстро привыкло, но он и боялся тоже, и Мигель снова вздохнул, и предложил: – Давай пополам? Дженсен рад был такому половинчатому решению, он боялся, что совсем без дури не выдержит всех ублюдков, которые захотят его трахнуть сегодня, а половиной дозы он хоть немного приглушит больное желание отравленной крови. Эффект от половины дозы был неожиданный. Вместо Джареда он увидел Джеффа. Хотел вырваться из видений, но не смог, и окончательно провалился в прошлое. Он узнал этот бар, и в душе поселилось тоскливое ожидание – сейчас сюда войдет Джефф. Они еще незнакомы, но Дженсен много слышал про героического земляка, и ему интересно посмотреть, как герой выглядит в жизни. Дженсен вспомнил себя, наивного, глупого, ему всего двадцать, и он думать не думал о мужчинах, он даже не представлял, что так бывает, что мужчина может хотеть мужчину. Ну, слышал краем уха, но он никогда в жизни эту роль не примерял на себя, и уж тем более на такого, как Джефф. Летчик вошел в бар и сразу занял столько пространства, что ощутимо стало тесно, он был огромный, широкий, улыбчивый, у него были яркие глаза и улыбка, и Дженсен, прежде чем выскользнуть из бара, стесненно вздохнул и подумал, что никогда ему не стать таким. Но уйти не удалось, этот удивительный летчик обратил на него внимание, и Дженсен глазом моргнуть не успел, как уже сидел в его компании, и очарованно слушал его рассказы, а потом... потом случилось странное. Новый неожиданный приятель предложил его подвести домой, и захмелевший Дженсен понял, что тут что-то не так, но согласился, ведь Джефф так свойски смеялся: «Подумаешь, что такого? Я подвезу тебя, мне нетрудно». Но в машине Дженсен оказался зажат на заднем сидении, распят под здоровенным, пахнущим виски и похотью мужиком и его накрыло паникой и ужасом, и отвращением. Непонятно, что остановило Джеффа, может, короткий мощный удар в челюсть, но Дженсена потом долго трясло, и он сразу протрезвел, но свидетелей поступка Джеффа не было, и со временем он решил, что ему показалось. Так было легче думать, о'кей. *** А через год Дженсен узнал, что они разорены, и увидел в гостиной своего дома Джеффа с такой многообещающей улыбкой, что мороз пошел по коже. Дженсен сразу оказался в осаде, со всех сторон его долбили сестры, отец, они как будто не слышали его, тупо твердили – ты должен это сделать. Что такого, Дженсен? Мэнди станет его женой, а еще он хочет заняться твоей судьбой, ты станешь его помощником, он поможет тебе с карьерой, он такой человек! Он герой, летчик, как ты можешь отказываться? Конечно, «герой» не говорил сестрам того, что рисовал перед Дженсеном, и у него язык не поворачивался озвучить угрозы Джеффа сестрам. Он надеялся до последнего, что этот кошмар как-то закончится, но давление все возрастало, Мэнди совершила попытку самоубийства. Дженсен видел, конечно, что по-настоящему убивать она себя не собиралась, какие-то царапины на руке, но после этого он сломался. В брачную ночь Джефф, выделивший ему комнату рядом со своей роскошной спальней, пришел к нему под утро. Явился через потайную дверь, связал спящего, и трахнул, жестко, без прелюдий, порвал, испачкал постель кровью, и все время, пока вбивался в него, говорил, почти не сбиваясь: – Ты теперь мой, детка. Моя собственность. Пока не надоешь, а потом вышвырну тебя, как тряпку. Ты очень сильно меня разозлил, мне пришлось постараться, и рискнуть репутацией, да всем! Чтобы получить тебя. И ты за это заплатишь, детка. А ведь все могло быть по-другому. Но скоро ты поймешь, я тебя научу слушаться беспрекословно, и, быть может, тогда ты получишь сладкого. Сквозь туман боли Дженсен видел в проеме потайной двери белую фигуру, а потом, когда через тря дня смог выползти наружу, понял, что сестру потерял, она с ненавистью и презрением смотрела на него. Они никогда больше не разговаривали, хоть и жили под одной крышей. Дженсену так больно было от этих воспоминаний, что он жалобно застонал, и его выкинуло в настоящее – он пришел в себя и огляделся. Увидел, что лежит в кровати мокрый как мышь, дрожащий, грязный, худой, проступают ребра сквозь кожу, колени содраны, все тело болит, но он все равно выдохнул счастливо и вдруг рассмеялся. От смеха болело в груди, слезы брызнули и близка была истерика, и казалось, он сейчас сойдет с ума. Он крепко сжал кулаки и знакомый нагретый металлический квадратик впился в ладонь. Дженсен выдохнул со стоном, и задышал ровнее, успокаиваясь. У Джеффа ничего не получилось. Как он ни старался, запугать и превратить Дженсена в бессловесную подстилку не вышло, и теперь он мстил, и пусть совсем немного, но Дженсену приятно было осознавать, что он, ослабленный, затраханный, дрожащий от подступающей ломки – сильнее Джеффа. Пусть даже ценою своей жизни он победил. Он вырвался от Джеффа. Еще было немного времени, судя по свету, падающему в окно, около двух часов, и Джаред... Можно