Взрыв, зафиксированный на цифровом носителе, разворачивался на экране перед ней, словно сверкающая бронзовая фольга, раз за разом, в замедленной съёмке.
Лицо Сансы, подсвеченное голубым сиянием, оставалось непроницаемым.
Взрыв раскрывался алым внутри, а затем проявлялся на поверхности ее глаз. Остекленевших.
Так мало разницы было между тем, что она видела, просматривая запись раз за разом, и тем, что чувствовала внутри.
Боль, пожирающая, словно огонь железо.
Сожаление, горящее в ней, будто механический скелет, раз и навсегда сплавленный с человеческими костями в смертельных объятьях.
Она вновь нажала на повтор и отхлебнула сладко-горького напитка из бокала.
Квартира, в которой она находилась, располагалась на окраине города: две комнаты — гостиная, соединённая с кухней, и спальня с панорамными окнами, небольшая ванная и гардеробная, все в тёмно-серых и белых тонах, словно графитовые росчерки на листе бумаги.
Санса сидела за барной стойкой, забравшись на стул с ногами, из открытого окна доносился уличный шум: звук моторов и шин, растирающих под собой асфальт, похожие на русалочье пение крики полицейских сирен, шорох листвы на дереве, что росло у дома.
В здании напротив, прямо на уровне ее глаз, горела неоновая вывеска, сияя, словно маяк из Великого Гэтсби, но не зелёным, а ярко-розовым светом. Словно отпечаток поцелуя цвета фуксии — одновременно вульгарный и старомодный.
Склонив голову на бок, Санса чуть нахмурилась, шумно выдыхая через нос, когда машина на видео перевернулась в воздухе.
Её лицо в экранном отражении искажалось и карёжилось, будто охваченное пламенем. Как и капот машины, горящий по другую сторону реальности, уже вовсе не похожий на тот объект, что она помнила так хорошо.
Блестящий, чёрный, обтекаемый — капот кадиллака, на котором он учил её водить. Автомобиль, словно продолжение его самого, пахнущий как он, отвечающий его характеру.
У него была привычка проводить рукой по металлической чёрной поверхности перед тем, как сесть внутрь. Словно именно прикосновение его ладоней лепили и плавили эту форму.
Словно он задавал форму всему, к чему прикасался.
Играюче, лаская.
Как задал когда-то форму и ей.
Санса переняла привычку прикасаться к машине перед тем, как сесть, как и множество иных его привычек: она прищуривалась как он, ухмылялась как он, она курила те же сигареты с ментолом.
Теперь, когда его не стало, все, что он прежде любил, принадлежало ей — единственной наследнице, его названной дочери, любовнице и ученице.
Все их места стали её личными местами: их тайная квартира — её квартирой. Как и его книги, оружие, фильмы, которые он любил.
Санса обладала его прошлым — в виде детских фотографий и школьных дипломов, найденных ей в картонной коробке в дальнем пыльном углу шкафа — и его будущим, что теперь не могло выйти за рамки цифр, выбитых на могильной плите.
Промолчав, когда Арья нажимала на кнопку детонатора, она прервала повествование о нем.
Не закрывая глаз, прослеживая взглядом за горящими обломками, разлетающимися в стороны на экране, она мысленно перенеслась на два года назад.
Стояла ранняя осень, как и сейчас. Ночной воздух был темным, прохладным и влажным.
Она куталась в черное пальто, стоя рядом с сестрой на небольшом холме, который огибало пустынное в это время суток шоссе. Листья еще не опали, и деревья шумели впереди и позади них так, словно они скрывались посреди моря. Затаив дыхание.
Вначале она увидела свет — зачаровывающую яркую вспышку, напоминающую праздничный фейерверк, и лишь потом до слуха донёсся звук, приглушённый расстоянием, но, не смотря на это, тяжёлый, разрушающий.
Ей стоило остаться на месте и смотреть с безопасного расстояния, но она бросилась бежать.
Не потому, что не осознавала необратимость смерти, и, наверное, не потому, что жаждала увидеть его обугленное тело, изменённое огнём до неузнаваемости.
Она бежала на встречу огню, что сиял в ночи, словно огромный маяк, и остановилась лишь тогда, когда жар начал опалять кожу.
Она не смогла бы его спасти, даже если бы хотела.
Её глаза слезились от въедливого дыма, а лёгкие трепыхались внутри, заставляя заходиться рваным болезненным кашлем. Она закрыла нос рукавом пальто, стараясь дышать перечно-мускусным ароматом, бережно сохранённым кашемиром и шерстью — его настоящим запахом, а не запахом палёной плоти.
Её удивило то, как связь, казавшаяся нерушимой, прервалась вместе с грохотом взрыва. Разделяя их раз и навсегда: её живую и его мёртвого.
По разную сторону огня.
