В других краях

* Он поселился в окружённой чахлым садом, покосившейся хижине на берегу моря. Фантина мягко улыбнулась, увидев эту хижину: — Здесь вам будет, что делать. и скоро этот сад зацветёт. — Ты останешься здесь? — спросил он, зная ответ. Она покачала головой: — Недолго я побуду здесь, но потом уйду. Предвечный ждёт меня. Но я буду возвращаться. Земля в саду была хорошей, хотя вокруг был один сплошной песок. За хижиной, за широким песчаным пляжем начинался густой лес, который взбирался на крутые склоны горы, чья вершина терялась в ослепительно-белых облаках. И там, за облаками, на самой вершине, угадывались очертания небесного дворца. Теперь Фантина жила там. — Оттуда, — глухо спросил Вальжан, — ты видишь, что творится на земле, да? — Вижу. — Когда вернёшься, расскажи мне о Козетте. — Конечно. Когда она улыбалась, можно было видеть пустоту на месте двух зубов, но это больше не уродовало её лицо: жертва во имя любви к своему ребёнку не может уродовать. * Она приходила часто и быстро уходила. Но каждый раз, не скупясь на подробности, она рассказывала о Козетте. — Вы могли бы уйти со мной, — сказала она однажды. — Вы могли бы сами видеть, как она живёт. — Я? Нет, Фантина, как я могу бросить сад перед самой порой цветения? Она погрустнела. — Однажды вы пойдёте со мной. Просто сейчас слишком рано. * Фантина объяснила свои загадочные слова только в следующий раз. Они стояли посреди сада, любуясь яблоневым цветом. — Здесь каждый пребывает там, где достоин пребывать. Я не просила себе чертогов Предвечного, но я пришла туда и мне тяжело надолго уходить оттуда. Для вас — этот сад и эта хижина — и награда, и наказание за вашу жизнь. Однажды, когда срок наказания истечёт, вы сам захотите пойти со мной. — А грешники? — спросил Вальжан, подняв с земли сорвавшийся с ветки цветок. — Они по ту сторону горы. — Они тоже смогут однажды попасть во дворец на горе? — Только если кто-то выведет их. Сами они просто заблудятся. * Об этих словах Фантины Жан Вальжан думал до самого заката. Он вспоминал благословенного епископа который теперь наверняка пребывал в небесном чертоге по правую руку от Предвечного, вспоминал, что сам ничем не лучше был тех грешников, которые заблудятся и не найдут пути к сияющему дворцу, несмотря на то, что он, наверное, отовсюду виден. И когда Фантина пришла в следующий раз, она нашла приколотую к двери записку: «Дорогая Фантина! Я ушёл по ту сторону горы. Если лето будет засушливым, можно носить воду из ручья в лесу и ею поливать сад. Ж.В.» * Поначалу лес был зеленым и прозрачным. Пели птицы, листва нежно шуршала, веточки весело трещали под ногами. Среди деревьев мелькали легкие силуэты оленей, издали доносился, почти растворившийся в гомоне леса шум моря. По пути Жану Вальжану встретилось несколько аккуратных деревянных домиков, где явно кто-то жил, но останавливаться он не стал. Едва ли тут были грешники. Потом он столкнулся со стайкой мальчишек, которые пытались согнать с дерева насмерть перепуганного медвежонка. — Зачем вам это? — спросил Вальжан, остановившись. — Поиграть с ним! — на все лады заорали мальчишки. — Подождите, пока он сам слезет — и играйте. * Потом лес стал темнеть. Сначала Вальжан решил, что просто наступает вечер, но солнце стояло высоко, и среди ветвей всё ещё был виден сверкающий дворец на горе. Смолкли птицы. Кроны деревьев гуще переплелись, почти пропали кусты и трава. По пути по-прежнему попадались хижины, но чаще — одиноко бродящие по едва видным в полумраке тропинкам люди. У некоторых были тускло светящие фонари, но большинство и их были лишены. Дважды Вальжан остановился, чтобы заговорить. Первый раз — когда в одном из грешников узнал того нищего, которому подавал деньги, когда жил в лачуге Горбо. — Добрый человек, что ты здесь делаешь? — спросил его Вальжан. — Брожу во