помечтать. Джаред жив, он едет сюда. Он вышел из бара, где зарезал Хосе, и едет в грузовичке по пыльной дороге. Вокруг расстилаются поля, усатый водила из Техаса натужно кашляет, и рассказывает Джареду дорожные байки, от зноя плавится воздух и двоятся деревья вдалеке, а Джаред слушает, смотрит на струящуюся лентой дорогу, и думает, и Дженсену грезилось, он знает, о чем. *** Дни снова сжимались в тугую спираль, они все быстрее летели, заполненные ужасом и болью. Полдозы не спасали от боли, и не давали больше провалиться в другую реальность. Дженсен уставал все быстрее, таял, как свечка. Если его забывали покормить, он не вспоминал об этом, и спал все свободное время, он даже не заметил, что отвалились братья Саливаны, и худой садист, и еще некоторые, не заметил, потому что оставшиеся отнимали все его остатки сил, выпивали его до дна, досуха, как например, «верный» Рамон. Неутомимый, жадный, он приходил почти каждый день, ему плевать было на то, что Дженсен не мог уже самостоятельно встать в коленно-локтевую, он просто бросал его на пол, заставляя упереться в кровать и трахал, или кидал на живот и, придавливая всем весом, ебал, и сипел ему в ухо: – Нравится, шлюха? Патрон слишком нежничал с тобой, обращался как с наследным принцем. А ты кто? Тряпка, тварь, если бы он дал мне волю, я бы живо заставил тебя умолять о пощаде... Дженсен не спрашивал, почему же сейчас Рамону не удавалось вырвать из него просьбы о пощаде, ему все равно, да и сил нет. Кроме боли он ничего не испытывал, и даже ненависти нет к этому мяснику, и Дженсен знал отчего-то, что Рамона это страшно бесило, оттого он все ходил и ходил к нему, и даже немного схуднул, не так сильно висело его брюхо, и в глазах поселился лихорадочный, больной блеск. Рамон старался на славу, бормотал как заведенный «шлюха» вертел его в кровати, крутил, и Дженсен так устал, что хотел, чтобы скорее этот боров закончил, и вдруг взгляд его остановился на кинжале. Он висел в ножнах, закрепленный на ремнях на голом теле Рамона, и ручка за спиной – дотянуться можно. Рамон распялил его на кровати спиной вниз, подложив подушку, Дженсен лежал, выгнувшись дугой, но тут приподнялся на локте, и, дотянувшись до кинжала, осторожно вытянул его из ножен. Рамон так усердно втрахивался в него, что не заметил манипуляций Дженсена до последнего. Дженсен еще какое-то время прикидывал, куда воткнуть, размахнулся и всадил кинжал в горло. Рамон захрипел, отвалился, Дженсен спихнул его ногой с кровати, свернулся клубком, дрожа, уже не хватало дозы, и спазмами скручивало тело, бросало то в жар, то в холод. Он не слушал возню на полу и хрипы, ему было плевать, он снова уходил в грезы. Джаред уже в городе. Он нашел союзников, он идет сюда. Осталось совсем немного... Немного. Откуда-то издалека, как из другой вселенной доносились крики, выстрелы, визг бандерши, и очень знакомый голос все повторял с яростью: – Где он?! Говори, сука, убью. Дженсен улыбнулся, спазмы ненадолго отпустили, и тело немного расслабилось. Можно поспать до очередного клиента, никто не зайдет, пока Рамон тут, а он остается и до утра. И какие приятные фантазии. Голос... ему ведь послышался голос? Но в коридоре все стихло, и Дженсен забылся тяжелым сном. Оказалось, что-то случилось ночью с ним, как будто сломалось что-то, Дженсен никак не мог очнуться. Он снова провалился в прошлое, но оно отчего-то пересекалось с настоящим, и от этого было по-настоящему страшно. Сон во сне – он проснулся и увидел, что нет никакого Рамона, и даже крови на полу нет, на кровати немного, но это могла быть его кровь, и самое жуткое, в этом вонючем борделе на шатком стуле возле кровати сидел весь отутюженный, в идеальном костюме Джефф и смотрел на него, без улыбки, и пристально, жадно, не отрываясь. В руке у него была трость, а Дженсен сразу вспомнил, как однажды после очередной ссоры Джефф связал его и садистски ухмыляясь, впихивал в него серебряную круглую головку этой трости, и говорил ласково: «Я воткну эту штуку в тебя полностью, Дженни, до самого конца, если ты не прекратишь свои глупости...» – Нет, – прошептал Дженсен, делая попытки отползти на кровати от Джеффа, его накрывал холодный липкий ужас, – нет. Джефф никак не реагировал, как будто в самом деле был видением, смотрел неотрывно, и Дженсен вдруг понял, что такого Джеффа он не видел – это был какой-то другой Джефф, не прежний, не из прошлого. Да, одет щегольски, перчатки, костюм, трость, все дорогое, самое лучшее, но вот лицо... Он словно постарел на десять лет, и седины прибавилось, и глаза угрюмые, в них горит злость, ярость, отчаяние, и еще непроходимая тоска, и приговор, он читался в этом взгляде ясно, и отчетливо. Джефф как будто прощался, и Дженсену сразу стало легче. Прощается – это хорошо. Значит, сейчас уйдет, и сразу станет легче дышать. Значит, осталось совсем недолго, и не хочется, все равно не