Daigaku-kagami

Явление II Не от мира сего Ночь — очень странное время суток. Казалось бы, ничего особенного в ней нет — просто солнце скрывается за горизонтом, уступая место таинственно поблескивающим на черно-синем бархате голубым огонькам. Ну что в этом такого? Но никто почему-то не называет загадочным или мистическим ясный полдень. Нет, все самые удивительные и невероятные вещи приписываются именно темному времени суток. Кстати, о «темном». Просто ли из-за отсутствия яркого света ближайшей звезды ночь часто определяют именно этим словом? Не кроется ли за этим что-то мистически-невероятное, не используется ли «темнота» в качестве показателя черной, грязной, изнаночной сути? «Темные делишки», «темный человек», «темная лошадка», «темные мысли»… и темная ночь. Не то чтобы очень неожиданная аналогия, но тут явно просматривается что-то, отражающее не просто отсутствие дневного света. Почему-то ночи приписываются магические свойства, все преступления совершаются именно ночью, все трагедии, если, конечно, они не слишком слезливы, — тогда время суток не важно, важен дождь или туман, если фантазия автора разыграется до таких аналогий, — также случаются почему-то именно в ночь. Заговоры, крупные убийства, встречи наркобаронов, ошибки и все — совершенно все, что хотелось бы скрыть, спрятать, затаить — происходит ночью. Днем это делают либо безумцы, либо гении, хотя разница между этими двумя характеристиками и размыта до крайности. Но мы-то к ним не относимся, верно? Потому-то и прячем все за таинственной темнотой ночи с ее дивными переливами и до странности сказочно-ностальгичным мерцанием с высоты. Ловино проснулся поздней ночью, плавно переходящей в раннее утро. Небо еще было затянуто тьмой с вкраплениями созвездий, какие редко можно вообще увидеть за огнями городских светил, даже тоненькой полоски солнца не мелькнуло на горизонте, но природа затихла, и город умолк в ожидании скорого чуда. Ловино не было до этого дела. Он проснулся в гордом одиночестве, бережно укрытый одеялом, и какое-то время слушал сопение брата на соседней кровати. В незанавешенное окно свободно проникали слабые лучики звезд, играючи забираясь под одеяло, вгрызались в беззащитное тело Ловино и звонко рассыпались искорками смеха. Ночь издевалась над ним своей мистической притягательностью, зыбкостью силуэтов, размытостью очертаний. Его голова все еще кружилась от количества выпитого, тело было расслаблено, а разум — поразительно чувственно восприимчив. Варгас сел на кровати, вглядываясь в полумрак комнаты. Братик спал на нерасправленной кровати, отвернувшись к стенке, в одежде. Это смутило Ловино, так что он, постоянно косясь на все еще пытающееся запугать его своим хохотом окно, приблизился к Феличиано, усаживаясь на край его кровати, и принялся аккуратно освобождать его от расстегнутого уже форменного пиджака. — Ве-е? — Феличиано, сонно повернув голову, воззрился затуманенными глазами на Ловино. — Братик?.. — Прости, — неловко улыбнулся тот, поспешно убирая руки и почему-то краснея. — Ты в порядке? — смахивая остатки сна, Феличиано сел, немного глупо улыбаясь брату. — В полном, — кивнул Ловино, избегая смотреть на него. — Ве? — младший удивленно приподнял брови. — Что тогда случилось? Ты был так напуган, что я не мог оставить тебя полночи. — Да ничего, — оглянувшись на заливающееся звездным хохотом окно, легко солгал Ловино. — Перебрал немного… — Вот как, — задумчиво протянул Феличиано, прикладывая палец к губам и тоже бросая взгляд на окно, что так интересовало его брата. — Ты дрожишь, — неожиданно выдал он, хмурясь. — Тут холодно, — уже более строгим тоном пояснил Ловино, кивнув на свое полуобнаженное тело, в свете ночных огней как будто сияющее изнутри голубоватыми искрами под прозрачной белой кожей. Феличиано чуть покраснел, отвел взгляд к стенке, а потом, приподнявшись, стащил с кровати покрывало, укутывая им любимого брата. Тот, слабо кивнув, завернулся плотнее, а Феличиано, не зная, чем себя занять, принялся медленно расстегивать пуговицы на рубашке. Когда ненужный кусок белой ткани отправился в недолгий