***
При первой встрече Какаши отметил про себя одну любопытную особенность: Саске всегда хмурится. Не то чтобы его это удивляло: после того, что увидел и пережил Учиха в своём возрасте даже странно, что его обошли стороной морщины и седина. Напротив, его лицо было светлым и безупречно ровным. За исключением этой глубокой складки на мальчишеском лбу, въевшейся в кожу будто старый рубец от тревожных мыслей. Даже в редкие мгновения спокойствия она уродливо пролегала аккурат между чёрных бровей. Например, когда Саске спал. В этом Какаши убедился в первую ночь их тренировок перед экзаменом на чуунина. Учиха отключился буквально сразу, как они устроились и легли в палатку. Разумеется, сам Какаши провёл очередную ночь в объятиях бессонницы. Он слушал глухую боль и думал о том, какие кошмары снятся парню напротив. Саске – запутавшийся. В нитях собственной одержимости местью и непреодолимом желании справедливости. Справедливо ли заставлять мальчишку видеть смерть своей семьи и гибель своего клана? Нет. Вот только смерть Итачи не вернёт ему всего, по чему он так тоскует, отчего он так хмурится и жжётся взглядом, Какаши это понимал. Какаши вообще был очень сообразительным, и оттого понимал ещё кое-что: нет смысла пытаться переубедить Саске. Точнее, смысл есть в другом. Убедить его, что та человекоподобная рептилия, жаждущая заполучить его к себе, не поможет ему свершить возмездие. А если даже и поможет, то ценой необратимых жертв. Хотя, в силу своей сообразительности, Какаши знал: жертвы – тоже часть судьбы шиноби. - Какаши, - услышал он за спиной во вторую ночь. Промычал, повернулся на другой бок. В темноте силуэт лишь предполагал очертания человека, выглядел хрупким и словно искусственным. Сперва ему показалось, что Саске всего лишь пробормотал его имя во сне, потому что тишина была чересчур продолжительной. - Я не могу проиграть, - слова донеслись как из-за каменной стены. Саске натянул покрывало на плечи и отвернулся. Прошло не меньше минуты, прежде чем джонин негромко озвучил итог недавних мыслей: - Цель не всегда оправдывает средства. Спящий силуэт не ответил. Какаши подумал, что сегодня невероятно душно, а, значит, завтра будет гроза. Хотелось верить, что воздух густой из-за этого. Перед самым рассветом он услышал раскатистый гром.***
Никакие погодные условия не могут заставить ниндзя отказаться от выполнения миссии. Эта тренировка – миссия длиной в месяц для них обоих, и результат обязан себя оправдать. Стальные тучи угрожающе опускались всё ниже. Лицо Саске от этого казалось неестественно тёмным, как будто на неудачной чёрно-белой фотографии. Он двигался резко, но исключительно изящно - просто так получалось само собой. - Соберись, мы не на танцах! Шум дождя заглушал отдельные звуки, но по интонации было понятно, чего именно хочет Какаши. Саске всё ещё недостаточно быстр, это необходимо исправить. Торопись, или поплатишься жизнью, - ещё одно золотое правило. Взгляд его тяжёлый как набухшее грозовое небо, разве что только гораздо темней. Саске злится, и это прекрасно. Какаши ускользал от каждого удара, блокировал попытки напасть, изредка фокусировался прямо перед собой и видел, как бьются косые капли о чужую рельефную подошву. Вспышки сверху были ослепительными. Боль вторила им в унисон, беспощадно рассекая голову лезвием Райкири. Саске коротко и часто задышал, глянул исподлобья и снова ринулся вперёд. Какаши одним движением перехватил его, заломил за спину руки. Он наклонился, острое колено упёрлось в упругую голень. Какаши был очень близко, видел, как ходят по челюсти желваки: Саске стискивал от боли зубы. - Ещё раз повторю: сосредоточься, - он чертовски хотел вложить в эти действия и слова всю серьёзность и строгость, присущие учителю. Получилось у него или нет, он не понял. Мешал окружающий гул. И ещё он не