Я пою сейчас, пока Рим в огне (прижмись губами ко мне)

Слезы на ее щеках еще не высохли, когда Алина оставляет тело на лесной земле и отдается связи, приковывающей ее к Дарклингу. Может потому, что хочет разделаться с ним, потребовать, чтобы он вернул ей Николая, или посмотреть, что он предложит, какую-нибудь наводку, как ей сделать это самой. А может, причина кроется в чем-то другом — в желании не сидеть в одиночестве. В стремлении увидеть своего врага таким же раздавленным и сломленным, как она сама. Когда она появляется, он лежит, рубашка отброшена в сторону, а одна рука перекинута через глаза. Даже таким, сломленным и скорбящим, он великолепен. И за это она его ненавидит. Комната вокруг него нечеткая, расплывается, как и обычно, но Алина узнает ее из тысячи. Ведь это ее покои. На миг она задерживается у своей кровати, возмущенная таким вторжением. Вся решимость, которую она несла с собой через связь, иссякает, и Алина не знает, что сказать. — Что тебе нужно, Алина? — Его голос сиплый от усталости, но ярость придает ему твердости. Сделать тебе больно. Лицезреть твои страдания. Услышать, как тебя покидает самообладание. Голос внезапно возвращается к ней, а в груди расцветает былая решимость. — Потребовать его назад. Верни мне Николая. — Мне стоило догадаться, — скалится он. — После всего, что она сделала для тебя, ты и словом о моей матери не обмолвишься. Алине хватает учтивости покраснеть, но на смену стыду мигом приходит гнев. — Не я заставила Багру спрыгнуть с того утеса, Дарклинг. Это все ты. Все происходит во мгновение ока. Он налетает на нее — не с Разрезом, руками. Комната приобретает четкость по мере того, как он утягивает Алину за собой и наваливается сверху, зажимая меж ног. Она не сопротивляется. Дарклинг не причинит ей вреда, не сможет. Не тогда, когда она такая, как сейчас — жалкий клочок чего-то живого. Он крепко ее держит, но на ее бледной коже не останется синяков, когда она вернется в свое тело. И это Алине тоже почти ненавистно. — Не произноси ее имя. Ты убила ее, — шипит он. Его пальцы смыкаются вокруг ее горла, большой палец ласкает изгиб шеи, а другие переплетаются с каскадом волос у нее на затылке. — Она умерла за тебя. — Она умерла из-за тебя, — огрызается Алина несмотря на то, что льнет навстречу его прикосновениям и презирает себя за это. — Мы вместе убили ее. Дарклинг рычит от ярости и кидается на нее. На секунду гнев в сердце Алины уступает место страху, облегчению, желанию. Он убьет меня. Но он целует, сталкивается с ней губами, как кремень со сталью… Хотя разве это не одно и то же? Порывистый, как вихрь, грозящий смести ее прочь. Его безжалостные зубы врезаются ей в губу, они — угроза, вызов и оружие одновременно. Алина отказывается сдаваться без боя, даже если преимущество не на ее стороне. И приоткрывает рот. Он стонет тихо, надсадно. Будь этот поцелуй взаправду, она бы покраснела из-за своей неопытности. Но это не по-настоящему, не до конца. Искусность тут ни к чему, все, что ей нужно — это гнев, ненависть и отчаяние, а после произошедшего сегодня этого у нее в избытке. Дарклинг тянет за ее кафтан, и Алина позволяет сорвать его с себя, дрожит, когда он отбрасывает лоскуты в стороны. Это все равно не реально, и та одежда, которая на самом деле надета на ней, цела. Он блуждает ладонями по ее телу, растирает груди, терзает кожу. У нее вырываются болезненные вздохи, но Алина не отталкивает его. Это та боль, которая приносит удовлетворение, та, что заставляет вспоминать о Николае, который назвал ее имя последний раз, о Багре, бросающейся с утеса. Год назад Алина бы покраснела от того, как сильно давит на живот свидетельство чужого возбуждения, но сейчас это приносит собой лишь новый трепет наслаждения и, возможно, немного заводит. Ей хочется увидеть, как он сломается. Ей хочется стать тому причиной. Она хватает его за плечо, чем, должно быть, застает врасплох, потому что Дарклинг не сопротивляется, когда она перекатывается через него и оказывается сверху. Потемневшие от желания и шока глаза встречаются с ее, стоит Алине отклониться и начать