Someone shot our innocence

— Спасибо за помощь, Спортсмен, — произнёс чуть взмокший от жары и работы Лось, перехватывая у Спорта последние энциклопедии и ставя их на верхнюю полку. — Прошу прощения, что оторвал от игры. — Никаких проблем, — ответил Спортсмен, всеми силами контролируя лицевые мышцы. Все они предатели: рот хотел изогнуться, щёки напрячься, а брови уехать вниз. Спортсмен привык сдерживать раздражение — с этим у него была большая практика, сдерживать же широкий счастливый оскал ему приходилось как раз нечасто. И все эти случаи были связаны с Лосем. Например, когда он приходил к ним в Хламовник, со спокойной улыбкой интересуясь делами каждого, или же как в этот раз, если Лосю требовалась чья-то силовая помощь, а старших придурков поблизости не было. Так и сейчас: Лось долго смотрел на их волейбольный матч с Певчими, прежде чем обратиться за помощью — лично к Спортсмену. И Спортсмен пошёл, чувствуя колющие спину завистливые взгляды своей и чужой стаи. — Как вам наш матч? — с напускным равнодушием спросил он, придерживая чуть шатавшуюся стремянку, пока с неё медленно спускался Лось. — Здорово, вы все такие молодцы, — ответил Лось. Спустившись и сложив её, он повернул голову к Спортсмену и, улыбаясь одними глазами, продолжил: — Но ты был сегодня на высоте. Особенно тот твой последний удар — там у мяча доводки почти не было, а ты так уверенно крикнул: «Мне!», попросив пас, и так мощно забил. Ты очень сильный и надёжный, Спортсмен, твоим товарищам повезло. У Спортсмена перехватило дыхание, возникло чувство, будто кто-то невидимый обхватил тёплыми ладонями лицо. И счастье обрушилось на него тысячелитровым водопадом. Даже во время самых важных драк он не радовался, что старше и сильнее ровесников, и на десятую долю так, как радовался этому сейчас. — Спасибо, — глухо ответил Спорт, разглядывая свои потрёпанные кроссовки, хотя больше всего хотел смотреть Лосю в глаза — в безмолвное подтверждение того, что не всё в его жизни херня, в окно, с той стороны которого на него смотрит безвозмездная любовь, настоящая, а не та хуйня, о которой говорят на уроках литературы. И стыдно. Спорт думал, что стыдно так обожать кого-то, когда ему ещё было десять, но теперь ему тринадцать, и этот стыд вышел за пределы всех возможных границ. Страшно, просто пиздец. — Я сам отнесу стремянку, — ворвался в его невесёлые мысли голос Лося. — Можешь возвращаться. Спортсмен кивнул, сделал шаг, другой… Остановился. Глубокий вдох и: — Вы завтра тоже будете играть? Вместе со старшими и другими воспитателями? Ура, он не запнулся… — О нет, — хмыкнул в ответ Лось. — Я уже не в том возрасте для волейбола. Спортсмен обернулся, сражённый внезапной мыслью: — Вы не играете, потому что вас не берут в команду? Из-за возраста?! Лось рассмеялся, запрокинув голову, и возрастные лучики в уголках глаз углубились и удлинились, мешки под глазами набрякли… До Спортсмена вдруг дошло, что Лось старый, что в его волосах пробивается седина, что ему уже за пятьдесят — конец жизни по меркам тринадцатилетнего Спортсмена… — Нет-нет, всё нормально, я сам отказываюсь от участия, — произнёс Лось, мягко и широко улыбаясь. — Через пару месяцев старшими станем мы, — сказал Спортсмен. — Обещайте, что на следующий год, когда будет волейбольный сезон, вы хоть один раз сыграете с нами. Только чур в моей команде. Лось прищурился: — Думаю, что отказываться от такого предложения немного нечестно, учитывая, как часто ты мне помогал. — Нет, не так часто. Да и вы не обязаны… — Почему ты отступаешь, я ведь согласился, — рассмеялся Лось. — Хорошо, сыграем в следующем году. — Обещаете? — по-детски переспросил Спортсмен. — Обещаю. Можем поклясться на мизинцах, если не веришь. — Э-это вовсе не обязательно, я вам верю, — выпалил Спортсмен и выскочил из библиотеки, подгоняемый раздавшимся в спину ласковым смехом Лося. Хорошо, что никто не видел, как он облажался, каким выглядел зависимым слабаком рядом с Лосем. Он был вожаком стаи, уже был на год старше большинства — тринадцать ему, двенадцать остальным — никто не должен был видеть и знать, как много для него значила похвала и глупое, жалко вытребованное обещание. Только от стыда, обрушенного на Спорта изгвазданным в дерьме самолюбием было не избежать. Считанные месяцы, старшие уйдут — или сдохнут в своём мочилове, насрать — и править будут они. Ничего. Наверняка вместе с новыми мальками подвезут и новичков, их-то он не отпустит, больше не позволит половине своей стаи испариться. И уж Волк с этим самозваным светочем Дома тогда утрутся, гниды. Обретя стабильное равновесие, Спорт пошёл обратно. Будущее казалось простым. И было таким. Пока эти считанные месяцы до выпуска не прошли. Едва не споткнувшись о лежавшего в луже чужой крови чёртового Кузнечика, едва не поскользнувшись, увидев загаженные темнеющей кровью стены, увидев бурое пятно на потолке — даже тогда будущее казалось простым и очевидным, как те месяцы назад рядом с Лосем. Да, кретины-старшие, да, это было, блядь, ожидаемо, как и то, что его разлучат с большей частью стаи и запрут на пару с Родинкой в какой-то кладовке на последнюю ночь перед выпуском старших. Их, судя по всему, и нашли последними. Было мерзко, хотелось блевать, сбежать в Наружность от этого гниющего запаха — но Спорт был в порядке. До самого ужина — очень позднего, потому что обедали они через полчаса, как их нашли и вытащили — в пять вечера. Старик на пару с Щепкой и Ральфом зашли в столовую к концу ужина. Выжившие старшие выпустились в Наружность или были забраны полицией на разборки ещё утром, когда они были заперты. Все гомонили, творился пиздец, приструнить который было некому. Лося не было. Для Спорта и остальных было очевидно, почему — он наверняка помогал с документами, уборкой крови, понятно, что ему не до своих питомцев сегодня. Они, не желая причинять любимому воспитателю неудобств, сами в полном составе выехали на ужин — хотя на приличное поведение их не хватило. Ведь столько вещей требовали обсуждения — в тот момент, когда Спорт начал переругиваться с Волком, сидевшим через пару столов, к ним зашли Старик вместе с Ральфом и Щепкой. — Прошу внимания. У меня для вас печальные новости, — начал Старик. Гомон приглушился, пусть и не стих, да и не уважал никто директора-Старика настолько, как… Старик рассказал, и по столовой волной прокатился момент молчания, тишины и всеобщего единения. Осознания непоправимости, жестокой глупости. Осознания того, что идиоты-старшие отняли у них Лося, который, конечно, не мог не попытаться остановить их драку… Момент, когда всё изменилось, момент, разделивший жизнь Спорта на «до» и «после». Этот момент прошёл слишком быстро. Все вокруг начали визжать, рыдать, материться, пока Спорт продолжал молча пялиться в пустое пространство перед собой, не понимая, как принять произошедшее. Ведь Лось же, Лось принял его предложение сыграть в следующем году в волейбол, в его команде. Ведь он же должен был сопровождать их во время поездки в горы через несколько недель, уговаривать их выбраться из зелёного, отражающего в себе гигантские деревья леса озера, а когда вечерело, раздавать спреи от комаров на ночь, улыбаться одними глазами, делать объявления, которые слушают, затаив дыхание… Лось должен быть. Лося не могло не быть! Он нужен! Кто? Кто это сделал? Кто уничтожил жалкие крохи его чистоты, кто застрелил его невинность? Спортсмен, как в тумане, перебирал всех старших. Ловкого длинного Лавра, способного уложить на лопатки любого, даже превосходящего по силе соперника. Горбатого, но мощного Хромого, вспыльчивого и бешеного в драках. Черепа, что всегда дрался до последнего, а в пылу драки не обращавшего внимание ни на что. Даже Мавра, бесконечно больного и неходячего, но мстительного и мелочного, обладавшего нечеловеческой меткостью — остро заточенные ножи, которые он метал в дверь, всаживались почти по рукоятку… В сопровождении зарёванной и что-то тихо обсуждавшей стаи — он даже не делал вид, что слушал их — Спортсмен вернулся в спальню. Ночью он не