понял, как случилось так, что он позволил себя провести. За какой-то осколок секунды Саске вытянул белоснежную шею и подался вперёд. Тепло чужих губ обожгло через стену воды, через проклятую ткань маски, и всё рухнуло в один миг. В следующий – в ушах зазвенело от боли. Удар локтем пришёлся прямо в солнечное сплетение, Саске вырвался и припечатал его к твёрдой земле. «Он поймал меня?..» - пронеслось на самой окраине сознания. Торопись - или поплатишься. Его лицо всё ещё было тёмным. Снизу оно казалось ещё и пустым, только неприятная, страшная улыбка расцвела на губах. - Ну что, в этот раз цель средства оправдала? – голос очень низкий, слова рухнули на лицо Какаши вместе с потоком колючей воды. В это было сложно поверить. Ещё сложнее было поверить в то, что это было приятно. - Ещё бы, - он мгновенно стащил ученика за лодыжки, поднялся одним движением и снова крепко его скрутил. Саске зажмурился. - Попробуй целовать всех противников, - зашипел Какаши над ухом. – Уверен, тогда ты выиграешь. Какаши, в общем, был сообразительным. Но существуют вещи, пониманию не поддающиеся. К вечеру дождь перестал.***
Они продолжили тренировку, и это было так естественно. Как будто Саске и в самом деле применил какую-то будничную технику, дзюцу собственного изобретения, а Какаши просто не ожидал. Ему очень хотелось думать так. Перед сном даже состоялся недолгий диалог, подвели итоги дня, обсудили, на что стоит приложить максимум усилий. Об инциденте не было ни слова. Что, если это и не инцидент, в общем-то? Что, если Какаши настолько измотан, что пытается отвлечься, превращая глупую случайность во что-то непростительно особенное? Должно быть, так оно и есть. Интересно, что бы на этот счёт сказал Минато? Долгий шорох донёсся из-за спины, наверное, Саске проснулся сходить в туалет. Через полминуты всё стихло. И тёплая рука легла поперёк груди Какаши, пальцы скромно стиснули майку. Нос, уткнувшийся в район седьмого позвонка, по ощущениям казался ледяным. - Холодно, - буркнул Саске в шею, и пошёл разряд. – Ты даже спишь в маске? Какаши молчал. Он думал, но мысли разлетались как лепестки сакуры по ветру в начале марта. Он видел их во тьме, но не мог поймать. Какаши накрыл ладонью его руку. Чуть сжать шероховатые пальцы, тактично убрать руку со своей груди и отвести назад. Вместо этого Какаши обвил запястье, двинулся вверх и позволил чужой ладони коснуться открытого подбородка. Позволил своим губам коснуться чужой ладони, поцеловать подушечку большого пальца. Дыхание у затылка прервалось, возобновилось с двойной частотой. Саске несмело дотронулся до острой скулы, провел по спинке носа указательным пальцем, очертил контур губ. И застыл. Какаши понял: этого достаточно. Он вернул руку обратно на грудь и пропустил пальцы между чужими пальцами. Совсем скоро Саске расслабился, и Какаши пришёл к выводу: уснул. Это принесло ему немыслимое облегчение. Этой ночью, прежде, чем впервые за долгое время уснуть, он сделал ещё один очень приятный вывод: пугало живое.***
За последующую неделю Какаши приобрёл ещё одну пагубную привычку, гораздо более разрушительную, как он считал. Он привык засыпать не один. Они ежедневно тренировались до немого бессилия. Какаши видел, как техники становятся чётче, как зарождаются голубые искры на кончиках пальцев, как благодарная каменная стена поглощает злость и обиды вместе с потоком молний. Он чувствовал гордость, и это закономерно. Учитель гордится своим учеником. А ночью, в стеклянном безмолвии и безусловной тьме, Саске буднично льнул к нему со спины, обнимая и утыкаясь в плечо. Иногда засыпал немедленно, в другие дни всё так же привычно гладил его по лицу. - Ты очень красивый, - вот так просто сказал он в одну из ночей. От гения клана Учиха это было совсем не похоже на комплимент. Скорее, таким тоном можно было бы констатировать: «Миссия выполнена, Хокаге-сама». И отчего-то это казалось ещё более органичным. Об истинности этих слов Хатаке судить не решался. Саске не видел его лица, мог только угадывать контуры на ощупь. Это была та грань, которую Какаши не готов был перейти, по крайней мере, пока. Сенсей должен хранить свои секреты. Он обрадовался, что в эту минуту рука Саске лежала у него на ключице. Он не смог различить улыбку на остром, красивом лице.***
