Цзян Чэн не умел так: наплевав на личное пространство, раскидать конспекты и книги по всем горизонтальным поверхностям, удобно устроиться среди созданного им же хаоса и отдаться целиком и полностью подготовке к предстоящим зачетам. Не умел закидывать ноги на обложенный черновиками стол, временами без причины скидывая их носками просто так, ради забавы. Тем более не позволил бы себе такую вольность, как использование соседской кровати в качестве смотровой башни для поиска в собственной работе изъянов. Но именно это себе и позволял его сосед.
С инженерами весело, говорили они. С архитекторами не соскучишься, вторили они же, и ведь были абсолютно правы! Все, что умели выходцы с инженерного факультета — это воскресать перед дедлайнами, пахать, как ломовые лошади, а после сдачи всех модулей отдыхать так, словно в последний день своей жизни. Особо впечатлительные гуманитарии, коим посчастливилось однажды побывать на инженерном празднике жизни, возвратились лишь через пару дней, с ужасом рассказывая о количестве выпитого ими алкоголя, импровизированном караоке в три часа ночи в парке, когда тусовщики всем стадом отправились штурмовать алкогольные магазины.
Дальнейший рассказ у каждого из участников этого парада мракобесия не стыкуется с реальным положением дел, ведь изрядно нахлебавшись градусной водицы, каждый начинал видеть только то, что хотел сам. Некто рассказывал, что попал на оргию, с пометкой «гей-», кто-то упрямо настаивал, что всю их отару под предводительством некого Вэй Усяня погрузили в полицейские машины за хулиганство, но веселье продолжилось и в изоляторе временного содержания, пока изрядно измотавшиеся полисмены не выпустили весь зверинец на вольные хлеба, взяв с них обещание не волновать людей в столь позднее время.
По универу даже ходил слушок, что шумная компания, «отсидевшая» положенный срок за решеткой, заявилась на порог к общежитию факультета естественников и вызвали супостатов биться, однако тот слух недолго гулял, так как и биологи, и геологи, и экологи разом заявили, что после инженерской сходки у ворот их обиталища, они дружно вынесли тем закуски и еще высокоградусного пойла, и продолжили уже с новыми побратимами отмечать седьмой день лета.
Если не это настоящая студенческая жизнь, то что?
Цзян Чэну нравилось слушать, как развлекаются другие, однако наотрез отказавшись принимать в этом участие, он отсрочил приход настоящей студенческой жизни в его серые будни. Годом ранее он от сокурсника, близко знакомого с тем инженерным чудищем по имени Вэй Усянь, наслушался многого. Парнишка был отвязным малым хотя бы потому, что его имя было на слуху у всех. Каждый хотя бы раз слышал о нем, и даже Цзян Чэн, чей профиль подготовки никоим образом не был связан с физико-математическими науками, не раз слышал от преподавателей на семинарах о том, как на первом курсе очарование всей архитектурной кафедры устраивал дискуссии с преподавателями по тому или иному вопросу.
Любой из его окружения тогда полагал, что слишком выделяющийся засранец не закроет ни один предмет и вылетит из университета раньше, чем закончится учебный год. Старшекурсники с инженерного факультета, наслышанные о проказах первака, даже делали ставки на предмет, который станет решающим для отчисления. Наверное, тогда Вэй Усянь прославился еще больше, ведь он не просто закрыл сессию, но и сделал это раньше положенного срока, да еще и на высшие баллы! Все ставки тогда собрал Не Хуайсан, а отвоеванное у старших товарищей он разделил с Вэй Ином, который и устроил тогда празднование седьмого дня лета.
Но по мере того, как возрастала цифра, знаменующая номер курса, росла и нагрузка. Впрочем, даже сейчас Вэй Усянь не выглядел, как человек с архитектурного.
То был уже третий курс, когда общежитие юридического факультета закрыли на внеплановый ремонт, а всех его обитателей расселили по корпусам университета, в которых были свободные места. Цзян Ваньинь даже представить не мог, что пресловутый Вэй Усянь станет его соседом. Более того, он тогда впервые за два года учебы увидел того, о ком слагали легенды, и, если быть совсем честным, Цзян Чэн был слегка разочарован хотя бы тем, что тот, чьё очарование брало штурмом любые крепости, выглядел, мягко говоря, бесновато.