Она хотела быть с ним в этой машине. Смотреть в зеленые, искрящиеся, словно бенгальские огни, глаза, под взглядом которых она плавилась и теряла себя, принимая ту форму, что он хотел, становясь тем, что он хотел, и делая то, что он хотел.
Потому что она никогда не любила себя так же сильно, как его.
Она хотела дышать с ним одним воздухом, прежде чем взрыв резко подбросит их вверх, словно в тот раз, когда они катались на американских горках, только вот взрывная волна перекроет их испуганные крики, а затем заставит танцевать в воздухе, разрывая на куски.
Она хотела держать его руку и разделить с ним боль собственного предательства.
«Ты не оставил мне выбора», — могла бы сказать она, но разве это было оправданием?
Она хотела в смерти, как и во всём другом, быть с ним до конца.
Потому и смотрела каждый год, ночь напролёт, видеозапись взрыва на экране своего компьютера. Всматриваясь и стремясь запомнить каждую деталь, раз за разом все больше утрачивая связь с реальностью, забывая цвета, ощущения и запахи, то, как всё было на самом деле.
Стремясь найти подтверждение тому, что он не был особенным,
кем-то вроде бога.
Как жизнь иного смертного, его жизнь прервалась легко и просто.
Как по команде Delete.
Когда Арья нажала на кнопку.
С улицы повеяло прохладой, и Санса плотнее укуталась в пальто, что было несколько велико ей в плечах. То самое пальто, что было на ней в день его смерти. В его карманах всё ещё лежала пачка сигарет, зажигалка, фантик от жвачки и чек из химчистки за дорогой темно-синий костюм, что так ему шёл.
Странное и завораживающее чувство — любовь к мужчине.
То, как любуешься им в той манере, как поют в песнях, наблюдая за каждым движением, жестом и изменением в лице, когда он совершает самые обыденные действия: заправляет машину, переговаривается с кассиром, отсчитывает купюры.
Становишься одержимой и зависимой от его мнения, которое он всегда с такой чёткостью и искромётностью высказывает, словно слова — это пули.
От взгляда, что стреляет в тебя из-за ресниц, словно выстрел после опущенного занавеса, тогда, когда тебе кажется, что последнее слово осталось за тобой. Он спешит разуверить, едва у тебя только создаётся впечатление, будто ты и вправду распоряжаешься своей жизнью.
Это ложь, детка, рядом с ним ты не можешь управлять даже своими чувствами.
Ты жаждешь и мучаешься запахом мускуса и мяты, что заполняет пространство, отравляя сознание цепью впечатлений и воспоминаний. Словно его запах — это метка, колом вбитая в твою память.
Странное и завораживающее чувство — любовь к мужчине, повествование о котором ты прервала.
Санса поставила запись на паузу и встала со стула, разминая затёкшие ноги. Она достала из пачки толстую сигарету, щёлкнула массивной зажигалкой и чуть склонила голову, поджигая кончик.
Она вспомнила, как он делал это для неё, чётким отработанным движением, легонько дотрагиваясь до внешней стороны ладони. Она не пыталась прогнать это воспоминание, проигрывая его раз за разом, как видеозапись.
Говорят, мы помним не то, что происходило на самом деле, а то, что хотим помнить.
Как любим не человека, а то, какой он делает нашу жизнь.
Санса повернулась к окну, и розовый неоновый свет подсветил ее волосы и лицо, делая похожей на героиню триллера.
Ты та, которую убьют, или та, что убивает?
Она также стояла три года назад, перепачканная кровью своего мужа — Рамси, зачарованная символами, что сияли на другой стороне улицы, словно двери в ад.
Оставь надежду всяк сюда входящий.
Он подошёл к ней сзади, пахнущий кровью — её союзник и тот, кого она до конца не простила, и обнял, положив растрёпанную голову ей на плечо.
Он целовал её обнажённые плечи, покрытые кровоподтёками, и шею, почти чёрную от синяков.
Он шептал ее имя, словно мантру, шипящую и сладкую, будто произнесённую на змеином языке.
Санса ловила на стеклянном отражении его взгляд: он смотрел на нее так, будто она богиня смерти, только вот на шее нитка жемчуга вместо человеческих черепов.
Когда она убила впервые, он был рядом, чтобы сказать, что она хорошая, чтобы гладить по голове, сидя в своей элегантной одежде на кафеле посреди сортира в придорожном кафе, пока её выворачивало наизнанку.
Он купил ей жареную курицу, вишнёвый пирог и немного водки со льдом, а потом отвёз домой и положил спать.
Он гладил её по волосам и шептал о том, какая она замечательная, почти до самого рассвета, пока она не заснула. А когда наступил день, и она, наконец, проснулась, он был рядом.
Когда она убила второй раз, некому было сказать, что она хорошая, что всё сделала правильно.
Санса сама купила себе пирог, но кусок не лез в горло.