прослеживать поцелуями линию его скул. Она прижимается губами к каждому шраму, к каждому несовершенству, зачарованная его дыханием и тем, как он зарывается пальцами ей в волосы. По какой-то причине он не позволяет ей перейти к мускулистой груди, перехватывает ее руки. — Не надо, — предупреждает Дарклинг. — Что «не надо»? — Даже у нее в ушах собственный голос звучит хрипло. — Разве ты не этого хотел? Меня, устроившуюся у тебя между ног? Его разъяренные глаза сужаются, прочесть их невозможно. — Ты увидишь, чего я хочу, когда я тебя этого лишу, Алина Старкова. Она вздрагивает от того, как он произносит ее имя: захлебываясь ненавистью, вожделением, яростью. Прежде, чем она успевает хоть что-то сказать, он тянет ее на себя, и их губы снова встречаются. Это не так уж неожиданно: Дарклинг снова подминает ее под себя, также, как было, когда они только начали. В ответ Алина прикусывает его язык, в основном от злости, но он даже не вздрагивает. Неужто ей чудится тихий стон, рокочущий у него в горле? Она сплетается с ним языком, пытается побудить его снова издать этот звук, но Дарклинг отстраняется, лихорадочно целует ее шею, прихватывает зубами каждый раз, когда она предпринимает попытку вырваться. Чувствовать его грубые укусы — неописуемо; боль, удовольствие и жар пульсируют под кожей. Что тебе нужно, Алина? — спросил он; уж точно не это, она даже не помышляла, что именно. Но одно ей сейчас бесконечно очевидно — она хочет забыться. И Дарклинг — ее решение. Поэтому она не прекращает изворачиваться, тает от каждого неосторожного укуса, жадно подставляет шею. Она ждет, что он остановится на ее ключицах, но Дарклинг продолжает спускаться вниз, задерживается у ее грудей всего на секунду перед тем, как переместиться к ее пупку. Кровать проседает под его весом, он медленно пятится назад, отмечая губами гладкую кожу. Каждый из них приносит разряд тепла. Замешательство прокрадывается в голос Алины, даже когда она бьется от нахлынувших ощущений. — Что ты делаешь? Он не удостаивает ее ответом, молча покрывает кожу вдоль линии ее бедра покалывающими поцелуями. Алина неотрывно следит за ним, дышит прерывисто и неуверенно, когда он приближается к ее промежности. — Неудивительно, что ты пришла ко мне, — мурлычет он, и она не совсем понимает, что он имеет в виду. Его губы проходятся по внутренней стороне ее бедра. Алина прилагает все усилия, чтобы не ахать слишком часто. — Не шевелись, — велит он, посасывая ее кожу и вынуждая Алину извиваться сильнее. По позвоночнику пробегают мурашки. Он отпускает ее правую руку, оставляет неприкаянно лежать рядом, и вместо этого обхватывает бедро, удерживая на месте. Алина не может ничего поделать с тихими всхлипами, которые издает, с тем, как бурлит ее кровь. — Что ты делаешь? — повторяет она свой вопрос, с трудом переводя дыхание. Она никогда не рисовала себе это вот так; раньше Мал и его дружки ухахатывались с двусмысленных шуток, стоило им увидеть, как женщина встает на колени. Но Алина не задумывалась о том, что переменные могут поменяться местами. — То, что у меня получается лучше всего, — наконец отвечает Дарклинг, проводя губами по ее коже. — Заставляю тебя кричать. Он присползает, и ее бедра стремительно дергаются навстречу его горячим упругим губам, желая ощутить их на своей сладкой точке. Она едва не давится резким вздохом. Он опускает ее обратно, плашмя растопырив пальцы у нее на бедре. — Какая нетерпеливая, — поддевает он. Одного его дыхания достаточно, чтобы пустить по ее телу дрожь. — Прямо как в ночь нашей демонстрации. — В ту самую, когда я ушла от тебя к Малу, — цедит она. Рассудок до конца не отказал ей, так что Алина находит силы злиться, и удерживает себя, чтобы снова не качнуться вперед. Он тихонько рычит и царапает зубами набухший клитор, заставляя ее судорожно охнуть. Она не уверена, от боли или наслаждения, но определенно беззастенчиво. Как и ее желание, чтобы он сделал это снова. — Только не его имя. Не здесь, — командует он, прежде чем коснуться ее языком. Алина подавляет стон. — Твоему следопыту и испорченному принцу здесь не место. — Это