Уже не дети

      В глухом лесу, в убогом деревянном доме с недостающими половицами, спрятанном вдали от шоссе, поздно ночью раздается музыка. Полночь давно миновала, но обитатели дома не спешат расходиться спать. На крыльце они устроили танцы. Рядом с голой лампочкой, изливающей на веранду яркий желтый свет, подвешен диско-шар, покосившиеся деревянные перила обмотаны цветными гирляндами, стол, покрытый дырявой клеенчатой скатертью, завален множеством бутылок: пустых, почти пустых и даже изредка наполовину полных, и повсюду разбросаны бесконечные пластиковые стаканчики! Слышен звонкий смех, гул голосов и улюлюканье девушек! Из старенького магнитофона раздается оглушительный, сносящий крышу, неистовый рок-н-ролл!       Мартышка льет виски из бутылки в широко открывшего рот Гибрида. Конь самозабвенно трясет шевелюрой, показывает козу и улюлюкает! Звенят браслеты Чумки и Мухи. Габи отплясывает на каблуках, покручивая задом. Она больше не носит чулки и не красится. Здесь ей не перед кем красоваться, и она отказалась от доставляющих неудобства и отнимающих время предметов гардероба. Но на ней по-прежнему феноменально короткие шорты и топик в виде завязанной на груди рубашки, на ковбойский лад. К ней сзади пристраивается Генофонд и кладет руки ей на бедра. Габи возмущенно бьет его по рукам и отстраняется. Она не спит больше ни с кем, кроме Рыжего, с тех пор, как у них родился первый ребенок. Кажется, она ждет второго, но сказать наверняка пока сложно. Бросив на Фонда возмущенный взгляд, она тем не менее игриво подмигивает ему, должно быть, просто по старой привычке.       Сам Рыжий наблюдает за всем этим из-за стекол неизменных зеленых очков и добродушно ухмыляется, закинув ноги на перила крыльца и зажав в зубах зубочистку. Он похож на отца семейства, снисходительно наблюдающего за играми своих ребятишек, говоря всем своим видом: «Пусть развлекаются! Какие их годы».       Не уступая никому в веселие, долговязый Лэри танцует со своей женой. Спица в легком летнем платьице и кожаной куртке, тоненькие белые ножки обуты в тяжелые черные ботинки. Она отплясывает наравне со всеми, так же неистово и раскрепощенно. Она, когда-то вздрагивающая от любого шороха и содрогающаяся при мысли о том, чтобы попробовать алкоголь, она, некогда обходившая все шумные сборища за километр и краснеющая при любом упоминании мальчишек, теперь как ненормальная крутит головой из стороны в сторону, закрывая лицо спутанными волосами, трясет плечами, наклоняясь к Лэри, а потом от него назад, выгибая спину, и снова вперед, а и снова назад! Узкие белые коленки быстро мелькают в темноте. И Лэри крутит ее, хватает за руки и радостно улюлюкает, трясет лохматой немытой головой, многочисленные цепи звенят при каждом его движении. На нем любимая крутка, та самая, которую в Доме он носил не снимая, но теперь надевает изредка, только по особым случаям, вроде этого.       Сегодня у них выходной. Свободный вечер. Они позволяют себе такое не чаще, чем раз в пару недель, расслабиться и забыть обо всем, просто пить и танцевать, как в старые добрые. Магнитофон надрывается избитыми, знакомыми до каждой ноты хитами, которые, конечно же, от этого не становятся хуже! Завтра все они вернутся к обычным заботам, но сегодня пьют и танцуют, и им так же хорошо, как бывало раньше! С тех пор, как все они уехали из Дома, прошло уже два года…       Магнитофон надрывается, бутылки звенят, ребята кричат и улюлюкают. Увлекшись танцами и окончательно потеряв голову, Лэри, вдруг подвергшийся моментальному порыву, хватает Спицу и пытается выполнить какую-нибудь клевую рок-н-ролльную поддержку, как танцоры по телевизору. Спица визжит от неожиданности, и через несколько секунд оба они с громким смехом валятся на траву.       — Оооо, эти двое уже готовы! — иронично замечает Генофонд с крыльца и с хитрым видом отхлебывает из стакана.       Поднявшись с земли, Лэри подает руку Спице, но как только девушка оказывается на ногах, он почти тут же снова хватает ее и закидывает на плечо. Спица взвизгивает, возмущается сквозь смех и колотит его по спине ладошками, успев, однако, придержать юбку, чтобы та не задралась. Едва заметно пошатнувшись, Лэри уносит болтающую ногами Спицу прочь от крыльца, и вскоре оба они пропадают из поля зрения за углом.       — Что я говорил! — вновь комментирует Генофонд, но уже тише, и как ни в чем ни бывало продолжает веселиться.       Когда звуки музыки приглушаются, уступая место прохладному шороху ночного леса и тихому звону цикад, Лэри ставит продолжающую тихо возмущаться и хохотать жену на землю, но тут же берет ее за руку и тащит дальше, к следующему углу.       — Эй, куда ты? — весело спрашивает Спица, упираясь, однако, без энтузиазма, чисто формально. — А как же танцы?       — Пойдем, — отрывисто и несколько невнятно отзывается Лэри. — На машине покатаемся.       — На какой машине?! — смеется Спица, — ты пьян!       — Нет, — совершенно невозмутимо и не слишком убедительно возражает Лэри, — я трезвый.       — Ага! Как же, трезвый! Да я сама видела, как ты две бутылки выпил!       Все это время Лэри продолжает тащить Спицу за руку, оставляя позади нынешнее их ветхое деревянное жилище, быстро, широким шагом пересекает большую холмистую поляну, служившую им земельным участком, и целенаправленно устремляется к тому месту, где припаркован транспорт, которым нынче располагает община. Старенький микроавтобус, на котором ребята некогда покинули Дом, стоит покосившись и подпирает дерево, он выглядит еще более ржавым и ветхим, чем в те далекие времена, со стороны двери к нему приделан навес, в котором скопилась вода от недавнего дождя. Чуть в стороне стыдливо примостился полуразвалившийся сарай для инструментов, а между деревьев натянуты веревки для сушки белья. Перед автобусом стоят две старенькие, но крепкие легковушки. Спица никогда не спрашивала, как ребятам удалось раздобыть их. Она не уверена, что хочет знать ответ.       Лэри прислоняет Спицу к старому «Форду» и, не тратя время на разговоры и паузы, целует. И Спица отвечает ему, они целуются жадно, пьяно, разгоряченно, ее руки на его шее, его — скользят по ее плечам, сжимаются на талии… Не разнимая поцелуя, Лэри протягивает руку и открывает заднюю дверь машины. Он еще раз целует Спицу, а потом обхватывает ее за талию и, прижимая к себе, оттаскивает чуть в сторону. Спица ахает и тихонько смеется. Соприкасаясь с ней лбами, Лэри широко улыбается и закусывает губу. Он подталкивает ее обратно вперед и кладет на заднее сидение автомобиля, по пути чуть не стукнув головой о дверной проем.       — Ай! Аккуратно! — Спица смеется и падает на сидение, не успев даже до конца залезть в машину. — Лэри… Погоди… — она придерживает трусы, которые муж пытается стянуть с нее. — Лэри, закрой дверь…       Пару секунд слышна только возня и сдавленное мычание.       — Лэри… Лэри, я серьезно. Закрой дверь.       — Да… да, сейчас, — он целует ее ноги, ее бедра, ее живот…       — Лэри! — Спица вырывается, извиваясь, пытается сесть и прикрывается коленками. Опьяненный страстью, он как будто не замечает…       — Лэри, чтоб тебя, да закрой ты уже эту чертову дверь!       Лэри тут же приходит в себя и удивленно моргает, косо улыбаясь. В редких порывах гнева его жена имеет какую-то особую притягательность! Особенно, когда начинает использовать ругательства, она, эта культурная девочка. Сразу как-то хочешь сделать все, что она требует, пока не стало хуже и пока у тебя еще есть такая возможность!       — Ладно, — с улыбкой протягивает Лэри, примирительно выставив вперед ладони. — Ладно. — он садится на сидение и громко хлопает дверью «Форда». — Видишь, я закрыл. Закрыл…       Спица поправляет платье и смотрит на него с косой улыбкой: «то-то же». Голубой свет луны просвечивает сквозь падающую на лицо прядь ее светлых волос. В свете ночи она кажется особенно красивой. Глаза Лэри восхищенно блестят из-под лохматой черной челки. За два года он возмужал и прыщи у него почти до конца прошли. Но волосы остались такими же неопрятными, вечно немытыми и спутанными. И Спица любит это! Любит каждую из непослушных черных прядей, каждую из черточек лица, каждую крапинку в глазах, каждое из пятен на рубашке!.. Она любит его до конца, целиком, неистово и страстно!       Она смотрит на него пристально и хитро улыбается.       — Дурак ты, — нежно шепчет она.       Лэри усмехается и растягивается в широкой косой улыбке, подавшись вперед.       — Сама ты, — шепчет он в ответ прямо ей в губы, а потом они больше уже не разговаривают…       Супруги давно заприметили машины как более или менее приемлемое место для уединения. В общине с этим дела обстояли тяжко. Ночевали они на полутороспальном матрасе, отгороженным подвешенной к потолку простыней, который им выделили в общей комнате для сна. О том, чтобы заниматься там сексом не заикался даже Лэри. Наиболее непривередливые пары общины уходили в лес. Но на такой экстрим Спица была не способна даже спустя два года жизни в полевых условиях!       Так что они привыкли делать это на заднем сидении автомобиля, и в этом, по правде сказать, была даже своеобразная романтика! Вот и сейчас, извиваясь в тесном салоне, они помогали друг другу стягивать одежду, не столько из-за страстных порывов, сколько потому, что раздеться самостоятельно в такой тесноте на самом деле представлялось затруднительным! Наконец на Спице остался только металлический жетон на тяжелой цепи — самый первый подарок Лэри, который она носит до сих пор, каждый день, не снимая, словно крестик. Большой, массивный и тяжелый крест ее блаженной любви! Холодный металл обжигает кожу, цепь картинно лежит между маленьких белых грудей, тяжело вздымающихся.       Они уже не дети. Но еще далеко не взрослые мужчина и женщина. Они юны и с каждым днем приближаются к своему расцвету. Они хотят жить, хотят пить и танцевать, они хотят любить и чувствовать! И они любят и чувствуют каждой клеточкой своих молодых и сильных тел! Они извиваются и вплетаются друг в друга! Они трахаются! Они любят!       Завтра они вернутся к своей обычной жизни. Вернутся к невзгодам и лишениям. К попыткам выжить в этом чужом, враждебном для них мире. Вернутся к вскапыванию грядок, заботе о курах и дойке коз, к стирке в тазах, к залатыванию снова протекающей крыши и починке прогнившего пола, к подсчету каждой копейки и отчаянным попыткам продать пару вязанных жилетов. Вернутся к разгрузке вагонов, мойке полов, стрижке газонов и уборке мусора. Когда они только-только начинали осваиваться, Черный как-то собрал всех парней и сказал: «наша задача сделать все, чтобы девушки не встали на трассу. Мы костьми ляжем, но убережем их от этого!». Наверное, именно в этот момент Лэри и начал понимать, что к чему. Во что они действительно вляпались. И с тех пор они действительно делают все, что в их силах. И Лэри счастлив делать это для Спицы! Счастлив делать все, чтобы ей и другим девушкам общины жилось если не хорошо, то хотя бы сносно.       Но все это вернется к ним лишь завтра! А сейчас они пьяны, горячи и счастливы, сейчас они забывают обо всем. Что остается им, потерянным чужакам из другого мира, кроме как стискивать в кулаке черные всклокоченные волосы и впиваться ногтями в спину?.. Что остается им, кроме как проводить рукой по белым бедрам и сжимать ягодицы?.. Кроме как целовать худой живот и выпирающие ребра, проводить языком по холодной, покрытой мурашками коже, по твердым соскам и шраму у левой груди, оставшемуся от перенесенной в детстве операции… Что остается им, кроме как тяжело и шумно дышать, вздымаясь всем телом, запрокидывать голову и открывать рот в беззвучном крике? Что остается им, кроме как впиваться в губы друг друга, осыпать поцелуями лицо и шею, сплетаться, соединяться, прячась от всех бед и растворяясь друг в друге, двигаясь все быстрее и мечтая остановить течение времени в этот самый миг?..       Сначала Спица только тихонько стонет, стараясь сдерживаться, а потом забывает обо всем и кричит! Громко, страстно, самозабвенно кричит! Их никто не услышит, все там, вдали от припаркованных машин, смеются, пьют и танцуют, врубив на полную громкость бессмертные хиты. Прячутся от этой холодной реальности друг за другом, в этот самый миг понимая, что все невзгоды — пыль. Что они будут жить вечно!       Они уже не дети. Они трахаются на заднем сидении автомобиля. В тесном и душном салоне машины звенит и клокочет их любовь. В объятиях друг друга зацветает их юность.