тьме, — мрачно ответил нищий. — Потому что при жизни много лгал. — Лгал? — изумился Вальжан. — Но ты был лишён всего, друг мой, ты жил на улице… — И даже видом своим я лгал, чтобы доносить на людей. И только по случайности доносил я честному человеку, и тот гнался только за негодяями. Ответ этот Вальжана озадачил, и некое подозрение мелькнуло у него в голове, но уточнять он не стал. — И куда ты теперь идёшь? — Ко дворцу, но я, кажется, потерял дорогу. Жан Вальжан не знал, можно ли указывать путь грешникам, но всё равно сказал: — Друг мой, следуй вот по этой тропе, никуда не сворачивая. Может, ты выйдешь в более светлый лес, а там уже не потеряешься. Второй раз он остановился, когда лес стал совсем беспросветно-чёрным. Откуда-то издалека доносился шакалий вой, низко спускавшиеся ветки цеплялись за волосы, а к лицу часто липла паутина. Мимо как раз шёл человек с фонарём. — Добрый человек, — обратился к нему Вальжан, — у меня есть свой фонарь, но нет огнива, чтобы его зажечь. Дай мне своего огня. Человек хмуро поглядел на него, но молча протянул свой фонарь. Вальжан достал маленький фонарик из дорожной сумки и зажёг его, перенеся дрожащий огонёк на тонкой веточке. — Много ли ты грешил при жизни? — спросил человек с фонарём, когда Вальжан поблагодарил его. — Много. — И долго ли ты ищешь небесный дворец? Лгать здесь было невозможно, и Жан Вальжан ответил: — Я живу не здесь, а на берегу моря. Я пришёл сюда, чтобы вывести хотя бы одного несчастного грешника. — Немногие на это решаются, — хмыкнул человек с фонарём. — Но тут тогда тебе делать нечего. Мы-то грешники, но не такие уж несчастные. Воровали при жизни, врали, добра никакого не делали. И наказание по нам. Подумаешь, волки в кустах воют и темно… Вот если дальше пройти, там настоящие грешники сидят. Совратители, убийцы, самоубийцы, предатели. Вот они страдают. Туда иди, к ним. Хотя они с тобой не пойдут, испугаются. Как ни уговаривай. Поблагодарив его за огонь и советы, Вальжан пошёл дальше. * Маленький фонарик светил ярко, выхватывая из мрака понурых людей, теперь уже вовсе лишённых света, бредущих куда-то, что-то бормочущих, кажется, утративших всякую надежду. Вальжан пытался заговорить с пятью или шестью, но они только отшатывались от него и от яркого огонька в его фонаре. Потом прямо на его глазах из-за деревьев выскочил волк и кинулся на одного из грешников — на огромного роста женщину, показавшуюся в темноте смутно знакомой. Вальжан бросил фонарь, схватил первую попавшуюся палку и кинулся прогонять волка. Ему это удалось, и он уже протянул руку несчастной жертве. Но женщина страшно закричала и бросилась прочь. Вальжан поднял фонарик, в котором чудом не погас огонь, и пошёл дальше. * Когда огонёк всё же стал гаснуть, Жан Вальжан вдруг почувствовал свежее дуновение на лице. Неужели, он вышел к морю? Но как будет выглядеть море здесь, где вокруг сплошной мрак? Фонарь погас. Когда он вышел на опушку леса, светлей не стало. В небе плыла луна, но окружающий мрак делал её свет зеленовато-тусклым и мёртвым. Перед ним расстилалась теперь широкая мрачная равнина, лишённая всякой растительности. Под ногами — только острые камни, среди которых извивались какие-то мелкие существа, похожие на червей. При одном взгляде на них Вальжана передёрнуло от отвращения. По равнине брели одинокие фигурки. И если прежде, в лесу, Вальжан встречал группы людей, то здесь все шли по одному. И едва только одна фигурка приближалась к другой, как их что-то словно отталкивало друг от друга. Среди этих фигур Вальжан разглядел одну-единственную, которая не покорно брела во мраке, но целенаправленно двигалась от одного грешника к другому, останавливалась ненадолго, а потом продолжала свой путь. К ней-то Вальжан и направился. Кем бы ни был этот человек, он скажет, достиг Вальжан своей цели или нет. * Догнать