Black Veil

Леорио едва стоит. Мрамор ходит под ним ходуном, как при ставшей такой привычной корабельной качке. Только вот они уже месяц как не на корабле. За этот месяц Леорио так и не успел отвыкнуть от качки, зато успел спустить почти все накопления на дорогой, прошитый золотыми нитями чёрный фрак. Он не представляет, чем дальше платить за учёбу и на что снимать квартиру. Но это неважно. Нет никакого «дальше». Скоро не будет. А значит, можно тратить всё до гроша ради этого момента. Момента, когда по полу небольшой малолюдной часовни начинают отстукивать лакированные мужские туфли. Курапика шагает в окружении пяти или шести своих подчинённых. Леорио не смог бы припомнить ни имени, ни лица кого-либо из них, только то, как из-под их лоснящихся пиджаков при ходьбе то и дело выглядывает кобура пистолетов. Мафия. Леорио едва успевает поморщиться, как всё это становится неважно, когда он видит Курапику. На том — его обычный идеально выглаженный чёрный костюм, накрахмаленная белая рубашка и фата, что полупрозрачным кружевом падает до середины его спины сзади, дымкой скрывая мертвенно-бледное лицо спереди. Эта фата — хитросплетение тонких узоров — единственное свидетельство того, что сегодня у них свадьба. В полутьме тяжёлых сырых стен пляшут пламенеющие свечи. Они оставляют свой отблеск на множестве алых глаз, отчего те кажутся внезапно ожившими, наблюдающими. Сосуды с глазами племени Курута ровными рядами высятся над алтарём — там, откуда обычно смотрит лик Божий. Они — немые свидетели всего жизненного пути Курапики, его смысл, его достигнутая цель. От них удушливо несёт формалином. Леорио старается на них не смотреть. Теперь это легко — он не может оторвать взгляда от представшего перед ним Курапики. Как всегда, безупречен. Красив до крика, срывающего голос, красив, точно лебедь в полёте за секунду до неминуемого падения на острые скалы. Красив ровно до тех пор, пока не теряет стать, внезапно закашлявшись, и, весь согбенный, залезает рукой под фату и вытирает губы от крови. Но даже тогда — красив. В сотканной из пламени свечей тишине они повторяют выученные фразы. — Согласен взять тебя в законные мужья, Курапика. — Согласен любить тебя, Леорио. — В здравии и в болезни. — В богатстве и в бедности. — Пока… смерть не разлучит нас. — Смерть никогда не разлучит нас, — тихо говорит Курапика, и Леорио точно знает, что этих слов в клятве не было. Они не пригласили священника. Их брак — не перед законом, потому что Курапика давно по другую его сторону. И не перед Богом — потому что нет никакого Бога. В их системе координат Бог свою милость не проявил. Их брак — друг перед другом. И хотя мечтал об этом браке когда-то Леорио, настоял на церемонии именно Курапика. Чтобы что-то после себя оставить. И чтобы успеть побыть супругом любимого человека отведённое ему время. Оставшиеся ему пару дней. «Может, дольше, » — сказал он Леорио двумя ночами ранее. И Леорио мечтал бы ему поверить, мечтал бы игнорировать кровавые приступы кашля и обмороки, слепо убеждая себя, что Курапика продержится капельку дольше, что проклятое «Время императора» не высосало ещё все его силы. Но Леорио успел неплохо поладить с медициной. Теперь он видел каждый, даже самый маленький, симптом. Теперь он сам мог судить, сколько Курапике осталось. Теперь он ненавидел себя за эти знания. Предназначенные Леорио для спасения чужих родных и близких, они вновь ничего не могли сделать для того, кого любил он сам. Нервным движением Леорио поправляет любимые круглые очки и прочищает горло — какая несдержанность. Курапика смотрит на него с нечитаемым выражением лица. Он не улыбается — не улыбнулся ни разу с момента, как вошёл в часовню. И Леорио искренне не помнит, когда в последний раз видел его улыбку. Руки Леорио дрожат, когда он подзывает Гона к себе. Тот — в костюме, как полагается. В чёрном. А Киллуа — в белом. Подходят друг другу, как свет и тьма. «А мы?» — думает Леорио, неловкими пальцами подцепляя с ладошки Гона искристое платиновое кольцо. То, с какой грацией то же самое проделывает Курапика, пугает. Кажется, будто серебристый обод сам ложится в его тонкие пальцы, непривычно голые на правой руке. На них нет цепи — это Леорио только сейчас подмечает. Осторожно он оглаживает косточки на внешней стороне ладони Курапики перед тем, как уверенно нанизать кольцо на маленький безымянный палец. У него получается, хотя он не представляет, почему, ведь его руки так дрожат, весь он дрожит, и чудо, как легко при этой дрожи скользит обручальное кольцо на его собственный мозолистый палец. Холодный металл успевает поднять мурашки, что кружат по спине Леорио под едва слышную спокойную мелодию светлой грусти. Её выводит флейта стоящей поодаль Сенрицу. Впервые в жизни Леорио не становится от её музыки ни капельки легче. Напротив — с каждой нотой что-то трескается в груди всё ощутимее, добираясь до спины, пробивая насквозь. У Курапики тёплые пальцы. По мраморному полу проскальзывает змейка сквозняка, пугая языки свечей. Черная фата тревожно качается на золотых волосах. Она — венец траура. Под ней красными капельками крови покачиваются длинные серьги. Леорио знает, что можно, знает, что это единственное, что ему теперь осталось. Он поднимает полог чёрных кружев и откидывает его с лица Курапики. Смотрит в отливающие тёмно-красным глаза. Пристально. Чтобы запечатлеть в памяти. Наклоняется. Женихов целуют в губы. Покойников целуют в лоб. Леорио не делает ни того, ни другого. Где-то далеко отсюда шторм качает корабль. Переворачивает его, захлёстывает волнами. Безжалостная, неумолимая стихия. Колени Леорио непослушно подкашиваются, будто от удара. Брюки роскошного костюма трутся о вытоптанный пол. Очки со звоном летят вниз. Флейта затихает. Все молчат. Под жестокий аккомпанемент тишины наружу рвутся нескончаемым потоком хриплые всхлипы. Их подхватывает церковное эхо. Он не должен. Это праздник Курапики. Последнее светлое воспоминание. Надо бы сдержаться. Надо бы отыграть свою роль с достоинством и честью. Сжать зубы по-мужски. Он не м-о-ж-е-т. Внутри у него ничего не осталось. Дыра в груди — насквозь пустота. Пусто и черно. Всё отняли красные глаза, всё выжгли. А теперь — смотрят сверху вниз. Безнадёжно. Сочувственно. Под их тяжестью Леорио роняет лицо в ладони и рыдает.