не тебе решать. — Мне, раз стонешь ты подо мной. — Как будто его об этом просили. Как будто это не он лежит у нее между ног. — Неужто ты и здесь мне пожадничаешь? Такую сущую мелочь? — Можешь заставлять меня стонать, кричать, превратить в игрушку для утех, мне все равно, — отвечает Алина. — Я ничего тебе не уступлю. — Тогда как все это понять? В этом ты мне не отказываешь. — Ты спросил меня, что мне нужно. Что ж, вот тебе и ответ. Я хочу забыться, и ты мне с этим поможешь. — Забыть что? — Все. — Даже меня? — Его голос звенит. — Особенно тебя. — Нет, — отказывается он, и проникает языком ей внутрь. Разговор окончен. Алина двух слов связать не может, силится подавить вздохи, которые рвутся наружу. Она лежит на лесной земле, брошенная и сломленная, но в то же время она здесь, в эту минуту чувствует его язык внутри себя. Это похоже на ошибку. Это похоже на возвращение домой. — Стони, Алина. Покажи, как задыхаешься. Назови мое имя. — Он снова приникает к ней, шепчет в считанных миллиметрах от ее кожи. Берет ее ладонь, большим пальцем выводя круги на косточке запястья. Алина отдергивает ее, и кажется, он замечает вспышку вины, но отпускает ее. — Нет, — выдыхает она, и скользит рукой в его шелковые волосы, капризно требуя продолжить начатое. Отказ на отказ. Брать, а не уступать. Вцепляться, а не подталкивать. Никакой покорности, не отступаться, чего бы это ни стоило. Я ничего тебе не отдам. Все, что ты хочешь, тебе придется отобрать самому. Вот только она все-таки вскрикивает, когда пальцы Дарклинга оставляют ее бедро и ложатся на клитор. И он действительно заставляет ее забыться, когда лижет, целует, трахает языком. В животе у нее разливается тепло, она хватает ртом воздух и хнычет, из последних сил упирается пятками в матрас, впивается ногтями ему в голову. Она забывает о Дарклинге, и вместо этого вспоминает об Александре. Она постепенно достигает пика, а его имя льется с ее губ, как кровь по венам, неудержимое и безжалостное. Жар застилает все вокруг. Сияющее как свет, уродливое, как тени, наслаждение пробивается сквозь ее тело подобно войне. — Александр, — стонет она. — Александр, не останавливайся. Не останавливайся. Его дыхание почти неощутимо, когда он слышит, как его имя слетает на выдохе с ее губ. Но Алина улавливает его и радуется, что даже когда извивается, стонет и еле дышит, она еще не до конца утратила себя. Он не отрывается от нее до тех пор, пока Алина не разжимает ноги вокруг его головы, а ее пальцы не начинают немилосердно трепать черные волосы. Когда он приподнимается, у него на губах остается влага. Интересно, может ли кто-то войти сюда и увидеть, как они блестят? Александр хватает ее руку и, склонив голову, прижимается губами к запястью, где бьется пульс. Это мог бы быть поцелуй, нежная ласка двух любовников, если бы он не вонзился зубами в мягкую кожу. Вздох Алины мгновенно обращается рычанием, и она рывком дергает его на себя, царапает ему затылок. Их губы сминают друг друга, поцелуй скорее становится похожим на борьбу: он кусает ее губы, а она полосует ногтями ему спину до алых борозд. Любопытно, останутся ли следы? Все-таки это она покинула свое тело, а он более чем реален. — Санкта-Алина, — тягуче произносит он у ее скулы и отстраняется, чтобы поцеловать и укусить за шею. Может, это и сарказм, но в его словах различается и благоговение. Спаси меня, забери это, избавь от боли и желания. — Санкта-Алина. Как безгрешна ты и чиста. Одни твои стоны на вкус как спасение. Он пристраивается между ее ног, и она чувствует, как член упрямо и настойчиво упирается ей в живот. Это вовсе не спасение. Но это все, что ей нужно. — Какой нетерпеливый, — цитирует она его, а после снова переворачивает их обоих. Он плюхается спиной на перину с чересчур мягким возгласом. Алина отстраняется и дотягивается рукой, чтобы расстегнуть ему брюки, но Дарклинг ловит ее руку, останавливает. Гримаса недовольства тянет уголки его губ вниз, все еще припухших и влажных. Оторвать взгляд от них просто невозможно. — Я сверху. — Тогда я возвращаюсь к Малу. — Она стреляет глазами, подбивая