полет до соседнего с кроватью стула, Феличиано обратил внимание на по-прежнему дрожащего Ловино. Он кутался все плотнее, но чем чаще его взгляд натыкался на окно, тем сильнее он дрожал, тем более нервно начинал оглядываться и тискать покрывало. Феличиано еще раз незаметно осмотрел окно и, не обнаружив на нем ничего, что могло бы так напугать Ловино, вновь вернулся к тому. — Может, все-таки расскажешь? — он невозмутимо залез под покрывало к брату, прижимаясь к его горячему плечу. — Ты заболел? — заботливая рука легла на лоб старшему, другая — самому Феличиано, проверяя температуру, но большой разницы у них не обнаружилось. — Братик? — не услышав на свои слова ровно никакой реакции, он устремил взгляд на Ловино. Тот сидел, уставившись в окно, и мелко вздрагивал от каждого шороха. За стеклом лишь мерно сияли звезды на ничем не затуманенном небе, да изредка слышно было, как ругается вставший с утра пораньше на обход территории Баш Цвингли. Робкие слова и прикосновения Феличиано, казалось, Ловино вообще не заметил, и тому пришлось хорошенько пихнуть его, чтобы он пришел в норму. — Ты чего? — вздрогнув всем телом, резко развернулся к нему Ловино. — Ты мне не доверяешь, братик? — вздохнув, серьезно спросил Феличиано. — С чего ты взял? — резко возмутился тот, недовольно сверкая глазами. — Тогда расскажи, что случилось. — Феличиано… — подняв глаза к потолку в молитвенном жесте, простонал Ловино. — Бра-а-атик, — опуская голову ему на плечо, жалобно попросил тот. — Ну, — Ловино вздохнул, смирившись со своей участью, и обнял брата за плечи. — Вечером после собрания в драмкружке я пошел в клуб. Ну, знаешь, тут неподалеку, где несовершеннолетних обслуживают? — дождавшись неуверенного кивка, он продолжил. — Я люблю иногда там посидеть, ты же знаешь… — Опять с Тони поссорился, — излишне безразличным голосом сделал вывод Феличиано, в душе ликуя. — Да-да, — раздраженно фыркнул Ловино, не заметив торжествующих интонаций. — Но этот ублюдок сам виноват, нечего было лапать меня у всех на глазах! Так вот, я пришел в этот клуб, заказал себе коктейль, посидел немного, — о том, что коктейлем был обычный виски с колой, он решил не упоминать. — Я бы и ушел через полчаса, но меня заметил один знакомый, угостил еще коктейлем, мы поболтали… Конечно, все было немного иначе. Ловино сидел за барной стойкой уже больше часа, выпивая один стакан за другим, и не обращал внимания на время и мир вокруг. Ему было тошно смотреть на самого себя, на свои чертовы принципы и сомнения. Он не мог позволить Антонио быть с ним — но не мог с ним не быть, не мог оставить мыслей о брате — но и думать о нем, когда Тони был рядом, тоже не мог. Эта двойственность в поведении, особенно по отношению к ни в чем не повинному Феличиано, раздражала, бесила, взывала страшную ненависть к себе. Он хотел разобраться, но, так как это получалось не самым лучшим образом, он просто приходил в клуб, напивался до беспамятства, а потом как-то оказывался в своей постели: раздетый, крепко укутанный и со странной дрожью в губах. Если он встречал того подозрительного человека, тот всегда угощал его, а потом оставлял с новой порцией странных таблеток на руках. И Варгас, к стыду своему, не мог их выкинуть, не мог отказаться. Они позволяли расслабиться, дарили какое-то всеобъемлющее чувство прощения, счастья, бесконечной любви. Он понимал себя, принимал себя, любил себя, впитывал в себя мир с жадностью губки, а потом готов был слиться с ним в едином порыве. Это чувство бесконечной любви продолжалось и продолжалось, иногда вызывая дикое желание наведаться то ли домой, то ли к Тони, чем Ловино и пользовался, бессовестно врываясь в темные объятия комнат. К тому времени эффект мог спокойно смениться на обратный, знаменуя окончание действия чудесного лекарства. Прошлый вечер не очень-то отличался от всех предыдущих. Ловино так же наслаждался своим виски, поглядывая на часы и отмечая, что сегодня его знакомый задерживается. Когда же тот пришел, неожиданно подкравшись к нему сзади, он выглядел куда более довольным, чем обычно. Он угостил Ловино дорогим виски и предложил «новый вкус» знакомых таблеток. Отказываться? Кивнув, Ловино выхватил драгоценный пакетик и тут же принял парочку новинок из него. — Потом он предложил потанцевать, — как ни в чем не бывало продолжил рассказывать Ловино, ничуть не смущаясь такого количества скрытой правды. — Ну, а я уже был немного пьян, поэтому согласился. Говорить, что сам, по прошествии почти часа, пустился дергаться под ритмичную клубную мелодию, он, конечно, тоже не собирался. О том, что его там, в толпе, лапали куда сильнее, чем это позволял себе обычно Каррьедо, — тоже. Незачем маленькому братцу знать всех тягот жизни, так ведь? — Мы еще посидели потом у барной стойки, выпили немного, — все тот же виски, да только количество выпитого в «немного» совсем не вписывалось. — А потом я пошел домой. Варгас действительно смог самостоятельно добраться до дома, чем ужасно гордился. Ему не потребовалась для этого помощь очередного жаждущего внимания типа из клуба, а это уже само по себе не могло не радовать. Мало ему было двоих невинно улыбающихся проблем на и без того нетрезвую голову. Первой мыслью было навестить Тони, извиниться за свое поведение… Но после «извиниться» эта мысль потеряла свою привлекательность, так что Ловино в гордом одиночестве прошествовал в свою комнату, невнятно матерясь на родном языке. — Я разделся, кинул вещи на стул… — На пол, — поправил Феличиано, скептически осматривая так и не убранные с пола сумку и пиджак. — Да какая разница? — огрызнулся Ловино. — Свет включать не стал, думал, ты спишь, — он, поджав губы, выразительно взглянул на брата. — Открыл шкаф, хотел повесить рубашку на место, и тут услышал какие-то странные звуки, знаешь, будто скребется кто-то. Ну, я сначала ничего не понял, — он сглотнул, вжимая голову в плечи, чем побудил Феличиано приподняться, внимательно вглядываясь в оливковые глаза. — Дверь открыл, посмотрел в коридоре — никого. Я же еще пьяный был, испугался чего-то, — нервно хихикнув, Ловино продолжил. — Захлопнул двери поскорее, резко развернулся к окну… Он еще раз дикими глазами посмотрел в окно, как будто надеясь снова увидеть там что-то, чтобы убедиться, что ему не показалось, что это действительно было. Ловино уже не скрывал свою дрожь, крепче кутаясь в покрывало. В возникшей паузе, и он готов был поклясться, слышно было, как сильно бьется его перегруженное сердце. — Братик, — почему-то прошептал Феличиано, рукой плавно проводя по мягким спутанным немного волосам. — В окне была девушка, Феличиано, — тем же шепотом ответил Ловино, низко опуская голову и закрывая глаза. — Я, конечно, был пьян, но не до такой же степени! Она висела прямо за стеклом. За стеклом на третьем этаже, понимаешь? В воздухе! — Ты хочешь сказать… — начал было Феличиано. — Я ничего не хочу сказать! — дрогнувшим голосом зашипел Ловино. — Но я не сошел с ума. Я ее точно видел. Она была там, понимаешь? — он судорожно впился пальцами в плечи брата и тряхнул его, цепляясь судорожно блестящим взглядом за его взволнованный взгляд. — Я верю тебе, — успокаивающе сказал Феличиано. — Верю, ты не сошел с ума. Но, братик… Девушки ведь не летают над землей просто так. — Не летают, — чуть успокоившись, кивнул Ловино, пока не понимая, к чему клонит младший. — Значит, это была не девушка. — Девушка! — раздраженно перебил он. — Опиши ее, — вздохнув, попросил Феличиано. — Цвет волос, глаз, во что она была одета. — Ну, — Ловино замялся и попытался унять дрожь, обнимая себя за плечи. — Она была очень бледная. Волосы светлые. Они еще так… развевались по ветру, как будто были совсем невесомые, знаешь? А глаза у нее были жуткие: я хоть и стоял на другом конце комнаты, все равно разглядел — настоящие синие омуты, огромные, страшные. На ней было платье, то ли белое, то ли голубое, я толком не понял. Она так зло на меня посмотрела, как будто убить хотела, а потом… — Потом?.. — Исчезла. — Просто исчезла? — переспросил Феличиано. — Да. — Тогда и сомневаться не приходится, — выдохнул он, нервно оглядываясь на зловещее окно. — Ты видел призрак. — Что за сказки? — нахмурился Ловино, недоверчиво глядя на брата. — Призраков