Неизвестность без печали

      Они с самого детства были сиротами. Оба. Его семью уничтожил какой-то поехавший психопат, оставив в живых лишь двоих братьев, которые в этот день отсутствовали. Ее мать умерла сразу после ее рождения, а отец завял на глазах, и, не сумев смириться с потерей, наконец, воссоединился с любимой женой, когда дочери и года не было. Возможно, это и послужило причиной их любви друг к другу. Они искренне видели утешение в глазах своей половинки, они могли рассказывать о своих страхах и мучающих по ночам кошмарах, не боясь, что об этом узнают остальные. Они знали все самые глубинные тайны и настоящие чувства друг друга.       «Они — идеальная пара.»       Так о них думали все вокруг. Но это оказалось временным.       — Я уезжаю, проводишь меня?       — Конечно! Заедете с братом за мной? А то до вокзала далековато.       — Заедем. Я позвоню тебе.       Она ждала. Правда ждала. Вплоть до того, как до отправления поезда оставалось полчаса, а потом не выдержала и набрала его номер. Внутри все горело от страха и волнения. Что-то произошло?       — Да? — холодный и чуть раздраженный голос. Как всегда, он опять чем-то недоволен, но она привыкла к этому, а потому облегченно вздохнула — он в порядке.       — Ну как? Мне собираться? — весело и беззаботно раздались слова, отражаясь от стен пустой квартиры. Послышался знакомый и родной фырк.       — А, прости, мы уже на вокзале. Не стоит никуда идти, уже скоро отправление. Оставайся дома, не думаю, что тебе стоит тут появляться. Ложись спать, уже поздно.       — Да, конечно. Удачной дороги!       Еще один фырк, а потом гудки.       Бип…       Она наскоро оделась в первое, что попалось под руку.       Биип…       Выскочила на улицу, схватив с тумбочки приготовленные для такси на обратную дорогу деньги и пачку сигарет.       Бииип…       Побежала, перепрыгивая лужи и мастерски выявляя самый короткий путь.       Биииип…       Гудки эхом отдавались в голове, больно разрезая сердце. С каждым метром бежать становилось все труднее, но она даже не думала об этом, практически выплевывая легкие, которые нещадно жгло и саднило.       Она успеет.       Она обязана успеть!       Эта мысль заряжала энергией, заставляя нестись быстрее, практически наперегонки с ветром.       Однако, его слова, произнесенные так презрительно и грубо, впились коготочками в мозг, кожу, каждую клеточку тела, снова и снова хватая тонкими ледяными ручонками за лодыжки и замедляя. Она никогда не была спортсменкой, а потому уже к трети дороги начала задыхаться и сгибаться пополам от боли, но не остановилась, лишь перейдя на быстрый шаг, параллельно поджигая сигарету и вытирая рукавом слезы.       Поворот.       Еще поворот.       Недалеко послышался звук приближающегося поезда. Осталось около десяти минут. Она скосила взгляд в сторону, пытаясь высмотреть среди деревьев несущийся локомотив, но темнота тщательно скрывала его от слезящихся и горящих болью глаз. Она любит его. Все это знают. Она это знает. Он это знает. Но все равно так поступил, растоптав ее сердце и любовь в пыль. Он презирает ее. И, похоже, всегда презирал. Ему нужна была поддержка, ему был нужен дружеский совет, ему нужна была любовь. Но не ее. Точно не ее, и она это поняла. Уже давно, еще тогда, когда увидела его влюбленный взгляд. Направленный не на нее.       Точно… не на нее…       Она щелчком отправила докуренную сигарету на обочину, доставая следующую.       Они помогают отвлечься от этой паршивой мысли о том, что она не нужна.       Когда она прибежала на вокзал, перрон был пуст. Кондукторы все еще ходили вдоль вагонов, проверяя колеса и сцепления, но людей не было.       Ни его брата, ни его самого.       Пустота…       Противное слово. Темнота поглощает ее, когда она видит его в окне. Видит с другой девушкой. Той, на кого были направлены влюбленные взоры все это время. Темнота и пустота поглощают ее, и парочка тусклых фонарей не в силах спасти ее от этих двух неразлучных подруг.