С утра, когда случилось великое переселение народов юриспруденции, Вэй Ин третью ночь к ряду готовил проект малоэтажного частного дома для субарктического и арктического поясов. Лишь одному научруку было известно, чем же его так прогневал этот любимчик декана, однако с того дня Вэй Ин спал от силы восемь часов и не видел света белого. Оттого-то волосы его торчали в разные стороны, под глазами цвели синяки, а руки то и дело искали кружку с кофе, который, кстати, давно закончился.
Не сразу заметив гостя, парень ползал по собственной работе, выверяя детской линейкой с принтом angry birds каждый миллиметр стен и перекрытий собственного дома. Ваньинь тогда молча сел на собственный чемодан у входа, с интересом наблюдая, как мальчик с архитектурного на четвереньках скользит по огромным листам пятой точкой вперед, пока не врезается ею же в ножку стола, поднимается и снова ударяется, но уже спиной о столешницу. Приглушенный «ой» приводит в чувства Ваньиня, что со стороны выглядел, быть может, еще глупее, чем его новый сосед. Ибо как оправдать то, что он десять минут к ряду любовался молодым человеком, ползающим перед ним на коленях? Кажется, это замешательство заметил и сам Усянь, растянувший губы в полуулыбке, он выгнул бровь, будто засек парня за чем-то непристойным.
— Понравилось? — Вэй Ин смотрит пытливо, ожидая оценки своей работы. Цзян Чэн же недоумевает, что ему могло бы понравится в том, как малознакомый парень перед ним ползал по комнате, задрав пятую точку вверху, но только после уверенно брошенного «нет», Ваньинь понимает, что вопрос был задан по поводу проекта, но никак не оценки хореографии «вперед задом». Архитектор перед ним, кажется, недоволен ответом и хотел бы уже открыть рот, чтобы доказать, почему его работа достаточно хороша, чтобы могла понравиться дилетанту вроде него, но новоиспеченный сосед его опережает.
— Дом хороший, вроде кажется большим и удобным. И подача хороша. — как можно отстраненнее исправляется Цзян Чэн, но Вэй Ин еще сильнее сбитый с толку, вдруг протяжно и нарочито громко вздыхает:
— А не понравилось-то что?
Ваньинь, кажется, схватил мини-инфаркт, потому что вопрос был очень неудобным и звучал слишком резко для поиска времени, которое позволило бы придумать более весомую отмазку и не выглядеть глупо при этом. Не так он себе представлял знакомство со звездой университета, однако лучшее, что можно сделать в этой ситуации — это дать возможность Вэй Ину додумать все самому, а затем опровергнуть или подтвердить его точку зрения.
И, конечно, Вэй Ин следует правилам игры, заставляя натянутые нервы Цзян Чэна с глухим скрежетом расслабиться.
— У меня нет времени на уборку. Научрук зверствует, требует поскорее сдать проект, чтобы закрыть модуль. И тебя я ждал чуточку позже. Мне осталось натянуть работу на подрамник. Подождешь немного?
Еще до знакомства с гением архитектурной кафедры, Цзян Чэн даже не думал, чего стоило Вэй Ину быть лучшим на своем потоке. Раньше Ваньинь терпеть не мог этих одаренных и успешных детишек, которым все давалось играючи, но при взгляде на это дарование, было ясно, что сессии он закрывает с колоссальными усилиями, а не с красивыми глазами и широкой улыбкой поверх зачетки.
С их первого совместного дня соседства, Вэй Ин не раз проводил время над проектами, захламляя черновиками все, на что они могли в теории лечь. Однажды Цзян Чэну посчастливилось проснуться в этом ворохе бумаг, впоследствии небрежно сброшенных на отпрыска инженерно-строительных наук. Однако, несмотря на излишнюю неряшливость и создаваемый Усянем шум, молодой человек оказался достаточно сносным для совместного проживания годик-другой. Более того, ранее прожитая Цзян Чэном пара лет не шла ни в какое сравнение с неделей, прожитой бок о бок с будущим архитектором. Не было ни дня, когда он не втянул бы своего соседа в неприятность или в случай, который он когда-то в будущем будет вспоминать с улыбкой.