его оказалось не так-то просто. Долина оказалась шире, чем выглядела с виду, да ещё с Вальжаном то и дело норовили столкнуться те, кто по долине этой брёл. Они словно не видели ничего вокруг себя. — Эй, — не выдержал он, в конце концов, и крикнул, — добрый человек! Погоди! Подвижная фигурка замерла на месте, а потом стала двигаться в сторону Вальжана. В темноте трудно было различить лицо, и потому сначала Вальжан услышал голос: — Сын мой, я не стану спрашивать, грешил ли ты при жизни, но я спрошу: хочешь ли ты выйти к свету? — Епископ?.. И это действительно был епископ. Лицо его потемнело, едва он узнал Вальжана, но лишь на мгновение. — Сын мой, ты… — Я думал, вы там, в небесном чертоге, — растерянно пробормотал Вальжан. — Я видел дворец… но не захотел пойти туда, но вы-то… Слушая это несвязное бормотанье, епископ улыбнулся. — Как мог я пребывать в блаженстве, когда столь многие страдают? Я говорю с ними, и однажды они услышат меня. И я приведу их к свету. Что тогда ты делаешь здесь, сын мой? — Я хотел вывести хотя бы… одного грешника… но я… не смог найти… — Иди дальше, сын мой. Пересеки долину, там будут ещё несчастные души. * За долиной оказалось море. Только к нему не вело никакого пляжа. Просто высокий обрыв — и внизу прибой, едва видный во мраке, но хорошо слышный. Вальжан пошёл по краю обрыва. Вокруг не было ни души. Даже черви из-под ног пропали. Только шум волн и чернота вокруг. Прислушиваясь к прибою внизу, Вальжан шёл по краю обрыва, шёл очень долго, высматривая, что там впереди. Но ничего, кроме тьмы не видел. Он размышлял о том, что по пути встретил людей, которые когда-то при жизни вредили ему, — и прошёл мимо них. Но, может, именно в этом состоял его долг — вывести одного из них? Не искать кого-то, кто был бы самым несчастным, а просто протянуть руку тому, кто однажды навредил. Не было ли это испытанием, которое он, Вальжан, не выдержал? И теперь, может быть, и сам он заплутает среди этой тьмы и больше никогда не увидит свой сад? Но даже если так, идти назад поздно. И первого же, кто встретится ему, он выведет отсюда. Первого же, кем бы он ни был. Зеленоватая луна поднималась всё выше, делаясь маленькой и совсем тусклой. К тому времени, когда она уже пропала среди рваных облаков, далеко впереди, на самом краю обрыва, Вальжан увидел одинокий силуэт. И прибавил шаг. * Удивительно, что человек стоял здесь совершенно один, когда до сих пор их довольно много бродило по долине. Может, остались места, где живут самые страшные грешники? Но не выйдет ли так, что сейчас он протянет руку чудовищу, убивавшему детей? Или кому-то, кто творил ещё более ужасные дела? Луна словно обливала силуэт своим слабым светом, выхватывая из мрака. Чёрный на фоне окружающей черноты, он притягивал взгляд. — Кем бы он ни был, — повторил Вальжан уже данное самому себе обещание. — Кем бы ни был. Оставалось всего несколько шагов, когда Вальжан вдруг остановился. Человек на краю обрыва обернулся к нему — и он узнал Жавера. — Ты? — бросил тот. — Я не… Впрочем, зачем лгать? Я удивлён. Тебя не должно быть здесь. — Я хотел вывести… — Вальжан хотел произнести те же слова, что говорил уже епископу, но осёкся и вместо этого, ещё раз напомнив себе своё обещание, сказал: — Я пришёл сюда, чтобы вывести тебя к свету. — Не нужно. Я не уйду. — Тебя что-то держит? — Вальжан уставился на ноги Жавера, пытаясь разглядеть: вдруг он прикован к земле цепями? Или корни какой-нибудь лозы оплели его и не пускают? — Нет. Я сам выбрал себе наказание. Как до этого выбрал себе смерть. Я должен стоять здесь, и я буду стоять здесь. — Идём со мной, — повторил Вальжан. — Здесь тебя ничто не держит. Ты можешь уйти. — Нет. Вальжан кивнул и подошёл к самому обрыву. Внизу огромные волны разбивались о выступавшую в море скалу. — Я предпочёл бы свой сад, но как скажешь. — И