не существует. — Значит, существуют! — Феличиано строго глянул на старшего, а затем резко прижался к его груди, обнимая руками за плечи. — Я верю тебе, это была не галлюцинация. Ты видел настоящего призрака, самого настоящего из всех… Поверь и ты мне, хорошо, братик? Девушки же просто так не летают, верно? — Феличиано, — обнимая брата в ответ, Ловино ткнулся носом в его мягкие волосы, вдыхая легкий аромат приятно проведенного вечера. — Почему ты вернулся так поздно? Знаешь, как я напугался? Я думал, она утащила тебя или еще что похуже! Я не знал, что мне делать, я… Как же я испугался, братик! — Прости меня, — прижимаясь губами к плечу, целуя его нежно и мягко, легко касаясь шеи и робко отступая, прошептал Феличиано, неровно вдыхая и выдыхая. — Я зашел к Людвигу после тренировки, он угостил меня… — Сосисками, я заметил, — кивнул Ловино, ничуть не стесняясь нежности брата, наоборот, подталкивая его к дальнейшим действиям ритмичными движениями рук по спине. — Все хорошо, просто не делай так больше, не заставляй меня волноваться. Сдержанно кивнув, Феличиано снова уткнулся в шею брату, неловко покрывая ее едва ощутимыми поцелуями. Ловино чуть откинул голову, обнажая тонкую кожу, открываясь и расслабленно выдыхая. Он легко подтянул Феличиано повыше, усаживая к себе на колени. Стоило только тому оторваться от изучения столь горячо любимой шеи, как губы его тут же были пойманы другими. Уверенный, но чрезвычайно нежный, томящий, какой-то отчаянный и безнадежный поцелуй, сплетающий не просто одни лишь губы, сплетающий души. Феличиано мучительно пытался противиться нарастающему возбуждению, этой сладкой эйфории, что грозилась затопить остатки разума с каждым чувственным прикосновением брата, который, будто зная, чего так хотел все это время Варгас, прикасался именно там, именно так, целовал исключительно как в самых сладких фантазиях. Не выходило. Какими бы ни были доводы воспаленного разума, как бы сильно ни было желание сопротивляться, сил на это просто не оставалось. Он и так потратил слишком много энергии на занятия физкультурой, за те несколько часов нервного сна ничего не успело восстановиться толком. Силам на сопротивление взяться было просто неоткуда. Но, что было гораздо хуже, несмотря ни на какие убедительные доводы разума — например, что Ловино просто пьян, что наутро он все забудет, что он элементарно напуган и просто ищет таким образом поддержи — ничто не могло заставить его остановиться. Нет, Феличиано терял себя в этих объятиях, в этих поцелуях. Он отдавался до конца, понимая, что иного шанса может и не представиться, он жил одним лишь дыханием, данным на поцелуй, он отзывался на каждое прикосновение, трепеща от внимательных рук, прогибаясь под сладкими поцелуями, выпивающими из него, крупица за крупицей, всю душу, весь разум, все сознание. Не осталось больше Феличиано Варгаса, ибо он, объятый страстью, просто слился с Ловино в едином порыве, в этом искушающе-порочном человеческом поцелуе какого-то словно бы спустившегося с небес божества. Его сердце не билось, оно вырывалось, оно жило, но лишь до тех пор, пока длился этот поцелуй, такой невинный, одними лишь губами, но такой порочный, бесчестный, грязный. И нужный — чертовски нужный им обоим. Оторвавшись от родных губ, Ловино тяжело дышал, растерянно пытаясь поймать глазами взгляд Феличиано, который так старательно отворачивался, краснея. Он одной рукой ухватил младшего за щеку, резко разворачивая к себе, лихорадочно провел большим пальцем вниз, к соблазнительно поблескивающим раскрасневшимся губам, легко раздвигая их, чтобы вновь прильнуть с поцелуем, в этот раз — куда более безумным, таким, что крышу сносило ко всем чертям, заставляя обоих забывать, кто они и что недавно случилось. Просто страсть в переплетении языков, в излишне надрывных движениях рук, в изнуряющем сердцебиении. Ловино крепко прижимал к себе Феличиано, покорно принимая все его истеричные прикосновения, что так яростно трепали волосы, царапали нежную кожу спины, он целовал его и целовал, впитывая чувства, понимая и принимая их, как никогда до того