Один из таких случаев произошел уже через неделю их сожительства. В теплом свитере и длинных шерстяных носках, натянутых поверх спортивных штанов, что служили ему не то пижамой, не то парадным обмундированием для выхода в свет по праздникам, Вэй Ин сидел на столе. Использование стола в столь нестандартных целях было для молодого господина Цзян меньшей проблемой, чем совершенно неудобная поза соседа, что грозила затеканием одной из ног, на которую давил её же обладатель всем своим весом. Второй же нижней конечности приходилось куда легче, ведь Вэй Усянь просто на просто свесил её со стола, на бедре которой покачивался от малейшего движения изрядно потрепанный жизнью и хозяином ноутбук.
Цзян Чэн лишь вскользь окинул взглядом это ходячее недоразумение, от одного вида которого становилось жарко. Дело было вовсе не в его сногсшибательном очаровании, а в жарком солнечном дне, духоте помещения после свежести незамкнутого пространства и в убедительном косплее на шерстяную капусту.
— Просто прелесть. Может тебе еще одеяло подать? — иронично подметил парень, обращая все внимание архитектора на себя. Тот вполне обоснованно уставился на него удивленным взглядом и лишь тогда Цзян Чэн понял, что ляпнул что-то, о чем скоро пожалеет.
В помещении был еще кто-то — удивительно, что сам он не заметил, что стула под столом Вэй Ина не оказалось, а у входа стояла пара пушистых тапок, доселе невиданных Ваньином. То нечто, что было скрыто за углом, зашуршало чем-то и второй хозяин данной комнате немного напрягся.
То могла быть девушка, которую привел сюда Вэй Ин, и если она вдруг окажется не одета, Цзян Ваньинь просто сгорит со стыда, но с другой стороны о подобном стоило предупреждать заранее. Усянь же сразу заметил настороженность соседа и лишь он один знал, какие мысли скользнули у него в голове, раз он не отворачивая головы от Цзян Чэна искривил лицо в удивленном ужасе и тихо, но слышимо каждому в этой комнате говорит:
— Муж пришел. Прячься в шкаф или прыгай в окно, пока я его держу.
Сидящий за углом, кажется, перестал дышать совершенно, а напряжение в помещении достигла уровня высококонцентрированного. Пока Цзян Чэн переваривал сказанное Вэй Ином, крепко зацепившись за новый статус мужа, «любовник», кажется, вознамерился испустить дух или уже находился без сознания.
— Вэй Усянь… — как можно тише, но оттого и более угрожающе прозвучал голос Цзян Чэна, помыслившего сделать шаг навстречу столу, нагруженного черновыми эскизами и весом их автора, как последний вполне ожидаемо решает продолжить шутку, становящуюся уже не такой смешной. Вэй Ин решительный мальчик и не ограничится полумерой — то было незыблемой истиной.
Ноутбук, некогда упирающийся ребром в ногу, вдруг оказывается закрытым и откинутым на
мягкую кровать и лишь чудом не рикошетит от матраса, чтобы впоследствии упасть на пол и разбиться. Сам Вэй Ин спускает лежащую на столе ногу на пол и поздно осознает, что её совершенно не чувствует, лишь белый шум, медленно ползущий вверх по ноге и усиливающийся с каждой секундой все сильнее. Цзян Чэн видел словно в замедленной съемке, как в перспективе опорная нога не становится таковой и подгибается под весом молодого человека, но, к счастью, сделанный им самим ранее шаг вперед, дает возможность поймать за локоть неуклюжее, а вместе с тем безрассудное создание, которое мертвым грузом виснет на нем.
Казалось бы, шутки кончились, нужно попытаться встать и сделать хоть что-то, чтобы это не выглядело максимально неловко, но Вэй Ин, кажется, вошел во вкус. Он вцепляется руками в руки Ваньиня, сжимает пальцами рубашку на них и смотрит так проникновенно и испуганно, что сам Цзян Чэн окончательно теряется.
— Нет, не трогай его. Я люблю его. И всегда любил. — Градус маразма повышался, и откровенно огорошенный господин Цзян на мгновение даже поверил во все здесь происходящее. — Если ты убьешь его, я тебе это никогда не прощу. Я убью себя следом за ним. Ты меня не остановишь.