уличить себя во лжи. — И справляйся дальше своими силами в гордом одиночестве. Вспышка страха, тоски. Алина знает, это слово ранит его, как ничто другое. Багра мертва, остались только они вдвоем. Свет и тьма, хаос и благоденствие. Она ставит ему ультиматум, но по большому счету, выбора у него нет. Он кривит губы, и это так же приятно, как если бы он сдался. Поэтому она наклоняется и целует его недовольный рот. На этот раз он не вмешивается, когда она рвет шнуровку и высвобождает его. Это акт наживы, а не щедрости, так что Алина не станет упрекать себя за слабый проблеск удовлетворения, даже если мизерными познаниями в этом деле обязана недвусмысленным шуточкам Зои и тайным сплетням Жени. Теперь пути назад нет. Он слегка подается бедрами вперед, стоит ей только дотронуться до его влажной головки и обхватить у основания ствол. У него больше контроля над собой, чем у нее, этому его научили годы тренировок. Но Александра выдают глаза, расширенные зрачки: ему хочется, чтобы она перестала изводить его. Алина не одергивает себя, не замирает, чтобы полюбоваться или вспыхнуть при виде его члена, даже когда в животе все бьется от неуверенности. Возможно, от него это не укрывается, потому что он кладет ладони ей на бедра и требовательно сжимает их, почти подгоняет ее. Способная ученица, нетерпеливый учитель. А затем она, прерывисто дыша, направляет член на свой вход и разом насаживается на всю его длину. Его пальцы сжимаются у нее на талии. Он заполняет ее, делает целой, даже когда не оставляет на ней живого места. Алина думала, что будет не больно, но ошибалась, и едва сдерживает жалобный всхлип. — Это пройдет, все не по-настоящему. Только не останавливайся, — просит он тихо, почти нежно. Почти. Но Алина подмечает кое-что в его голосе. Голод. Нетерпение. И отчасти самодовольство. Жаль, что она девственница, жаль, что не такая опытная, как он, но она враз укрощает эти мысли. Не время сомневаться в себе; Алина компенсирует свою неопытность, заставит его почувствовать себя краснеющей девицей. Она водит руками по его груди в такт собственным движениям — плавно, дразняще. Его ногти утопают у нее в коже. — Быстрее. — Нет. — Ее ладони взмывают вверх, чтобы сомкнуться у него на горле. Серые глаза почему-то темнеют, и Алина позволяет себе надавить сильнее. — Ты не сможешь убить меня, — хрипит он. Она не уверена, кого он пытается в этом убедить. — Знаю. Это завораживает: видеть его под собой, чувствовать, как подергивается кадык под ее пальцами, когда он сглатывает. Что это у него в глазах, страх? Неуверенность? Стыд? Нет. Она знает, он на это не способен. И все же… это нечто. Нечто такое, что она никогда за ним раньше не замечала. Нечто такое, что ей нравится. Его руки плывут от ее талии к грудям и накрывают их. Большими пальцами он задевает соски, чуть дразня. Будто легкий ветерок, Алина чувствует трепет внизу живота. А после — полноценный порыв, когда он стискивает ее груди. Желание клубится глубоко в животе, Алина не сдерживает стон. Возникшая на его лице улыбка посылает через нее импульс разочарования. Она быстро закаляется решимостью. Он пролил первую кровь, но когда она закончит с ним, то сотрет этот хитрый взгляд с его глаз. Алина скачет на нем, набирает темп неуклюжими толчками. Александр крепче сжимает пальцы — она тоже, и… вот оно. У него вырывается приглушенный вздох. Он борется за кислород. Все это — часть иллюзии. Даже ее тело не реально. Но то, как она душит его, кажется таковым, и то, как он хватает ртом воздух — тоже. Румянец у него на щеках проступил не от удовольствия, а от боли. И все равно Александр не отталкивает ее, а привлекает ближе. Алина тихо вскрикивает от удивления, он губами ловит этот звук. Замок ее рук на его шее ослабевает, но Алина даже не думает замедляться или полностью отпускать его. Теперь он двигается с ней в унисон, потеряв контроль и толкаясь бедрами навстречу ей в беспорядочном ритме. — Быстрее, Алина, еще. — Умоляй, — приказывает она ему в губы, хотя это почти мольба. Пружина у нее в животе закручивается все туже; ей хочется узнать, что будет, когда она