хочется умирать, но... он так устал бороться в одиночку, воображая, что Джаред придет на помощь, может быть и придет, а может быть, он давно гниет в карьере, и шакалы растащили его кости. Если так, то зачем жить? Дженсен так же неотрывно наблюдал за Джеффом, как за опасной гремучей змеей. Дженсен не ждал, что Джефф скажет хоть что-нибудь, эта молчаливая жуткая галлюцинация, но тот вдруг проговорил глухо: – Что же ты наделал, Дженсен. Что ты наделал... Дженсен закрыл глаза, и отчаянно пожелал, чтобы призрак исчез, ну пожалуйста. Его снова начало трясти, его скручивали спазмы, он пытался сдержать поскуливание, и крепко, до крови закусил губу, и все умолял кого-то – пусть он уйдет. Пожалуйста. Когда он снова открыл глаза Джеффа не было, зато подходили к кровати двое каких-то людей, и позади них стоял Цезарь с привычным брезгливым выражением на лице. Потом его подняли, и понесли куда-то, но это все уже не имело никакого значения, Дженсен выдохся, и даже если повезли убивать, ну и что. Он дремал-грезил всю дорогу, замотанный в одеяло, зажатый с двух сторон охранниками, откинув голову на сиденье. Видел, как Джаред громит и поджигает бордель, как выбегают оттуда полуодетые люди, кричат, визжат, кто-то стреляет, видел все это, и от воображаемой картинки на душе становилось тепло. Оказалось, не убивать. Его вымыли, обработали раны, отнесли на руках в комнату, в которой была только одна узкая кровать, тумбочка и икона с горящей лампадой, и дали что-то выпить, отчего он заснул. Дженсен понял, что находится в монастыре на другое утро – вокруг сновали монахи, и даже лекарь тут был в рясе. Ему давали лекарства, но почему-то становилось все хуже. В ту ночь, когда он убил Рамона, в нем действительно что-то надломилось. Он теперь проваливался в прошлое – в бордель, ему все казалось, что он там, и снова к нему приходят Саливаны, Хосе, Рамон, и прочие, он метался на кровати, хрипел, мычал, отбивался от рук монахинь, и сгорал от ломки так быстро, что чувствовал сам, как стремительно слабеет. Иногда морок отпускал, и он пробовал снова представлять Джареда, но больше не получалось. Его силы закончились, он больше не верил, что Джаред жив, и это убивало быстрее всего. Он бы мог еще бороться, но неоткуда было взять силы обманывать себя. Он еще иногда пробовал, сжимал ладонь с солдатским номерком, и, смаргивая слезы, представлял, что Джаред ищет его, и видел, как он подкарауливает и убивает Цезаря, и не останавливается – ищет. Ищет ли? Жив ли... Все труднее было оставаться на поверхности, он путал реальность с выдумкой, он так долго себя обманывал. Он не поверил своим глазам, когда увидел склонившуюся над кроватью Мэнди. Сестра? Откуда она здесь? Он смотрел на нее, и не мог понять – почему она плачет? Мэнди почему-то была стройная, без живота, наверное, это снова были шутки его воображения, и он не стал спрашивать, что с ней, просто любовался ею, такой красивой даже в черном, и больше всего грела ее нежность, она не источала больше ненависти. Он так привык к ее злобе, что сейчас было почти больно от счастья. Он даже смог спросить, получилось, хоть и шепотом: – Ты не сердишься больше? Мэнди снова залилась слезами, и проговорила торопливо, захлебываясь: – Нет, нет. Прости меня, Дженсен. Я все исправлю, я спасу тебя. Пожалуйста, только не умирай. Дженсен устало закрыл глаза, а когда открыл их, призрака сестры больше не было, но он был благодарен игре воображения за такой подарок. Если бы это было правдой... Нереально. Но после ее появления Дженсен все реже выпадал в реальность. Иногда смутно видел, что возле кровати стоят двое в монашеской одежде, и спорят о чем-то напряженно, ему давали лекарство, и он снова проваливался в темноту, и эти провалы были все чаще и длиннее. Однажды он проснулся, и по лучам, падающим в узкое окно кельи, понял, что сейчас ранее утро, и птицы пели радостно и легко, сладко, и в теле больше не жила боль – одна лишь сильнейшая слабость, повернуть голову к окну стоило неимоверных усилий, и мысли, ватные, ленивые, еле оформлялись. Дженсен попробовал шевельнуть рукой, и сразу почувствовал в ладони квадратик металла – ему захотелось улыбнуться, но сил не было. Отпускало все: усталость неимоверная, тоска, отчаяние – он допустил, наконец-то допустил до себя мысль – Джаред там. Он ждет его там, где свет, стоит за дверью, стоит и ждет. Хватит цепляться за эту тусклую жизнь, полную боли и жестоких воспоминаний. Нужно просто отпустить. Дженсен с трудом вздохнул, сердце билось все медленней, и легкие цепенели. Он выпростал с величайшим трудом руку с жетоном из-под одеяла и медленно вытянул ее над полом. Нужно было отпустить. Пропасть, от сжатого кулака до деревянного, потемневшего от времени пола целая пропасть, жизнь и смерть, свет и темнота, или наоборот, темнота и свет. Там будет свет? Или он упадет сейчас в вечный мрак? Дженсен медленно разжал