То была самая дикая ситуация, в которую когда-либо за двадцать лет своей жизни попадал Ваньинь. Возможно, будь он знаком с Вэй Усянем чуть больше, чем неделю, он бы не поддался на эту глупую провокацию и возможно бы и носом не повел, однако в отпрыске инженерно-строительных наук явно умирал актер. Весьма убедительный и талантливый, кстати.
Цзян Чэна сложно было убедить, но тех считанных секунд ступора хватило, чтобы Вэй Ин разразился победным хохотом, смутив этим как «мужа», так и того, кто буквально вжался в спинку кресла и был готов выйти в окно.
— Вэй Усянь! — раздраженно бросил Ваньинь, вырвался из ослабленных смехом объятий соседа-приколиста, однако то не произвело никакого впечатления на главного героя этой драматичной мизансцены, лишь сильнее распалило его веселье, пускай даже он не смог устоять на ногах и рухнул на ковролин.
— Да-да, это я! — не унимался развалившийся на полу и задыхающийся от смеха парень. У Цзян Чэна было лишь два желания, противоречащие друг другу. Задушить подушкой, безусловно, было бы правильнее, однако внутренний юрист кричал, что содеянное Вэй Ином не будет соответствовать его наказанию. С другой стороны валяющийся на полу дурак позорил тем не только себя, но и самого Цзян Ваньина, который испытал испанский стыд уже три раза к ряду, и по хорошему нужно было поднять его, чтобы хотя бы в глазах юноши, с изумлением наблюдавшим за ними, хоть как-то реабилитироваться.
Впрочем, Вэй Ину это не нужно, ему нравится дурачиться и порой кажется, что он полностью состоит из озорства и бесстыдства.
— Ты бы видел выражение своего лица, А-Чэн… — с интригой растягивает слова тот и, кажется, Цзян Чэн знает, что он этим хочет сказать ему. Лукавый взгляд и самодовольная ухмылка раздражают до оцепенения, и он готов поклясться, что прибей он его здесь, судья оправдает его поступок сразу, как только выяснятся обстоятельства этого убийства, однако чужое нахальство вмиг сменяется растерянностью граничащей со стыдом, делая ситуацию еще более нелепой. Причины такой резкой смены настроения Цзян Чэн не понимал совершенно, пока не заметил, что в порыве гнева, затуманившего его сознание, придавил бедного архитектора ногой к полу, словно котёнка.
Совершенно нелепое выражение лица Вэй Ина, однако, было не самым странным обстоятельством. Куда сильнее сбивало с толку то, что Ваньинь поймал на себе два красноречивых взгляда: и если первый был наполнен недоумевающим ужасом, то во втором на дне зрачков маячило нечто совсем неестественное. Он, разумеется, тут же убирает ногу с чужой груди, однако ловит во взгляде серых глаз что-то сродни досаде.
Впрочем, вероятно, ему это просто показалось.
— Уймись, иначе спать сегодня будешь в коридоре.
Вэй Ин осторожно переглядывается со своим гостем, который не понимает, реальная ли то угроза или обычная попытка осадить лежащего на полу бесстыдника, однако политика невмешательства гостем во внутренние дела обитателей этой комнаты дает возможность избежать ненужных разговоров впоследствии.
Так уж повелось, что инженерный факультет был прославленным местом, ведь там обитали удивительные люди с удивительной способностью собираться в коллективный разум или, как любил называть это явление Вэй Усянь, в Юнити или Вольтрона. Цзян Чэну порой казалось, что парнишка явно с приветом, раз бросается подобными отсылками, пока ему самому не пришло осознание, что он даже не смотрел эти мультфильмы, чтобы знать и понимать то, что имел в виду его гиковатый соседушка.
Стоило Вэй Ину дать клич о предстоящей возможности отдохнуть душой и телом, как к дверям его общежития стекались родственные ему симбионты по типу «мы спонсируем, ты развлекаешь». Где-то в глубине души Цзян Чэн даже искренне восхищался, когда из окна комнаты наблюдал, как элементарная единица предстоящей сходки клуба по интересам превращается в возбужденную толпу, готовую перевернуть горы ради бутылочки горячительного. Нечто волнительное витало в воздухе до тех пор, пока на его плечо приятной тяжестью не легла голова лучшего в мире соседа по версии студенческого блога.
