Размытые границы

— И сколько времени ты так?       Дазай ставит чашку на стол и бросает взгляд на настенные часы, заведомо зная, что в них, как всегда, не вставлены новые батарейки. За окном ливень, но его не волнует погрязшая в лужах улица — он смотрит на отражение Ранпо-сана, наполненное серостью и тревогой. Дазай, словно навязчивый пёс, подкрадывается сзади и сверлит взглядом стекло. — Эдогава? — Ранпо-сан не любит, когда к нему так обращаются, но Дазаю всё равно.       Он напрягается и делает паузу, выжидая, скажет ли тот что-нибудь ещё, но Дазай молчит и смотрит на окропленное холодным светом луны окно. Порой в его глазах рождается такой же блеск, и почему-то только Ранпо-сан знает, насколько тот опасен. — Я тебя слышу, — он не скрывает раздражения и отводит руку назад, чтобы отпихнуть Дазая. — Не стой так близко, с толку сбиваешь. — Неужели? А я думал, твоей дедукции всё равно на мою способность… Или нет? — он улыбается и делает шаг назад. — Один ноль в мою пользу. Теперь, может, ответишь на вопрос?       Обычно Ранпо-сан отвечает на всё, что спрашивают, пока это не касается личной жизни. Когда случается «кризис веселья», а сладкое в сейфе заканчивается, Ранпо-сан выгорает, становясь замкнутым и задумчивым, ему чрезвычайно трудно справиться с хаосом в голове, меняющим его настроение со скоростью света и звука, помноженных друг на друга. А всё потому, что иногда он разгадывает такие вещи, которые никому и никогда ни за какую цену не хотелось бы знать. — Родители, — Ранпо-сан прикрывает глаза, оставаясь в полной уязвимости перед тьмой и Дазаем. — Мои родители мертвы. Они нарушили закон. Но этот закон не правительственный.       Стрелка часов, издав характерный звук, приходит в движение. Дазай косится на них, сочувствуя дохлым батарейкам и раздумывая, не предложить ли тем совершить суицид в мусоропроводе (естественно, вместе с ним самим, иначе зачем бы вообще нужны были такие мысли). Силуэт Ранпо-сана выглядит скукоженным, одиноким и жалким, прямо как высохшая батарейка, не способная активировать механизм. Дазай помнит два позорных случая, когда тот не сумел воспользоваться способностью, будучи в плену у эмоций, но бережно хранит их в секрете (на «чёрный день», так сказать). Хорошо, что сейчас Ранпо-сан может побыть в тени, не думая о последствиях и репутации. — По-твоему, это дело рук мафии? — Дазай сладко потягивается и отходит к столу, чтобы, по-королевски оттопырив мизинчик, с невыразимым пафосом отпить кофе из чашечки; ему нравится играть в жизни так, будто он не живой человек, а кукла из голливудского кинофильма, но Ранпо-сан и не против. Он, может быть, даже очень за, — Если и так, то что ты сделаешь? Мстить Мори — себе дороже. — Не мафия это, Дазай, а кое-кто похлеще, — он открывает глаза, с азартом глядя на расплывчатое пятно в стекле — отражение Осаму, важно восседающего в кресле. Ранпо-сан и без подробных деталей знает, что тот любит примерять маски, но это не мешает им быть чуть более искренними друг с другом, чем с остальными, — Неужели я так сильно похож на того, кто хочет мстить? — Ну, как сказать… За украденную из сейфа шоколадку ты бы отомстил по полной и со вкусом, — Дазай отклоняется на спинку кресла и смотрит Эдогаве в затылок, слегка улыбаясь.       Ранпо-сан пускает смешок. Ему за мафиози не угнаться, как и Дазаю не угнаться за скоростью его мыслей. Ранпо-сан не может забыть смерть родителей или выкинуть из головы убийства, совершённые преступниками до того, как он до них добрался, но, пока его дедукция нужна миру, он будет не одинок. — Мы, конечно, не заменим родителей, но даже отсутствие кровного родства и привязанности не помешает нам о тебе заботиться, Ранпо-сан, — уверенный тон Дазая снова противоречит его вечному желанию сдохнуть по причине бессмысленности жизни (а иногда и без таковой, что недвусмысленно намекает на признак, характеризующий его мышление). — В конце концов, ты всегда можешь прийти ко мне или Фукузаве. Только, в отличие от Фукузавы, я к тебе в няньки не нанимался. Но мне нравится копаться в твоих чувствах, потому что ты ими почти не делишься. Это цепляет. — Ну и парадокс, конечно, — Ранпо-сан, хмыкнув, отворачивается от окна. — Шёл бы ты спать, Дазай, а то недосып порождает депрессию, которая приводит к весьма печальным последствиям.       Дазай смеётся, со звоном припечатывая фарфоровой чашкой об стол. Такие слова от Ранпо-сана не вдруг услышишь. — Ах, так вот почему я так сильно хочу убить себя! Ты абсолютно прав, Ранпо-сан, ничто, кроме вечного сна, не спасёт человека от одиночества. Знаешь, будь ты девушкой, я бы даже, может, предложил тебе совершить двойной суицид, но, видимо, не судьба, — Дазай вскакивает с кресла и стремительно влетает в личное пространство Ранпо-сана, принимаясь ворошить его волосы. — Тогда до встречи на том све… ой, то есть, часу! На утреннем часу, конечно же. Я, как настоящий безответственный родитель, буду ждать тебя за чашечкой кофе, чтобы узнать, принёс ты шоколадку или нет.       Дазай машет рукой и, спрятав её в карман, скрывается за дверью. Ранпо-сан любит находиться с ним. Тот слишком сильно напоминает ему отца. — Я ненавижу делиться, — шепчет Ранпо-сан, глядя в пустую чашку, — но ради тебя готов сделать исключение.       Тревога в его глазах наконец рассеивается. Капли дождя всё реже и реже ударяют в стекло. Часы исправно тикают, таращась огромным циферблатом в стену напротив. Ранпо-сан уходит, оставив чашку на попечение одиночеству.