кулак, распахнул его ладонью вверх, на ней тусклым серебром сверкнула бирка. Еще немного помедлив, перевернул кисть ладонью вниз. Заворожено наблюдал, как соскальзывает нагретый теплом тела кусок металла вниз, медленно-медленно, будто нехотя падает, переворачиваясь и пропадая из поля зрения, и осталось только дождаться глухого удара о пол и закрыть глаза, но пространство вокруг взорвалось грохотом, за которым тихое «дзиньк» потерялось. Дверь распахнулась и прямо перед ним, там, где упала бирка, на колени рухнул Джаред, схватил его за руку, позвал, руки его горячие, губы трясутся, в глазах ужас и он живой. Живой. Дженсен силился набрать воздух, но легкие закаменели, и не помогли его отчаянные усилия вздохнуть никак, в глазах темнело, он почти не видел Джареда, но чувствовал его руку, пытался пожать ее, выдохнул: – Джаред... Он хотел остаться, вернуться, хотел сказать: «Я ждал, знал, что ты придешь, я так ждал! Я люблю тебя, я так тебя люблю, Джаред, Джаред...» Но не мог, просто смотрел, стремительно наступала темнота, и каменные веки опустились сами, но он держал руку Джареда, цеплялся до последнего, пока не перестал ощущать хоть что либо. Последнее, самое яркое чувство, впечатление, счастье – мысль – Джаред жив. Дженсен не ошибся, Джаред на самом деле искал его, это все правда, не выдумка. И еще горькое сожаление, что не успел сказать, что они оба не успели... Как жаль. *** Джаред из Мексики уехал сразу после похорон. Не любил вспоминать, но оно само лезло в голову – небольшой холмик под деревом, недалеко от монастыря, рядом течет ручей, красивое тихое место, ему там будет хорошо, спокойно. Должен бы ощущать при этих воспоминаниях тихую грусть и сожаление, но каждый раз Джареда охватывала ярость, он не хотел признавать, не хотел верить, что вот так все должно было закончиться. Успел найти Дженсена в самый последний момент, успел подержать его за руку и ... все. Разве это справедливо, кода умирают молодые, любимые? Разве так можно? Нечестно, и больно, так больно от этого. Вся эта долгая погоня, поиск, куча трупов, и в конце одинокий холмик под деревом, и очень скоро не останется и его, как будто не было никогда Дженсена, яркого, упрямого, так отчаянно стремившегося к свободе, к любви, к счастью. И Джаред не смог его защитить, спасти, и вовсе не грело, что все, кто пришли тогда в хижину убиты, все, кроме Джеффа. Вспоминал с горьким недоумением все, что пережил, начиная с трагического расставания ночью в хижине, и в голове все билось – не успел, не успел... Ну как же так? Если бы не Дженсен – он не выжил бы. Только ради него полз с переломанными костями по дну проклятого карьера, ради него терпел адскую боль, и упорно полз вперед, пока не выбился из сил. Терпеливо выносил все манипуляции колдуньи, лечившей его, он не помнил, как оказался в ее хижине, потом рассказал ее сын Марко, подобравший его в карьере. Джаред так цеплялся за жизнь не из страха смерти, ему важно было узнать – что с Дженсеном. Не допускал мысли, что он мертв, не мог представить себе этого. Помнил смутно крик, но не верил – не мог Джефф взять и убить, он бы так легко не отпустил Дженсена. Эта мысль и пугала, и давала надежду, совсем маленькую, но все-таки надежду, и эта надежда сильнее всего помогала выжить, и еще он помнил очень хорошо последний разговор с Дженсеном, его грустное: «Мне нет пути назад». Сейчас это звучало почти как: «Я знаю, что мне конец, но оно того стоило». От этого перехватывало дыхание, и ныло, ныло сердце, и даже то, что Джаред предложил тогда: «Останься со мной, неважно где, в хижине, или еще где-то, просто со мной» – почти признался, не имело значения. Потому что Дженсена больше не было. Джаред не успел его спасти, успел только подержать за руку в последние мгновения жизни. И это было адски несправедливо. Все люди, что встречались ему на пути: Марко, его мать, Барк, зять Марка, певичка из бара, ковбой Колин из Техаса – они все помогали ему просто так, не ради денег, и даже обижаясь, когда он предлагал их – почему? Простая разгадка – они все, обычные люди, каждый со своими заботами, страхами менялись, когда смотрели на него, слушали его объяснения на ломаном языке, они будто заражались его надеждой, отчаянием, злостью – страстью. Глаза их менялись, будто что-то просыпалось в них, или они вспоминали то главное, ради чего вообще стоит жить, они становились близкими, понятными, и понимающими. И он сам, чем ближе был к цели, тем лучше понимал, что это доверие и готовность жертвовать ради чужого человека стоит дорогого, дороже денег, и потому неоплатно. Если бы не Барк и его друг Пабо, Джаред никогда бы не добрался до Цезаря – того самого прилизанного мафиози, управляющего в усадьбе Джеффа. Джаред не любил вспоминать высокомерного ублюдка, не помогало даже знание, что живым он не ушел, но до сих пор злило, что он виноват, он подставил Дженсена. Сперва