лопнет. Ей хочется ускориться. — Нет. Алина отворачивается, ее ладони возвращаются ему на шею, а большой палец надавливает на кадык. — Умоляй. — Нет, — сипит он. Она полностью останавливается, даже несмотря на то, что сама чуть не плачет от отчаянного недостатка трения. — Умоляй, — велит она в последний раз. Его лицо багровеет от недостатка кислорода, но Алине прекрасно известно, что это лишь ответная реакция на иллюзию. Он держится молчаливо, непокорно. Его глаза чернеют одновременно от желания и гордости. Я устал от твоих игр, Алина. Тогда найди себе для них кого-нибудь другого, думает она. Раздражение и ярость клинком пронзают ее сердце. — Будь по-твоему, — шипит она, убирая руки с его шеи, и начинает отодвигаться в сторону. Он вцепляется ей в запястья еще до того, как она успевает соскочить с его длины. — Нет, — рычит он и увлекает ее обратно, спеша встретиться с ней губами, целуя до боли, кусая, зализывая. Легкие Алины горят, когда он вскидывает бедра вверх, входит в нее,с диким рвением стремясь ощутить ее вокруг себя. Александр скулит, когда она не поддается и упрямится. Она не пойдет у него на поводу. Святые не кланяются в ноги, они отвечают на молитвы, когда на то будет их воля. Она не уходит, но и не сдается. Только берет, берет, берет. — Алина, — низко стонет он. Он загнанно дышит, на щеках пышет румянец. Он берет ее руки и кладет себе на горло. Прямо как ошейник. — Солнечная королева, дорогая моя, равная мне. Она хочет дать себе волю. Хочет почувствовать, как растворяется. Как растворяется он. — Это все не по-настоящему, — переводя дыхание, велит она, положив руки ему на шею, бледные, как оленьи рога. — Так умоляй же. Алина так упивается его вымученными хрипами и гулкими стонами, что с трудом разбирает его слова: — Пожалуйста, Алина. Санкта-Алина. Пожалуйста, быстрее. И она внимает его просьбе. Все эти подначивания, раздражение и накопившееся желание тугими кольцами сворачиваются внизу живота. Ее «ахи» учащаются, а дыхание становится более сбивчивым. — Алина, — шепчет он. Она слышала, как он произносит ее имя много-много раз в самое разное время, но сейчас это ощущается как-то иначе. Есть что-то особенное в том, чтобы слышать его, когда она держит его за горло, и воздух со свистом покидает его легкие. Он смотрит на нее как на нечто новое, невиданное ранее. Большего ей и не надо. Она содрогается, рассыпается на тысячи частичек, сокращается вокруг него. Жар пульсирует в ее теле, отравляет вены. Это яд, который она с радостью приняла бы снова. — Мое имя, — тяжело дыша, выпаливает он и привлекает ее к себе так, что его губы ложатся на изгиб ее шеи. — Назови его, Алина. Умоляй, сказала бы она, если бы ее не трясло от второго оргазма за ночь. Если бы ее мысли не разлетелись от удовольствия, кипящего в ее крови. Вместо этого она повинуется: — Александр. Он вонзается зубами ей в кожу и кончает, впивается до крови туда, где бьется пульс. Она чувствует вибрацию у своей ключицы, когда он испускает этот звук — наполовину рычание, наполовину стон. Звериный. Чудовищный. Прекрасный. Ее. Она не останавливается, двигается на нем, шипит на ухо его имя. Когда эйфория от недавней разрядки в нем утихает, они замирают так на минуту — дешевая пародия на объятия влюбленных. А потом она соскальзывает с его длины с тихим влажным звуком. Устроившись на краю кровати и свесив ноги, Алина задумывается, считается ли это за первый раз. Задумывается, что останется от нее, как только она уйдет. Спиной она чувствует на себе его взгляд, блуждающий по ее лопаткам. Может, он думает о том же. Алина тянется пощупать шею, и не удивляется, когда не обнаруживает на ней следов его зубов. Клейма на ней не поставишь, только не так. — А жаль, — говорит Дарклинг. — Я бы на них посмотрел. Алина наклоняет голову и видит, что он наблюдает за ней полуприкрытыми глазами. — Ты уже оставил на мне свою метку, Дарклинг. — Как шустро ты переметнулась к этому имени. Тебе так проще, Алина Старкова? Думать, что ты кончила с Александром, а не с Дарклингом, который отнял у тебя твоего драгоценного принца? — щерится он. — Мне