он сел, свесив ноги с края обрыва. — Тебе здесь нечего делать. — Нечего? Я дал слово и не могу не сдержать. * Они провели в молчании совсем немного времени, потому что Жавер не выдержал. Он был справедлив — и чувство справедливости не давало ему не замечать сидевшего рядом Вальжана. Тот, кто не заслужил мрака, не должен быть во мраке. В конце концов, он сказал: — Идём. Но сказать это было проще, чем сделать. Вальжан помнил, с каким ужасом убегали от него люди ещё в лесу, словно одно то, что сам он жил на освещённом солнцем пляже, делало его невыносимым для их привыкших ко мраку глаз. А ведь то был лишь лес. Жавер побледнел, пытаясь перебороть собственный страх и шагнуть вперёд. Заметив эти мучения, Вальжан молча протянул руку, схватил Жавера за локоть и, более не оборачиваясь, повёл за собой. Но через несколько шагов пришлось остановиться. — Почему одежда мокрая? — Я уже сказал. Я сам выбрал себе смерть. Невольно Вальжан выпустил его руку. Это признание было слишком страшным, слишком странным. Имеет ли он, Жан Вальжан, право вести к свету того, кто сам, по доброй воле, оттолкнул этот свет от себя, кто оказался настолько слаб, что выбрал смерть — добровольную, а потому самую страшную из всех возможных? Но не просто же так он пришёл сюда. Не просто же так дорога привела его на этот обрыв. — Всё равно. У меня есть сменная одежда. Переоденься. Насквозь мокрую одежду Жавера — по его настойчивой просьбе — пришлось сунуть, перед этим аккуратно сложив, в дорожный мешок. Больше вести Жавера за руку не требовалось. Он шёл, хотя неохотно, хотя со страхом во взгляде, но всё же добровольно. * Путь через долину вдвоём оказался сложней, чем путь в одиночестве. Грешники, не замечавшие Вальжана или шарахавшиеся от него, кидались на Жавера, цеплялись за его руки, просили вести с собой, показать дорогу. Он отталкивал их, даже швырнул нескольких на землю. И тогда Вальжан сказал: — Пусть они идут, если хотят. И сразу же — словно волна схлынула. Больше никто их не трогал. Идти с теми, кто добровольно вёл бы их, этим несчастным было страшно. * У самой опушки им повстречался епископ. Он приветственно махнул Вальжану, но заговаривать не стал, потому что был занят беседой с худой женщиной в лохмотьях. — Много же друзей-грешников у тебя, — заявил Жавер, шедший на полшага позади. — Он здесь, потому что хочет спасти заблудшие души, — отозвался Вальжан. — А ты мне не друг. * — Как ты прошёл здесь? — спросил Жавер, когда они вступили под своды леса, где каждая ветка норовила вырвать клок волос, каждый корень обвивался вокруг ног, мешая идти. — У меня был фонарик, но потом он погас. — Долина губит всякий свет, кроме лунного. — Там, дальше, есть люди с фонарями, можно будет попросить огонька у них. — Если не свалимся в какой-нибудь овраг. — Свалимся, так вылезем. Шеи тут мы уже не переломаем. * — Почему? — спросил Вальжан после долгого молчания. Впереди уже мелькали огоньки редких фонарей. Вот-вот беспросветная мгла должна была кончиться. И Вальжану показалось, что если они прошли так далеко, то можно уже задавать болезненные вопросы. — Что? — Почему ты выбрал смерть? Жавер не ответил. Он по-прежнему шёл на полшага позади, словно признавая главенство Вальжана. Нет, время ещё не пришло. * — Иди, — коротко сказал Вальжан, когда они поравнялись с человеком с фонарём. Это оказался тот же, кто поделился с Вальжаном огнём на пути во мрак. — Я? — Да. — Почему? — Ты боялся, что мы свалимся в овраг. Иди и проси огонь. На лице Жавера — это было видно даже в лесной тьме — отразилась смесь самых разных чувств. И Вальжан догадался, почему. С одной стороны, он теперь признавал за Вальжаном главенство, с другой, сама мысль об этом главенстве, наверняка, бесила его. Но Жавер ответил неожиданно: — Кто я, чтобы просить огня? И Вальжан понял, что догадался