Цезарь хорохорился, шипел, как змея, с кровью выплевывая злое: – Грязный, неблагодарный гаденыш. Он скоро подохнет, туда ему и дорога! Если бы я знал, что из-за него сеньор так изменится, я бы давно избавился от него! А теперь стало слишком поздно, он испортил нашего господина... Джаред добивался, что имел в виду Цезарь, но тот лишь ругался, непримиримо сверкал глазами, нес что-то невнятное про усадьбу, где больше не было веселых приемов и шумных застолий, про вереницу шлюх, неспособных справиться с пустым делом, которых приходилось потом закапывать, прятать трупы – испортил, сглазил, проклял Джеффа гадкий, неблагодарный мальчишка! Но потом, уже чувствуя, что умрет, не выпустит его Джаред, Цезарь начал рассказывать, и полилось из него то, что и не спрашивали. Зачем? Зачем он это говорил, признавался? Хотел облегчить душу? Между злых ругательств и признаний проскальзывала растерянность верного слуги, растерянность и вина, за то, что он не углядел, как дом превратился в пустой холодный склеп, и хозяин изменился настолько, что нельзя было отрицать – дело в Дженсене. Оказалось, Дженсен был душой, сердцем, радостью этого дома, и когда его не стало, дом пришел в запустение, и хозяин стал угрюмым, более прежнего жестоким и... несчастным. Неужели из-за этого своенравного мальчишки, которого Цезарь так презирал? Он все не верил, и еще страх владел им – Джаред видел, читал в душе Цезаря страх, вину, что это он виноват, не нужно было давать слушать Джеффу эти магнитофонные записи, где Дженсен рассказывал о своих планах, и признавался мечтательно и смущенно: «Кажется, я влюбился...» Не нужно было выслеживать, не нужно было делать так, чтобы Джефф не смог поступить иначе – при своих людях не мог он потерять авторитет, не мог не наказать. А потом жалел, но и изменить ничего не мог. И это Цезарь виноват, он сам, своими руками погубил своего господина, и простить себе не мог, и Джареду удивительно было узнать, что корит он себя из-за того, что повел Джеффа в хижину не одного, а с вооруженной толпой. – Сеньор бы простил его. Не сразу, но простил бы, и все было бы хорошо, как прежде, и я бы глаз не сводил с Дженсена, и все было бы хорошо... Разве я знал, что патрон так привяжется к нему? Это несправедливо... Джаред не знал, как реагировать на этого сумасшедшего, верного до печенок слугу, смотрел растерянно на Барка, на Пабо – разве может быть такое? Цезарь готов был уничтожить Дженсена, и все для этого сделал, а теперь переживал, что оказался плохим слугой, и все еще считал Дженсена чуть ли не вещью. Цезаря убивал без всякого удовлетворения, это было как тяжкая обязанность, а после они пошли по адресу, выбитому из управителя, но Дженсена в борделе не нашли. Джаред жалел, что поторопился с убийством, и думал, что Цезарь его обманул, и лишь гораздо позже узнал правду. *** А Джефф... Они встретились за день до смерти Дженсена. Джаред мог бы убить его, охрану Джеффа перебил, и никто бы ему не помешал, даже оружие в руках соперника, но посмотрел ему в глаза, стылые, мертвые, пустые, и решил – пусть живет. Ему теперь это лучшее наказание. Джефф спросил его тогда, в эту последнюю встречу. Видно было, его давно терзало это, и он не знал ответа, мучился, зверел, но не знал, и спросил у Джареда: – Что в тебе такого, чего не было во мне? Почему, Джаред? Почему ты? Джаред уходил уже, но тут остановился, развернулся к нему, и ответил: – Не знаю, Джефф. Ты хоть раз спрашивал у него сам? Чего он хочет, о чем мечтает? Нет? Может, в этом все дело? – Он крутил с тобой мне назло. Играл с огнем! – Вначале да. – А ... потом? Джефф выглядел больным, словно ждал смертельного удара, и Джареду было его не жаль. Он ответил спокойно: – А потом он решил, что любит. Я не знаю, правда это или нет, но это подарок, ради которого можно перевернуть мир. И ты проебал это. Ты был первый, ты мог бы стать всем для него, но ты решил, что обломать проще. И знаешь, на самом деле неважно, назло или нет он поступает, ты проиграл. Ты проиграл сразу, как решил сломать его, и неважно, что он чувствует ко мне. Если он захочет уйти, никто его не остановит, даже ты. – Почему ты не убьешь меня? – прилетело в спину, и Джаред снова повернулся к бывшему другу. Смотрел на него, и думал: «Что месть? Что это такое? Жажда наказать?» Что она дала Джеффу, если он стоит сейчас перед ним, опустошенный, с потухшим взглядом, и весь его вид кричит о несчастии. Месть двигала и Дженсеном, когда он пришел к нему впервые, обвиняя Джеффа, отчасти месть двигала и им самим, когда он искал Дженсена, и убивал всех, кто становился на его пути. Так почему сейчас ему не хочется убить Джеффа? Ведь это правильно. Или... или нет? Насилие рождает только насилие, месть рождает месть, бесконечный круг, и чтобы прервать его, нужно остановиться. Ради Дженсена. Ведь главное, что толкало его вперед, не дало сдохнуть в пустыне, заставляло