мог заснуть, перебирая всех, кто мог бы убить Лося, всякий раз думая, что ошибся, и представляя заново кого-то другого. К середине ночи, когда кандидатур больше не осталось, Спортсмена мучила пульсирующая боль в башке. Из-под изнанки век на него смотрели все старшие, все, кто в его воображении убил Лося. И получается, что как будто они все сделали это. Все. И кровь. Те огромные лужи крови на Перекрёстке, темнеющие пятна, кисло-горький запах мочи, блевотины и чего-то ещё — невольно позавидуешь грохнувшемуся без сознания Кузнечику — могла ли та кровь принадлежать Лосю?.. Спортсмен одним рывком вскочил с кровати и, не пытаясь казаться тише, вышел из спальни, как есть, в шортах и футболке, надев только кроссовки на манер тапок, примяв задники. В коридорах несло хлоркой, горло забивалось горячим влажным воздухом. Проходя мимо двери в Чумную, из-под щели которой пробивался свет, до Спортсмена донеслись чужие бормотания: — …Меня возмущает ваше неверие… гадание на трещинах в куриных костях — лучший способ… Давайте, кидаем каждый свою кость в огонь. Спорт сделал шаг в сторону от спальни, второй, третий… и согнулся пополам от выворачивавших наизнанку рвотных спазмов. Из глаз брызнули всю ночь сдерживаемые слёзы. Отдышавшись, Спортсмен обошёл лужу своей блевотины и поспешил дальше, надеясь, что его не услышали. Тяжелая голова слабо пульсировала в такт шагам, в ней на медленном огне варилась чёрная, застилавшая глаза злоба. Как эти суки могли продолжать играть в эти игры? Гадания, амулеты, пресловутые суеверия — всё, во что играли старшие ублюдки, которые за своим «магическим» и «сказочным» стилем жизни скрывали животный страх перед Наружностью. И во что играл раньше он сам. Спорт остановился, поражённый желанием вернуться в спальню и сжечь нахрен все добытые им порножурналы с сисястыми бабами — на его взгляд почти старухами. Они не были нужны ему вообще — воображение справлялось с ролью возбудителя гораздо лучше. Дело в том, что он стащил их у старших; это были трофеи. Трофеи. От старших. Слёзы от горького стыда снова брызнули из глаз. Он был одним из них — одним из этих идиотов, что подражали старшим. Хотелось бухнуться на колени и просить прощения у Лося, просить прощения за свой идиотизм. Быть таким же?.. От этой мысли хотелось блевануть ещё раз. Спорт ускорил шаг, добрался до когда-то кровавого, но сейчас выдраенного Перекрёстка — и повернул к лестнице. Прыжками через ступени со второго этажа на третий и — на чердак. Запах хлорки с привкусом рвоты жгли горло. Хоть бы немного чего-то другого. Даже если это другое — пыль и затхлость, а не свежий воздух Наружности, той, что породила Лося, той, которой до смерти боялись старшие. Приоткрывая дверь чердака, Спорт испугался этого чувства, внезапно схватившего его за шею. Нового и страшного. Того, что обречёт его на одиночество до самого выпуска. Ненависти к Дому. — Тоже не спится? — раздался приглушённый голос; спустя пару мгновений Спортсмен узнал в нём Волка. — Как видишь, — коротко ответил он, закрыв за собой дверь. Крохотное окно под крышей служило так себе источником света даже днём — про ночь и говорить не стоит, — да и у Волка, судя по всему, не было фонаря. Всё это Спорт механически отмечал, слабо удивляясь отсутствию у себя тревоги. Свои прошлые заёбы по поддержанию имиджа «пиздецки крутого парня» теперь вызывали смех. Сейчас ему было бы насрать, даже увидь Волк его опухшие от слёз моргалища и возможные следы рвоты на кроссовках. Почему, блядь, почему в один миг изменилось не просто всё вокруг, а даже он сам?! Спортсмен чувствовал себя грёбаным незнакомцем, к которому ещё долго предстоит присматриваться, изучать и проверять на прочность. Просто пиздец. Было бы лучше остаться прежним — тупым идиотом. — Тебя это тоже бесит? — хриплый голос Волка пронзил тишину, поднялся вверх, разбиваясь почти эхом где-то в чердачных балках. — Что именно? — Осознание, что ты хочешь, чтобы всё было как прежде и ты стал прежним собой. Но понимаешь, что этого не будет — и совершенно зря. Потому что ничего не поменяется, и мы станем, как они. — Говори за себя, — вырвалось у Спортсмена. — А что? Ты не хочешь власти? — хмыкнул Волк. — Ничего не изменится и все станут как они не потому, что кто-то хочет или не хочет власти. Хотеть её — естественно. Ничего не изменится не из-за этого, а потому что они боятся Наружности — вот почему. Спортсмен чувствовал в молчании Волка удивление и страх. Как будто Спорт заговорил с ним о человеческих жертвоприношениях, а не выходе из Дома. — И ты один из них, — подытожил он. — Нет! Нет, это не так, — воскликнул Волк. — Тебе лучше заткнуться, если не хочешь, чтобы нас засекли. Молчание стало очень говорящим, напряжённым и злым. Спортсмен вдруг подумал, что Волку сейчас, возможно, было тяжелее, чем ему. Лось был одним для всех. Всеобщим родителем, единственным, кому искренне не насрать, кого обожаешь и о чьей похвале втайне грезишь. И относились к нему так даже самые независимые. Едва Лось лет пять назад с положительной стороны отметил эрудированность Кролика, тот буквально зарылся в энциклопедиях. А когда Лось три года назад отметил художественный талант недавно прибывшего в Дом Родинки, тот сошёл с ума, изрисовав все тетради: и свои, и чужие. И это только те случаи, о которых Спорт был в курсе. Сколько таких, внешне не значимых, но сражающих наповал слов было сказано Лосём? Наверняка что-то в своё время перепало и Волку. А тот, мало того, что, как и все, потерял сегодня Лося, так ещё и Кузнечик — его лучший друг — рухнул без сознания и, судя по слухам, просыпаться пока не собирался. Спортсмена это утешало. Находясь в дерьме по шею, приятно знать, что кто-то тебе неприятный тоже в нём, но уже по уши. По-ублюдски? А он никогда и не был хорошим… — Как будто ты не боишься Наружности, — раздался голос Волка — уже более тихий. — Уже — не боюсь. — Не верю. — Ну и не верь, — ответил Спортсмен, передёрнув плечами — как будто ему не насрать, во что там верил или не верил Волк. Он правда не боялся её. Если приносишь пользу, то всегда станешь нужен Наружности, так что Спортсмен теперь понимал — и даже принимал страх большинства других. Им и стоило бояться — как будто Наружность примет таких калек. Она сильная, она жестокая, она безграничная — и она даёт ему шанс. Говорит с ним, взывает к нему, шепчет о том, что он может стать в ней своим. Что сможет приносить пользу обществу, что она поможет найти то место, где пригодятся его сила и надёжность — те качества, что похвалил в нём Лось. Спорт, охваченный странным мрачным возбуждением и воодушевлением, вскочил и направился туда, где, как он помнил, находилось чердачное окно. Нашарив поблизости ящик, он подвинул его к стене, взобрался на него. — Ты чего? — раздался позади хриплый голос Волка. Особых усилий на открытие прилагать не пришлось — очевидно, что окном периодически пользовались. Скрип, лёгкий хлопок. И ветер, тёплой ладонью огладивший Спортсмена по щеке и волосам, прежде чем ворваться в чердак. Словно Наружность. Словно Лось. Спортсмен спустился, сел на этот ящик и закрыл глаза, прижимаясь к приятно холодившей стене затылком и спиной. Будто на шаг ближе к внешнему миру. — Эй, — произнёс Волк. — Расскажи. — М-м? — Про Наружность. Почему ты её не боишься? Что в ней?.. Волк запнулся. Он знал, что хотел сказать — да и вообще обладал даром складно выражать свои мысли, — но намеренно не договорил. Испугался своих мыслей? Чего-то ещё? Или… да, скорее всего, просто решил, что они никогда не были друзьями, чтобы внезапно друг с другом откровенничать. Но Спортсмену захотелось ему рассказать. Не просто рассказать, чтобы выразить свои мысли, — а именно Волку. Он хитёр и умеет шевелить мозгами, а ещё жизнелюбив и любознателен. Если в этом Сером Склепе кто и может что-то понять про Наружность, так это Волк. Может, в конце концов он и не будет один? Отогнав от себя ненужные, зря травящие сердце надежды, Спортсмен оставил только возможность. Только один шанс для Волка. И, вздохнув, начал говорить.