— Пойдешь со мной? — звучит как призыв к ядерной войне, и Ваньинь поворачивает голову, чтобы воочию узреть обладателя соблазнительного голоса. Да, звучание у Вэй Ина и правда соблазнительное, однако здесь и сейчас это явление было скорее призывом к действию, нежели несло в себе сексуальный подтекст.
— Напиться и опозориться я могу и в комнате.
— Может напиться ты можешь и здесь, а опозориться можно только на публике, которой здесь, увы, нет.
— Я об этом пожалею.
Но Цзян Чэн не жалеет, что впустил в свою голову бредовые мысли, что позволил хотя бы сегодня побыть в этот день тем, кем никогда не был. Восемь пьяных людей слонялись по шумным эстакадам, едва освещенным улицам, смеялись и пели невпопад песни, пока обновленный только в этот вечер Ваньинь любовался красотами ночного города и делил одну бутылку на двоих с тем, кто под градусом казался еще прекраснее.
Он помнил вечер и ночь в малейших подробностях. Помнил, как двое придурков возвращались в общежитие отдельно от всех, как висли друг на друге, искренне смеялись над совершенно глупыми шутками и как пытались согреть руки друг об друга.
Вэй Ин старался забраться ему под свитер, но сам отказывался терпеть, когда две холодные руки ложились на его ключицы. Цзян Чэн ловил его за запястья, позволяя покрасневшим от прохлады пальцам, проникать под ткань рукавов.
— У тебя хорошее кровообращение, — констатирует Усянь, крепко сжимая пальцами предплечья, просунув руки глубже в чужие рукава.
— С твоих уст это звучит мерзко.
Они возвращаются в комнату далеко за полночь, не успевая до закрытия общежития и Ваньинь даже не жалеет, что позволил Усяню ранее спуститься к набережной, чтобы в темноте под тусклым светом двух телефонных фонариков отыскать одну-единственную ракушку.
Тем вечером у него под ребрами плескалось море, с берега которого Вэй Ин умыкнул себе нечто не столь важное, но определенно ценное.
Словно два придурка, они стучались в окна первого этажа, упрашивая заспанных студентов пустить их через свое окно, а достигнув желаемого, бросились вверх по лестнице от администратора, вышедшего на шум. Они ворвались в комнату, с глухим стуком захлопнули её и, раздеваясь на ходу, прыгнули по своим кроватям, словно дети, чтобы не быть застуканными после озорства.
Утро они встретили на одной кровати, но под разными одеялами, и Ваньинь старался больше не вспоминать о веселье, неположенном ему по возрасту. Вэй Усянь принял правила его игры, когда его столкнули с чужой кровати.
Вообще-то, Цзян Ваньинь был серьезным молодым человеком и понятия не имел, как его угораздило стать эмоционально зависимым от такого, как Вэй Ин. Он справедливо звался проблемой тех, с кем имел более близкое знакомство, чем периодические алкогольные встречи, однако то обезоруживающее обаяние и жизнь, буквально закипающая под кожей, прямо-таки восхищали и сводили с ума. Осознание этого пришло уже очень скоро и, нельзя сказать, что Цзян Чэн был действительно рад этому, но зависимость от такого открытого человека, как его сосед, не несла в себе никакого негатива в перспективе. Разумеется, кроме потенциальной влюбленности.
Тогда Вэй Усянь уехал домой на недельку, оставив Цзян Чэна наедине с собой и совершенно неестественной тишиной внутри этих стен. Он слишком привык к нескончаемой энергии того, кто после того театрального случая звал его мужем, даже когда встречал его в стенах университета, даже если встреча не располагала к вольности в разговоре. Именно так будущий научрук Цзян Чэна стал невольным свидетелем выяснения их отношений на последней паре, когда архитектор изъявил желание изучить юридическое право трудовых эмигрантов.