искать и искать все-таки было другое. Пока шел к Дженсену, он понял очень важную вещь, главную, и сердце подсказывало – нужно торопиться, чтобы успеть сказать ее. А Джефф... Он наказал себя сам, так сильно, как никто не смог бы. – Зачем? – равнодушно сказал Джаред. – Ты уже мертв, Джефф. Джефф не возразил, не сказал ничего, не усмехнулся даже. Смотрел на Джареда с какой-то даже обидой, непониманием – растерянностью? И даже как будто обреченно, и у Джареда было внутреннее ощущение правильности сказанного. Да, так, верно. Он уже мертв. Джаред оставил его и ушел, лишь для того, чтобы поймать последний вздох Дженсена. Он просидел у постели Дженсена, оглушенный, не верящий еще долго, пока его не увели куда-то, монахи заставили его что-то выпить. Утром он безучастно наблюдал, как копают могилу, и все не верил, что это с ним происходит, что закончился многодневный марафон, и все это было зря. Дженсена больше не было. И ничего больше не имело значения. *** Гораздо позже, уже у себя дома, в любимом баре плечом к плечу с Гинтарой, бывшим своим напарником, он вспоминал некоторые детали, которые ускользнули тогда от его взгляда. Ему показалось, что он видел в монастыре Мэнди, кто-то же была эта дама в черном, с вуалью? Странно было, что она принимала участие в судьбе ненавистного брата. Или она переменила свое отношение, когда Дженсен впал в немилость? Загадки женской души. Еще закрытый гроб не выходил из памяти. Он понимал, конечно, монахи объяснили, по-своему, мол, он грешник, и не раскаялся, и бла-бла, они даже не могли его похоронить в стенах монастыря, щепетильные ублюдки, да и кому было любоваться на открытый гроб, свалили на телегу, заколотили, да и закопали поскорее. На похоронах были он, да трое монахов, двое выкопали яму, а третий прочитал наскоро молитву. От обиды сжимало горло, и наворачивались слезы на глаза – будто собаку закопали. Никому не нужен, никому нет дела. Прошло около года, и Джареда потянуло назад, в Мексику. Ему теперь казалось, что он где-то ошибся, что-то упустил. Он должен был снова побывать в монастыре. Может быть, ему станет немного легче, если он выговорится, хотя бы и над могилой. Не отпускало, грызло сожаление, боль, горечь, и что-то еще, что-то вроде глупой смешной надежды. По приезде в Мексику узнал, что Джефф убит, не прошло еще и месяца после убийства, а ранее могучий клан весь перегрызся за деньги и власть. Известию не удивился, и не обрадовался и не огорчился. Ему даже немного странно было, что он так равнодушен к судьбе бывшего друга, но печать обреченности он видел на его лице еще в последнюю встречу. Казалось, этому могучему человеку, жизнерадостному, бесстрашному, сильному, ублюдку и садисту не хочется жить, бороться, не любопытно, не весело больше. Как будто из него выдернули стержень. Не останавливаясь в Пуэрто-Вальярте, сразу поехал к монастырю, издали увидел просевший холмик, дерево, и судорожно сцепил зубы, неожиданно острой болью пронзило сердце. Он не торопясь вышел из машины. Садилось солнце, и с собой у него была бутылка крепкого виски, немного вяленого мяса, старое одеяло и нож, он сел в тени дерева, разложил перед собою еду, и прислонился к стволу. Кажется, он дома. – Ну здравствуй, Дженсен. Скучал по тебе... Он сидел в темноте, и разговаривал с Дженсеном, рассказывал, как жил без него, как скучал, со слабой улыбкой рассказывал про Гинтару, как тот ругал его, за то, что не вызывал его на подмогу. Рассказывал, как выглядит под крылом земля, как закругляется горизонт, какими перинами выглядят облака, когда летишь над ними – как пух, как хочется петь и кричать от восторга, и как его, Дженсена, не хватает. Как жить без него? Рассказывал про свой путь к нему с той ночи в хижине. Перечислял, кто помогал ему, обнимая бутылку, смотрел перед собой, и, хмурясь, говорил, растягивая слова: – В прошлый раз не сказал тебе... Но сейчас могу, хочу, чтобы ты знал. Я так виноват перед тобой. Должен был спасти! И не спас. Прости. И, знаешь... Я помню все. Как ты в пляжный домик приходил, как мы спорили, как целовались. И всегда буду помнить. Мне так не хватает... нет, не то хотел. Это да, но я... мне так жаль, что я не смог тебя спасти! Если б ты знал... Рычать охота. Орать. Если б помогло. Никак. Никак без тебя. Джефф, он спрашивал меня один раз – почему ты выбрал меня. И если бы... если бы ты выбрал кого-то другого, ну, знаешь, настоящего супермена - я... был бы рад, если бы ему удалось то, что я не сумел. Я был бы рад до смерти, просто потому, что ты жив. Плевать, что не со мной... Заснул незаметно для себя, неудобно свернувшись, и спал крепко и спокойно, как давно не спал, и не рвалось в груди сердце от отчаяния и беспомощности, как многие ночи подряд, когда он снова во сне безуспешно искал Дженсена, и не мог ему помочь. Проснулся хоть и с сушняком, но умиротворенный, и с удивлением обнаружил