***

      Она была самой красивой и умной с начальной школы. Все парни бегали за ней, убиваясь и преклоняясь. Поначалу он совершенно не понимал, к чему весь этот спектакль, но постепенно стал ловить себя на мысли, что считает ее идеальной. Идеальной во всем. В учебе, в спорте, во внешности. Она такая странная, но оттого притягательная и… прекрасная. Да, именно прекрасная. Со временем и она стала смотреть на него иначе. Он умен и довольно приятен внешне. Нет, не Аполлон — абсолютно обыкновенные волосы, глаза, фигура, одежда, повадки, но именно этой простотой он и привлек ее. Он отличается. Он незаметен, но в любой толпе взгляд невольно приковывается к нему; он не показывает своего ума и, в принципе, говорит мало, но за каждой его фразой стоит иной смысл. И постепенно они сблизились. Такие разные, но, все же, такие одинаковые. Они испытывают влечение друг к другу. Нет, не в физическом плане, а в более возвышенной, не подвластной простому среднестатистическому уму форме.       Она сама сказала, что будет любить его вечно, но он не дурак. Далеко не дурак. Он видел, в кого она действительно влюблена, но молчал, даря себе обманчивую надежду. Нет, он умен. Очень умен, а потому не раз замечал, что это просто влюбленность. Не любовь. Влюбленность. Мимолетная, эфемерная, непрочная, неприятная, раздражающая, мешающая дышать свободно и такая проблемная влюбленность. Но он не мог с собой ничего поделать, и его тянуло к ней.       Она сама сказала, что уезжает, и предложила проводить ее. Сказала, что позвонит, когда начнет собираться в дорогу. Но в последний момент передумала, сказав без тени волнения или стыда, что уже садится в поезд. Он сдавленно выругался. Выругался, но побежал к ней.       Он не понимал, зачем это делает. Он ей не нужен. Она для него лишь краткое увлечение, которое пройдет, рассеется сероватой дымкой, забывшись. Дымкой, похожей на сигаретную, выдыхаемую им в попытке унять дрожь и слабость в ногах, заставляя бежать дальше.       Бежать.       Бежать!       Бежать, стараясь обогнать собственную тень в попытке догнать, схватить это призрачное подобие счастья заледеневшими руками.       И он догнал. Догнал его, но, увидев ее в окне поезда, почувствовал, как внутри все сжимается, а потом разлетается вдребезги. Нет, он не удивлен. Он ожидал увидеть ее с ним. С тем, кого она любила. Любила искренне и от всего сердца. Он умен. Чертовски умен, а потому лишь глубоко вздохнет и утонет в этой ужасной, высасывающей душу пустоте и темноте.       Воистину ужасающая смесь.

***

      Парень присел на лавочку у входа в здание вокзала и, поджегши очередную сигарету, уже пятую за вечер, засунул замерзшие руки в карманы куртки, все также не сводя глаз с Сакуры и Саске, которые что-то любовно мурлыкали друг другу и изредка обменивались поцелуями. Тут, с края сверкнуло что-то золотое, и, обернувшись, он увидел девушку, которая смотрела в том же направлении, что и он мгновение назад. Она неверяще разглядывала эту парочку, начиная мелко трястись (то ли от холода, то ли от осознания), и Шикамару явно видел, как в ее голубых глазах рушится вся надежда и любовь, а мир рассыпается на куски.       Наруто дрожащей рукой полезла в карман нежно-розового пальто, доставая сигарету и пытаясь ее поджечь, но окоченевшие пальцы совершенно не слушались, а слезы, готовые вот-вот сорваться вниз, мешали видеть.       — Но они счастливы, — послышался со стороны печальный и полностью убитый голос, и кончик сигареты в зубах девушки осветил дрожащий и неприлично яркий огонек поднесенной зажигалки.       Девушка подняла взгляд на стоящего рядом высокого парня, который с грустной улыбкой и неясной теплотой в глазах смотрел прямо на нее. В его темных радужках тускло играли отблески огонька, и от этого казалось, что его карие глаза неживые, стеклянные, совершенно бездвижные, но мягкие нотки сочувствия словно согревали каждую частичку тела. В горле встал ком, и всегда приветливая и солнечная блондинка лишь слабо кивнула, уже не в силах сдержать слез, а Шикамару в ответ крепко ее обнял.       — Да…       Она узнала его: именно он очень долго был рядом с Сакурой, а он узнал ее: это она стала родственной душой Саске. Они оба любят, любят искренне и безнадежно, но они оба чувствуют, как спадают все цепи их болезненной любви, давая впервые вздохнуть полной грудью.       Краем глаза оба замечают, как парочка в поезде, заметив их, закатила глаза, рывком закрывая шторки, и поцеловалась, не отдавая себе отчета, что все равно их видно. Но они есть друг у друга, им плевать на разбитые сердца тех, кто их любит (или, возможно, любил), и им абсолютно все равно. Собственно, как и тем двоим на перроне. Им тоже все равно. Все равно на целующуюся пару — они больше для них никто, на пустоту вокруг — ведь ее больше нет, на холод — потому что крепкое объятие действует исцеляюще, на разбитые сердца — присутствие второго полностью залечивает каждую ранку, каждую ссадину, окутывая странным теплом все внутри.       Они никогда не чувствовали этой теплоты. Ни при взглядах, ни при касаниях, ни при поцелуях со своими якобы любимыми. Никогда. Абсолютно. И это пугало. Неизвестность, знаете ли, всегда пугает. Ты никогда не знаешь, что принесет следующий шаг — боль, обиду, разочарование, а, может, эту обжигающую теплоту и странное щекочущее чувство в груди.       Выяснить невозможно.       Поэтому неизвестность пугает и завораживает.       Ну, а что случится между этими двоими, которые проводили уехавшее навсегда прошлое дружным легким и облегченным смехом, тоже своего рода неизвестность?       И, если так, что она принесет?