неверно. — Ты пришёл сюда. Ты имеешь право. Иди. * С фонариком путь стал легче, но скоро лес стал светлеть, и фонарик погасили. Разговор по-прежнему не складывался. На отрывистые вопросы Вальжана Жавер давал ещё более отрывистые ответы, а сам ничего не спрашивал. Он боялся — в этом Вальжан был уверен. Дорога к свету была слишком короткой для того, кто приговорил себя к вечности во мраке. * Кроны стали прозрачней, смолк шакалий вой вдалеке, стали попадаться красивые хижины, где жили целые семьи. — Здесь люди могут жить вместе? Это был первый вопрос, заданный Жавером, а потому Вальжан поторопился на него ответить: — Да, одиночество — тоже род наказания. Но ты один жить не будешь. — Как ты… — начал было Жавер, но осёкся, когда Вальжан только хмыкнул. * Мимо пронеслась уже знакомая стайка мальчишек. — Что здесь делают эти бездельники? — недовольно проворчал Жавер. — Здесь их беззаботность не обернётся трагедией. — Как будто в беззаботности есть что-то хорошее. — Для детей — да. Дети и должны быть беззаботными, тогда они счастливы. Кто-то из мальчишек обернулся и крикнул: — Мы подружились и с медвежонком, и с его мамой! Спасибо! Вальжан улыбнулся: — Приходите в сад за пляжем. Там скоро малина созреет. И яблоки. — Придём. И они убежали, легко прыгая с толстых корней одного огромного дерева на другие. — Сад? — спросил Жавер. — Сад, книги, берег моря — чтобы не скучать. И гора с сиянием на вершине — чтобы помнить, куда лежит истинный путь. — И кто только меня всему этому учит!.. * Обратный путь показался намного короче. Казалось, вот только они вступали под тёмные своды леса, а уже идут по освещённому ярким солнцем пляжу. Жавер щурился, хмурился и всеми способами показывал собственную неуверенность. — Мой дом — там, — махнул Вальжан в сторону своей хижины. — И ты там один? — Да. — Одиночество — род наказания?.. — Нет. Я не один. * Хижина пустовала, но земля под кустами малины была прополота, и весь сад полит. Значит, Фантина приходила — и придёт ещё. * Первые дни было странно и сложно. Кое-как они вместе сколотили вторую кровать и второй стул. Но на этом взаимодействие словно оборвалось. Жавер уходил с рассветом и пропадал на берегу моря. Он редко смотрел на вершину горы, ещё реже первым начинал разговоры. Вальжан вообще едва видел его, и казалось, что он по-прежнему живёт один. Нужно было как-то изменить этот порядок, потому что так было неправильно. Зачем уходить от тьмы, если в душе ты по-прежнему там? Если не простил себя, хотя уже прощён Предвечным? В конце концов, одним утром, ещё до рассвета, Вальжан сел у кровати Жавера и ждал, пока тот проснётся. А дождавшись, сказал: — Сегодня мне нужна помощь в саду. Возражать Жавер не осмелился. * Фантины долго не было. Она как будто чувствовала, что пока не нужно приходить. Только когда созрели яблоки, а в саду цвели густо-красные астры, она открыла калитку и пошла по ведущей к хижине дорожке, которая теперь была посыпана золотым песком с пляжа. — Фантина, давно не приходила! — услышала она голос откуда-то от кустов малины. — У меня новости о Козетте, — сказал она. — Тогда пройдём в дом. * Говорили они до самого заката. Фантине было неловко от сверлящего взгляда Жавера, но вопрос, который читался в этом взгляде, так и не прозвучал. А когда ей пришла пора уходить, Вальжан сказал: — Я снова уйду скоро. — Всё ещё не со мной? — Нет, Фантина. Мой друг настаивает на том, что нам нужно вернуться в долину. И, может быть, спасти других несчастных. Если Фантину и удивил ответ, она не подала виду. Зато Жавер немного растерянно моргнул и, отведя, наконец, взгляд от Фантины, уставился на Вальжана так, словно тот вдруг превратился в морское чудище. * — Друг? Почему я тебе друг теперь? — Здесь не получается лгать о чувствах. — Можно молчать о них. — Можно, но зачем? — Тогда… я постараюсь не молчать.