прямо перед собой монаха. Тот сидел на корточках перед ним, и терпеливо ждал, когда Джаред проснется. Увидев, что Джаред щурится на него, запустил руку за пазуху и вынул оттуда серый длинный конверт. – Это вам, – сказал он, – возьмите. Сердце забилось быстро, встревожено, Джаред растерянно посмотрел на монаха. – Вы уверены, что это мне? Я только сегодня... вчера приехал в Мексику. – Вам, – без тени сомнения ответил монах. Джаред взял письмо, заметив, что руки затряслись, попробовал успокоиться, но все больше приходил в волнение. Он разорвал конверт, и принялся читать. Почерк был незнакомый, и скоро ясно стало, что писала женщина. Джаред дочитал, все больше приходя в волнение. Вскочил, и ухватился за дерево – от резкого движения закружилась голова, а чертов монах был уже на полпути к монастырю, Джаред закричал, срывая голос: – Стойте! Остановитесь, умоляю вас! Подождите же! Он догнал монаха и схватил его за плечи, затряс: – Где? Скажите мне, где находится эта клиника? Вот... Тут написано. Эрто-Марисса. Где это? Монах пятился, вырывался, смотрел испуганно, все твердил: – Не знаю, пустите. Пустите меня, сеньор. И Джареда вдруг оставили силы, как будто все ушли на рывок за монахом. Он упал на колени, и уперся руками в землю, низко опустив голову, просто сидел и смотрел вниз, звезды кружились перед глазами, и в ушах бухала набатом кровь, а он все сидел и никак не мог осознать невероятное. Дженсен жив! Он жив, и все это время ждет его, и эта сука... Не могла написать! Сказать правду! Он же поверил! Почти поверил, засомневался лишь совсем недавно, когда невыносимой стала тоска, и он придумал себе – Дженсен жив. Монах опустился рядом с ним на колени, осторожно взял за плечо, позвал: – Сеньор. Я не знаю, где эта клиника, слышал только, что там лечат наркоманов. Пойдемте, может, наш настоятель подскажет вам дорогу. Сеньор, слышите меня? *** Клиника оказалась неприступной как Форт-Нокс, в самом глухом месте, в горах, и ему пришлось постараться, чтобы проникнуть внутрь. Если бы он не сохранил письмо, возможно, на территорию его бы не пустили, написавшая его Мэнди пропала, то ли скрывалась от многочисленных врагов мужа, то ли ее уже убили, но на связь с ней выйти было нельзя. А без ее разрешения попасть в клинику было нереально. Слава богу, у него сохранилось письмо. Джаред с одной стороны радовался таким препятствиям, это значило, что до Дженсена так легко ни Джефф, никто другой бы не добрался. Но и Джареду пришлось нелегко. А теперь он сидел на скамейке в небольшом парке, усаженном цветами, и нетерпеливо ждал появления Дженсена. Он не верил, что увидит его, и отчаянно надеялся, что увидит, ему было страшно, очень страшно, и от волнения он не мог усидеть на месте, он все смотрел в сторону больничных корпусов, и вздрогнул от неожиданности, когда за спиной раздалось тихое: – Привет, Джаред. Джаред подскочил на скамейке и круто развернулся. На траве, позади скамьи стоял Дженсен, и это точно был он. Похудевший, не так страшно, как год назад, но все еще недобравший веса до прежнего, уродливый шрам посветлел, зажил, не был таким красным, воспаленным, и глаза были настороженные, но ясные, без тумана, и... боже. Это правда был Дженсен. Живой. Джаред как во сне шагнул вперед, натолкнулся на дурацкое препятствие – скамейку, одним прыжком перелетел через нее и встал в шаге от него. Дженсен стоял бледный, и невольно потянул руку к щеке, видимо, хотел закрыть шрам, и от этого его движения, стеснительного, неподконтрольного что-то в душе разом перевернулось, и перед глазами все расплылось. Джаред перехватил руку Дженсена, поцеловал ладонь бережно и нежно, и тихонько прошептал: – Дженсен... Потом отпустил руку, и шагнул к Дженсену, притянул его к себе, прикоснулся губами к шраму, еще не веря своему счастью, и все крепче сжимая его в объятиях: – Не может этого... Ты! Не верил, даже когда письмо это прочитал. Господи, я же... Я похоронил тебя. Дженсен. Дженсен, Джен... Дженсен расслаблялся весь в его руках, будто оттаивал, обнял его за талию, прижался крепче, ответил обиженно-счастливо: – Так долго. Джаред... – Я не знал! – пылко ответил Джаред, разрываясь от желания и прижать к себе крепче и отодвинуть, чтобы насмотреться, убедиться – он, он! И жив. Взъярился, зарычал: – Почему она не сказала мне тогда?! – Нельзя было. Могли не поверить, если бы ты... И потом, она не уверена была, что получится, док говорил, что я слишком слаб, могу умереть. – Что это за хрень такая? – Особое лекарство. Замедляет все жизненные процессы, кажется, будто человек умер. Дженсен вздрогнул едва заметно, и прижался к нему крепче, будто тоже боялся, что вот отпустит, и Джаред исчезнет. Джаред плавился от счастья, но желание убить Мэнди не прошло. Хотя он и понимал ее мотивы. – Она думала, если ты выздоровеешь, Джефф снова... Джефф не отпустит тебя? – Да, – после паузы ответил Дженсен