почти жаль огорчать тебя этой новостью, но это один и тот же человек. Дарклинг не дал мне ничего. Александр дал мне свое имя. — О, так ты поэтому умолял меня произнести именно «Александра»? Чтобы я думала о тебе и как о монстре, и как о человеке? — парирует она, выпустив иголки. Она больше не мышка; и кусается в ответ как волк. — Невозможно дурной характер для той, кого почитают как святую. — Его смех хриплый, дребезжащий. Как он так быстро переключается с гнева на шалости? Он тянется, отводит волосы с ее плеча, где должен быть шрам от укуса его ничевойи. Рубца от него тоже нет, кожа гладкая, без изъянов. Мысль о шраме возвращает ее в реальность. — Хочешь знать, что вижу я, когда ты вот так приходишь ко мне? — Нет, — говорит она. Мне пора возвращаться. Стыд пылает где-то глубоко в животе, ее так и подмывает смыться из этой комнаты, навсегда забыть о произошедшем. Но это означало бы, что ей придется вернуться на холодную лесную землю. А здесь так тепло; пальцы Дарклинга лежат у нее на плече, поигрывают с волосами. Он чуть ворочается и приподнимается на локте, но руки не убирает. Импульс облегчения пронизывает ее тело. — Раньше твои волосы были каштановыми. Густыми, как шоколад. Такой я видел тебя в ночь, когда ты сбежала от меня. — Он вдруг всецело завладевает ее вниманием, но она не произносит ни слова. Он продолжает: — Тогда ты была такой сильной. Сильной, но все равно мышкой. Никто бы не поверил, что та мелкая девчонка с каштановыми волосами сможет воссиять так ярко. Никто, кроме меня. Я верил в тебя, верил в то, что ты сможешь дать мне, если наденешь оленьи рога. — Его руки едва касаясь скользят над ее кожей, ногтями задевая позвоночник. Их движения бесцельны. У Алины пробегают мурашки. — «Верил». В прошедшем времени. — Да, в прошедшем. Я больше не верю в то, что я могу дать тебе, Алина Старкова. Я верю только в то, что могу забрать у тебя сам. — Его слова не знают жалости, но руки нежны, как перышко. — И теперь в мире не осталось никого, кто посмотрел бы на тебя и осмелился отрицать твою способность призывать солнце. У тебя белоснежные волосы, сейчас ты сама словно свет. Такой холодный, чистый, такой… — Святой? — подсказывает она с нотками сарказма в голосе. Он запускает ладонь в волосы у нее на затылке. — Непостижимый. Ослепительный. Мой. А после Александр тянет ее на себя. Она заваливается ему на колени. Он не выпускает ее волос. Алина хватает ртом воздух, когда он бесцеремонно поворачивает ее голову к себе. Там, в далеком лесу, ее руки сжимаются в кулаки. Она чуть не возвращается в свое тело, чуть не вырывается из тисков их связи. На мгновение Алина исчезает из жизни. Но потом видит в его глазах отчаяние, чувствует, как в попытке удержать он настойчивее наматывает на пальцы белоснежные пряди. — Останься. — Это и мольба, и приказ. — Моя сол-царица, моя санкта, не убегай от меня сегодня. Ты сделала это со мной, так исцели же теперь. — Мы сделали это друг с другом, — вполголоса бормочет она, ища ласки в грубом жесте его рук. — Тогда позволь и мне исцелить тебя. Нет, — ей почти удается воспроизвести это вслух. Она вырывается у него из рук, гадает, останутся ли пряди белых волос на его пальцах, когда она исчезнет. Задумывается, останется ли что-то после нее. Разочарование омрачает его лицо, заставляет стиснуть челюсти, но быстро улетучивается до того, как она успевает сказать хоть слово. Мал скоро найдет ее тело. Он позовет ее из постели, постели Дарклинга. Она это знает. Но до тех пор… Она слишком выбилась из сил, чтобы вернуться туда, где вокруг нее будет крутиться послушный Мал, ухаживать за ней, но бросит на ночь одну. Вместо этого она ляжет рядом с мужчиной, который не оставит ее в покое независимо от того, что, по его мнению, ей нужно. Она осторожничает, ложится поудобнее, не решается прикоснуться к нему, повернуться лицом, как не замечает и проблеска удивления в его глазах, облегченного трепета ресниц. Зато замечает, как он устраивается позади нее, рукой находит ее талию. И когда Александр Морозов утыкается носом ей в волосы, она даже не пытается отстраниться.