момента. Он просто не понимал, не мог догадаться обо всем, что чувствовал его вечно-счастливый братик, а сейчас, когда он обнажился перед ним полностью в одном лишь слабом поцелуе, Ловино, наконец, открыл для себя все его чувства. И сделал в ответ то же самое, прижимая к себе, со всей нежностью, на которую только был способен. Он не спешил укладывать Феличиано на постель, срывать с него брюки, не хотел этого и знал, что сам Феличиано, как бы ни желал этого в данный момент, на самом деле тоже жаждал вовсе не того. Нет, им достаточно было этих объятий и поцелуев, что были куда важнее всех пошлых прикосновений к интимным местам, всех глупых слов о неугасающих чувствах и клятв вечной любви. Так просто и так важно. Снова поверхностный поцелуй одними губами и прикосновение ладоней к лицу. Нежные пальцы, перебирающие спутанные влажные пряди, говорили больше, чем тысячи слов и каких-то других, совсем не важных поступков. Рваные поцелуи — в уголок губ, в щеки, в нос, подбородок, в уголки глаз, лоб, в уши и в шею, заставляющие поднимать голову и подаваться навстречу, только бы продлить эти краткие мгновения абсолютного взаимопонимания, недостижимого, но близкого, осязаемого, реального. А потом… Потом теплое одеяло сверху, руки, крепко прижимающие к себе, ровное дыхание на волосах и ощущение самого настоящего счастья, не затуманенного ничем, волшебного, невесомого, хрупкого, как лед на лужах, что растает поутру.

***

Ловино проснулся на кровати брата от настойчиво забивающегося в нос аромата крепкого свежеприготовленного кофе и то ли булочек, то ли тостов. Он расслабленно потянулся, чувствуя, как голова отзывается неприятными последствиями, очевидно, удачной ночи. Оглядев себя, Варгас обнаружил трусы и носки, что несказанно его обрадовало. Он успел в очередной раз подумать, что умудрился изнасиловать собственного братца. Ловино лениво приподнялся, напряженно вглядываясь в бардак, устроенный вчера им же самим, и только поддержанный Феличиано, оставившим свои вещи прямо на полу, и попытался вспомнить хотя бы некоторые моменты прошедшей ночи. Он хорошо помнил, как отрывался в клубе, хотя то, как он добрался до дома, из памяти исчезло. Он помнил жуткие глаза призрака, посетившего его и загнавшего в недра шкафа. И теплые губы Феличиано на своих губах, когда тот, подумав, что Ловино заснул, осторожно покинул свой пост. И вроде бы было еще что-то потом, ведь как-то же он переместился со своей кровати к Феличиано, да только чернота на внутреннем экране упорно твердила, что дальше он провалился в сон. — Уже проснулся? — улыбаясь излюбленной улыбочкой наивного дурачка, поинтересовался Феличиано, заглядывая в комнату. — Завтрак как раз приготовился, поднимайся. — Стой-стой, — заметив, что он порывается поскорее сбежать на кухню, Ловино предпринял попытку его остановить, конечно, не увенчавшуюся успехом. Пришлось ему подниматься, натягивая на себя какую-то майку и шорты, дабы не смущать соседей, если таковые вдруг решат возникнуть в самом неожиданном месте. В кухне его дожидался Феличиано со все той же наивной улыбкой и сияющими глазами. Конечно, он всегда смотрел так на аппетитный завтрак, но сегодня Ловино решил заметить в этом что-то еще. — Почему я заснул на своей кровати, а проснулся на твоей? — сделав долгожданный глоток жидкости, приятно опалившей горло, задал интересующий его вопрос Ловино. — Ве-е, не помнишь, да? — также отпив немного кофе, загадочно протянул Феличиано. — А что я должен был запомнить? — нервно сглотнув, напрягся Ловино. — Ну, ты проснулся, испугался, видимо, и перебрался ко мне, рассказав про своего призрака, — серьезно начал младший. — А потом… — А потом? — Ты клялся мне в вечной любви, и мы переспали. Трижды. И ты предложил мне выйти за тебя замуж, а я сказал, что должен подумать. И знаешь, что я решил?.. Я согласен, братик! — Феличиано, с трудом сдерживая хохот, кинулся Ловино на шею. — Ш-шутишь, — неуверенно пробормотал тот, потирая нервно дергающийся глаз. — Конечно, — добродушно кивнул брат, отпуская шею, все еще хранящую слабые, почти незаметные следы отчаянных поцелуев.