куда-то ему в плечо. Джаред знал в глубине души – Мэнди права. Он не оставил бы Дженсена в покое, никогда, выкрал бы его, держал в подвале на цепи, ломал бы его и мучил – этот сильный и умный вроде бы человек не знал одной малости – нельзя силой заставить любить. Он не понял сразу, что чувствует к Дженсену, а потом было уже не исправить. Он привык все брать легко, все само плыло ему в руки, и тут, когда он нашел то, что по-настоящему ему было нужно, не сумел измениться, действовал, как привык, силой, и все испортил. Он любил Дженсена, по-своему, сильно и страстно, и не смог простить, но и отпустить бы не смог. – Он умер, ты знаешь? – Да, – еще тише ответил Дженсен. Джаред отодвинул от себя Дженсена, чтобы посмотреть ему в лицо. Дженсен смотрел в ответ, как умел только он, заглядывая прямо в душу. Улыбался чуть-чуть, просто изогнул уголки губ и светился, как лампочку включили, сиял глазами, ямочками, счастливо, нежно, заалели щеки и губы, и немного уши, Джаред снова тихонько коснулся подушечками пальцев шрама на щеке и восхищенно выдохнул: – Ты такой... не бывает таких. Ты лучше всех. Я люблю тебя, знаешь? – Знаю, – сдержанно сияя, кивнул Дженсен, – понял, когда ты нашел меня в монастыре. Джаред улыбнулся и притянул его себе, на этот раз по-другому, жадно, сильно, впился поцелуем в мягкий рот, чуть не зарычал от страсти – так скучал, господи, как же он скучал! – трахнуть бы его прямо здесь, на траве, облизать всего, с ног до головы! И Дженсен, кажется, жаждал этого не меньше, постанывал, втирался в него, откровенно дрочил об него, отвечал на поцелуи жадно, кусался, и держал крепко-крепко, не позволял отодвинуться, и наверно, они бы трахнулись прямо здесь, если бы не окрик. Недовольный стоял невдалеке врач, и рядом с ним огромный санитар, своим видом разом охладивший пыл Джареда. После долгих препирательств им все-таки выделили отдельную палату, и они немедленно залезли в кровать. Джаред сызнова изучал все тело Дженсена, обводил языком и целовал, гладил все шрамы и метки, ласкал, вкладывая всю нерастраченную страсть и нежность в каждое движение. Он брал его осторожно, не слушая грязной ругани, требований, и криков: «Скорее, Джаред, не могу больше терпеть!». Джаред так соскучился и измаялся без него, что теперь показывал всю свою любовь, все, на что способен, и под конец, когда Дженсен лежал в его объятиях, казалось бы, довольный, сытый, изнеженный, Джаред вдруг увидел, как он украдкой утирает слезы. Испугался до тошноты: – Что? Дженсен, что случилось? Я сделал что-то не так? – Нет, все хорошо. Так хорошо, что даже страшно. Джаред понял сразу, и успокоил Дженсена: – Нет. Не бойся. Все будет теперь иначе. – Я не боюсь. Просто не верю еще. Вот я проснусь и... нет тебя. Джаред немедленно подгреб Дженсена к себе, сказал твердо: – Нет. Никогда. Ни за что. Дженсен засмеялся тихо, приникая к нему: – Тоже этого боишься? – Я... Да. Но я не собираюсь исчезать! Тебе придется привыкнуть к этой мысли. – Я привыкну. Обещаю. – Вот и хорошо. И ты тоже... не исчезай. Я не смогу больше. – Да. Конечно. Дженсен вскоре заснул, доверчиво положив голову ему на грудь, а Джаред так и не смог, все держал в объятиях свое сокровище, оберегая от всего мира, и зачем-то, совсем некстати вспоминал Джеффа. Без злобы, без ненависти, и даже с сожалением. Он вспоминал полный непонимания, растерянности, ярости взгляд Джеффа в последнюю их встречу и прямой вопрос: «Почему ты?» – и ответа не было, никогда его нет в вопросах любви, почему любят одного и не любят другого? Ему сделали подарок, дар совершенно бескорыстный, и Джаред, в общем-то, ничего не сделал для того, чтобы заслужить его. Дело даже не в том, что Джефф совершал ошибки, пытался подчинить себе Дженсена, то есть, и в этом тоже, но сколько людей живут в подчинении счастливо? И считают, что это самые главные признаки любви – ревность, чувство собственности, желание обладать любимым безраздельно. Но Дженсену было нужно другое, может быть, больше, может меньше – это не измерить, и не узнать. Джаред не был уверен, что сможет сделать его счастливым, и ему было немного страшно. И страшно за Дженсена – вынесет ли он этот мир снаружи клиники, от которого был так долго спрятан? Док говорил, что Дженсену потребуется еще лечение, и возможны срывы, и нужно будет еще много сделать, чтобы по-настоящему вернуться к нормальной жизни. Дженсен во сне вздрогнул, пробормотал: «Джей...» - и прижался к нему крепче, Джаред немедленно обнял его, погладил по спине: – Тшш, тихо. Я здесь. Дженсен расслабился, и задышал ровнее, Джаред тихонько поцеловал его в макушку, и постарался унять затопившую его волну нежности, от которой в глазах снова стало мокро. Повторил еще раз, скорее уже, для себя: – Успокойся. Все наладится, вот увидишь. Пока они вместе, пока они живы, все можно исправить, по крайней мере, есть на это надежда. конец апрель 2014