От водки её начало тошнить, и остаток ночи она блевала и плакала, а когда жидкости в теле больше не осталось, залезла под холодный душ.
Возможно, именно тогда поняла, что ей больше не выбраться из ада, потому что ад, что она создала своими собственными руками, был теперь не вокруг, а внутри.
Куда бы ты не пошла, детка.
***
4 года назад
Они забрались очень далеко, чтобы посмотреть на закат у океана.
На огромном пустынном пляже было от силы человек пять, но и те уехали довольно скоро.
Немногочисленные пляжные кафе закрылись по окончанию сезона. В вечернем свете истрепавшаяся побелка на опустевших деревянных столах выглядела под стать выброшенным на берег белоснежным морским раковинам.
Ветер неистово трепал выцветшие на летнем солнце вывески.
Она расстелила дорогой тёмно-зелёный плед из кашемира, что он не разрешал брать для пикников, но который так ей нравился, достала горячий глинтвейн, перелитый в стеклянную бутылку.
Ей всегда казалось, что красивые вещи способны сделать момент особенным.
Петир покачал головой, посмотрев на плед и перевёл на неё укоризненный взгляд.
— Почему ты никогда не делаешь то, что тебе говорят? — полусерьёзно спросил он, прищуриваясь.
Она невольно залюбовалась тем, как красиво выглядела его фигура в чёрном замшевом полупальто на фоне кроваво-красного закатного неба.
Как неистово трепал ветер его волосы.
Какими яркими казались сейчас изумрудно-пепельные глаза.
Её всегда тревожило то, что казалось, она любит его слишком сильно, не так, как женщине положено любить мужчину.
Ибо такая любовь делает слабой и одержимой. Не такой, какой она хотела бы быть.
— Потому что ты мне не указ, — ответила она, улыбнувшись, и почти уронила его на плед, потянув вниз за полы одежды.
Едва опустившись рядом, Петир опрокинул ее на спину и слегка навалился сверху, запечатлевая на её губах глубокий поцелуй.
Прежде чем оторваться, он слегка прикусил её за кончик языка.
— Кое у кого очень длинный язык… — прошептал он, щекоча горячим дыханием и щетиной её подбородок.
— Я думала, тебе всегда это нравилось, — возразила она, зарываясь рукой в его волосы, уже начинающие седеть.
Даже это чертовски очаровывало в нем.
— В постели… — подтвердил он, убирая растрепавшуюся прядь волос с ее лица, — а не в жизни.
— Одно неотделимо от другого, — сказала она, игриво улыбаясь, пожимая плечами.
В ответ он ещё раз поцеловал её и требовательно сжал обтянутые чёрными колготками бёдра.
— Если в моих волосах опять будет куча песка, ты за это ответишь, — ласково пообещала она, на мгновение прерывая поцелуй.
— Попробуй… заставь меня, малышка, — промурлыкал он.
Больно укусив его за шею, она приподнялась и, оправив волосы и одежду, отхлебнула из бутылки пряного вина.
Он зашипел от боли и сел, прижимаясь к ней, растирая ладонью место укуса.
— Сколько раз я просил тебя не кусать там, где это будет видно?
— Все будут завидовать тебе, — пропела она, подавая ему бутылку, — подумают, что у тебя горячая любовница.
— Санса… — со вздохом произнёс он, принимая бутылку с глинтвейном, и напомнил: — Я — глава избирательного штаба, у меня не должно быть никаких любовниц, только тихая порядочная жена.
— О да, — согласилась она. — Как тётя Лиза.
— Твоя тётя никогда и ни в чем не была тихой, — возразил он, игриво усмехаясь.
Она легонько толкнула его в плечо, ощущая, как злость и ревность жгутом сковывают её грудную клетку.
Прекрасно зная, что поддаётся тому, чему не должна поддаваться.
Попробовав расслабиться, она задрала голову и проследила за полётом чайки, что кричала дико и надрывно, планируя в ярком золотисто-оранжевом свете.
Она словно увидела их обоих со стороны, глазами этой птицы: сидящих на холодном белом песке поверх тёмного покрывала, влюблённых и яростно отстаивающих свободу и власть.
Есть моменты, которые запоминаешь на всю жизнь, те, в которые ты сам и окружающий мир кажутся бесконечно прекрасными. И эта красота и гармония делают особенными самые обыденные вещи.
Наподобие серебристых волос на его висках, что трепались под порывами ветра, подсвеченные рубиновым светом, пока он смотрел прямо перед собой, задумавшись о чём-то с едва заметным прищуром.
Или серой горстки песчинок, что осталась лежать на замшевом вороте пальто, прямо под кадыком.
Она втянула ноздрями тонкий запах его тела, смешавшийся с насыщенным ароматом океана.
И отметила про себя:
«Запомнила на всю жизнь».