В другую ночь Какаши проснулся с насыщенным, неприятным чувством. Его охватила тревога, он попытался вскочить, а следом пришло осознание. Он лежал в несвойственной для своего обычного сна позе, прибитый тяжестью чужого тела к твёрдой поверхности, и смотрел на возвышающуюся над ним фигуру. Шея и плечи покрылись испариной. Саске сидел на нём недвижимо. Подумать только, ещё бы немного, и Какаши бы влепил ему в глаз кунай. Как он мог определить по очертаниям, Учиха был без футболки. Джонин приподнялся на локтях, вскидывая бёдра в характерном движении. Саске едва слышно охнул, немного скатился назад и ухватился за его колени. - И что дальше? – свой голос Какаши не узнал. Воздух гуще, чем перед грозой, и тёмный, точно меласса. В ней застряли те самые лепестки. Не сказать, что Какаши был специалистом в психологии и поведении людей. Это ещё называют слабым эмоциональным интеллектом. Зачастую ему было сложно угадать намерения своего собеседника, те или иные манеры, бывало, вводили в ступор, и что уж говорить про намёки. Их Какаши не различал совсем. Но в одном он был уверен точно: подобная ситуация экспертом быть не требует; нетрудно догадаться, что она лишена всякой двусмысленности. Когда посреди ночи на тебя присаживаются как на любимое кресло-футон и снимают одежду, значит, от тебя хотят вполне однозначных действий. Действовать он не спешил. Он считал себя серьёзным и крайне обстоятельным человеком, если положение того требовало. Здесь нужно было всё подробно обдумать, взвесить… И что дальше? Разве исход уже не предопределён? Мысли всё так же увязли в патоке. Ведомая чужой рукой ладонь легла на открытый торс. Саске напрягся, подался вперёд и напоролся мышцами на пальцы. Самурай, вершащий сэппуку. Вот только Какаши отнюдь не даймё. Какаши – солома в костюме ниндзя, и он окоченел на этом паршивом поле. Но его спасение, наконец, его настигло. Оно здесь – в тихих поцелуях, в кротком шёпоте, в мягких, покорных ласках. И в поцелуях снова. И снова. Какаши не мог назвать себя опытным любовником. Хорошим, чутким, щедрым - пожалуй. Он черпал все виды искусства со страниц в ярких переплётах Джирайи и никогда не робел перед их исполнением. Другой вопрос в том, что случай попадался нечасто. Просто… Просто ещё одна издержка его участи. Возжелать кого-то сердцем для такого шиноби как он почти табу. С учётом того, что сердце его – кусок высохших стеблей, почти немыслимо. Теперь сердце шевелилось. Клокотало за корсетом из рёбер, пропускало удар каждый раз, когда Саске склонялся ближе. Едва не остановилось, когда рука скользнула под резинку штанов. Этой ночью Какаши видел во тьме ту самую спину с идеальной выправкой и печать на белоснежной шее, пробовал губами и упивался. Чувствовал, как горит кожа под его ладонью и слышал, как мелодично, как звучно Саске кричит. А потом сам задыхался и падал беспредельно, бессовестно долго. И это всё тоже – закономерность.***
И ещё одной ночью, глядя на фото у изголовья своей кровати, Какаши думал: всё не просто закономерно, всё циклично. Всё возвращается на круги своя. Боль, например, тоже вернулась. Молодая ветвь потянулась из тени к проблескам и снова сошла во мрак. Пугало очнулось и упокоилось. Ввиду своей сообразительности, Какаши понимал: такова судьба шиноби. Он привык к боли, и к потерям тоже привык. Но это так страшно: понимать, что на этот раз он не был готов.