Кровь как вино

В комнате было сумрачно. Сквозь шторы пробивалась яркая и тонкая полоска света — она касалась лица человека, стоявшего без движения у письменного стола. Итачи затворил дверь и сделал несколько неспешных шагов вперёд, не подходя слишком близко. Ему не хотелось первому начинать разговор, поэтому он молчал, ожидая, что скажет Мадара. В конце концов, старший сам его вызвал. В двух словах лидер описал новое задание, оно оказалось простым. Потом, как это часто бывало, его сухой рассказ о насущных делах свернул в прошлое. И как наяву в полумраке возникали поверженные города, подчинившиеся кланы, пожары, крики, смерть… Со стороны могло показаться, что Мадара просто пересказывает события, больше не чувствуя их вкуса. Но Итачи достаточно знал этого человека, чтобы не обмануться спокойным тоном. Мадара всё ещё жил там и любил возвращаться обратно, где в горячечном жаре сражались за пьедестал. Кровавые реки заливали травы долин, реки вина лились на пиршествах.  — Кровь как вино, — вполголоса проговорил Итачи. Услышав, Мадара замолк и повернул голову в его сторону. Свет прошёлся веером по лицу и встрёпанным волосам.  — Секс как мясо, — сказал он, показывая в усмешке зубы. — Подаются вместе.  — Не хочу знать об этом, — подвёл черту Итачи и повернулся к двери, чтобы прервать ненужный и неважный разговор.  — Но ты уже знаешь, — рука осторожно и в то же время настойчиво легла на плечо. — Кровь у тебя в крови. На лице у Итачи не отразилось ничего. Он просто стоял и ждал, когда Мадара выговорится, когда закончится этот длинный день, когда…  — Тебе кажется, что ты разучился испытывать ненужные чувства. Кроме одного, — Мадара по-братски приобнял его, превращая монолог в пародию на разговор по душам, — Но это невозможно. Невозможно обмануть природу и наследие клана, которое живёт в тебе. Неожиданно вместо двери перед ними развернулось зеркало в тусклой раме. Спиной Итачи почувствовал, как Мадара прижался ближе. В отражении он видел, что чужая рука заскользила по груди вниз.  — Зачем ты это сделал? — без любопытства и опаски спросил младший.  — Не в моих интересах делать тебе плохо.  — Да. Я ведь тебе ещё пригожусь, — смутная, слегка ироничная интонация сквозила в голосе. Мадара криво улыбнулся вместо потомка.  — Тебе казалось, его нет. Он давно тебе противен. Огонь, из-за которого наш клан прозвали проклятым, который поит шаринган, — ладонь проникла в штаны, — ничто и никто тебя не привлекает, не вызывает желания. Но это… иллюзия. Вместе с его глухой усмешкой зеркало полыхнуло пламенем. Послышались крики людей, треск горящего дерева и отчаянный звон оружия. Итачи захотелось отвернуться, но он стоял как заворожённый. На висках выступил пот. Прошло много лет, руки окрасились кровью по локоть, оружие бесстрастно пронзало плоть противника, но картины из детства, перевернувшие жизнь, всё также оставались ярки. Он видел войну глазами четырёхлетнего, и то странное пугающее чувство терзало голову, растекаясь по телу, скручивая. Кровь и огонь, вороны, его вороны, каркают по ту сторону за стеклом, сбивчиво хлопая крыльями, щёлкая клювами. Обхватив пальцами мягкий член, Мадара настойчиво двигал рукой, обхаживал. Итачи не препятствовал, он был полностью поглощён ощущениями прошлого. Но вскоре старания старшего стали приносить свои плоды. Где-то на краю сознания Итачи почувствовал полунезнакомую сладкую дрожь, которая своей земной, физической природой возвращала мысли из оцепенения прошлого к реальности. Тёмное и сладкое неожиданно устремились друг к другу, смешиваясь в кровавом зареве, которое продолжало трепетать и плавиться, даже если закрыть глаза и не видеть бой. Больно, больно, терпко, страшно — в груди огненный комок, кровь быстрее потекла по жилам. Тело обмякло, подалось вперёд, и Итачи в смутном бессилии откинул голову, Мадара коснулся губами его взмокшей кожи. Но тут младший выпрямился и резко распахнул глаза — в них ярко горел шаринган. Сил хватило, чтобы высвободить руку и ударить назад блеснувшим в ладони лезвием. Мадара не захотел и не смог отклониться, но удар ослабел, оставив на щеке рану. Итачи опять окунулся в ощущения: тяжело дышит, безвольно склонившись, хрипит и стонет, борется с невозможным чувством и только сам распаляет себя. Он больше не пытался вырваться, но старший на всякий случай придерживал его за горло. Он уже близок: содрогается в волне накрывающего оргазма и склоняется всё ниже, душа себя чужой рукой. Мадара в последний раз резко двинул кулаком и стал смотреть, как Итачи, широко распахнув глаза, изливается ему в ладонь. Тёмный расфокусированный взгляд без шарингана глядит, не видя, в потухшее зеркало — потерявшийся от произошедшего или нехватки воздуха. Старшего больше нет рядом, и Итачи медленно опустился коленями в пол — упавшая на глаза чёлка еле заметно колыхалась, выравнивалось дыхание. Ещё секунда — и он снова на ногах, повернулся, уже собрался, но не до конца. Мадара глядел на его живое слегка порозовевшее лицо, приоткрытый рот, прилипшие к щекам пряди волос, глаза, выхватывавшие то один, то другой предмет, словно не узнавая их — гладил взглядом черты, как если бы касался пальцами. Он забирал это выражение и состояние себе, как причитавшееся. Мадара отошёл к столу и взял с него платок, чтобы вытереть руку. В скупо пробивающемся свете шиноби казался бледным и утомлённым, морщины проступили чётче. Кровь всё ещё текла из раны, пропитывая пятнами чёрную одежду, но это не занимало его. Когда Учиха снова посмотрел в сторону двери, лицо Итачи уже было прежним.  — Спроси. На мгновение Итачи отвёл глаза и промолчал.  — Спроси, что ты хотел спросить ещё давно, у своего отца. Когда увидел огонь, первый бой клана, незнакомый азарт и страсть, прочитал, что написано в храме на стенах, услышал о заговоре…  — …Почему?  — …несмотря на то, что в глубине, внутри, ты всегда знал ответ. Губы двигались медленно и чётко, роняя слова.  — Это наша партия. Итачи привычно ожидал довольной ухмылки, но Мадара остался серьёзным. Он отвернулся от стола и встал напротив, скрестив руки на груди. Двое смотрели друг на друга протяжным и глубоким взглядом без проблеска.  — Из неё нельзя выйти. Только выбрать: страдать или наслаждаться ею.