На самом же деле, Вэй Ин оставил ключи от комнаты в столе, но взять запасные у администратора общежития показалось ему слишком простым решением, а вот отсидеть две пары вместе с юристами, откровенно достать всех здесь присутствующих неудобными вопросами по докладам и закончить чужие пары разговорами обо всем сразу и одновременно ни о чем с лектором, казалось ему очень даже неплохой идеей.
Каждый день той злосчастной недели был похож на день сурка: в тишине он просыпался, ел и собирался на пары, в тишину и возвращался после учебы, чтобы вечер провести так, как проводил предыдущие студенческие годы. Больше его не прельщало одиночество вечерами, безмолвное пробуждение утром и тишина длиною в дни. Кажется, теперь он хотел совершенно противоположного, сопутствующего тому, кого не было в этом душном городе уже неделю, и понимание этого давило на мозг сильнее, чем атмосферное давление.
Он искренне был рад, когда вернувшись после учебы, наткнулся на созданный Вэй Ином шум. На своем месте снова стоял ноутбук с облупленными на корпусе наклейками, из которого звучало нечто, что слушали сейчас все молодые люди их возраста, когда как в треке негармонично прыгая от речетатива к тоскливым вокальным мелизмам в припеве, велось повествование о неразделенной любви, несмотря на учащенную ритмику всей композиции. Цзян Чэн хуже музыкального вкуса не встречал, но сейчас даже эта песня не казалась раздражающей.
Вэй Ин снова в своих полосатых носках, в длинных шортах, но теплой не по погоде толстовке крутился вокруг собственной кровати, закиданной, видимо, ныне привезенным хламом. Цзян Чэну оставалось лишь удивляться тому, где он все это брал, когда как раньше он раздраженно пояснял, почему нести в дом всякий хлам — не было правильным решением. Теперь же было понятно, что уже весь этот богатый внутренний мир пыльного рюкзака Вэй Ина скоро послужит материалом для макетного проектирования, пускай даже от всего этого добра лопались многочисленные ящики стола и шкафа.
— О, муж вернулся! — выклик звучал радостно, и как обычно Цзян Чэн лишь вымученно вздохнул, стараясь нацепить на лицо выражение полного негодования и усталости от выходок соседа. Сколько бы раз Вэй Усянь так его не называл, ему было тяжело привыкнуть к такому обращению, а игнорировать было и вовсе невозможно.
— Сколько я раз просил тебя не называть меня так? — вопрос риторический, но Вэй Ин принимает вид задумчивой отчужденности, сгибая пальцы, словно считая на них то неисчисляемое количество раз, когда не кривя сердцем звал соседа своим супругом. Ваньинь уже пожалел, что открыл рот.
— Как минимум сто сорок четыре раза, если считать по утренним пожеланиям доброго утра, дневного приятного аппетита и вечернего пожелания сладких снов. А если посчитать в среднем на день, то…
— Уймись уже. На это можно было не отвечать.
— Как же не ответить му~жу? — демонстративно, насколько это возможно, Вэй Ин сгибает последний палец задействованной в пересчете руки, и, кажется, у Цзян Чэна это вызвало приступ мигрени. — Сто сорок пять. Минимум.
Быть может, радость от возвращения невыносимого соседа была чуток поспешной, и его общество было самим Цзян Чэном ужасно переоценено и идеализировано, но лучше чувствовать раздражение, чем тянущую тоску. Он облегченно, но вместе с этим нарочито раздраженно цокает языком и наконец проходит вглубь комнаты, в которой сейчас так приятно было находиться.
Цзян Ваньинь из раза в раз убеждал себя, что Вэй Усянь — неплохой сосед, но именно эта заноза в коронарной артерии стала причиной его неуспеваемости. На столе, как обычно, лежали конспекты лекций и семинаров, стол и прилегающая к нему стена пестрила пометками о том, на чем нужно было сконцентрировать все свое внимание, однако продажное сознание скользило по параллелям и меридианам комнаты, осью которой всегда был Вэй Усянь.
Эта ось вертелась слишком быстро, чтобы Цзян Чэн поспевал за ней, однако вполне отдавал себе отчет в том, что бесцеремонно влюбляется. Он признается в этом слишком легко, но пока признание звучит лишь своему внутреннему «я», в то время как его любовь слышит от него лишь «отвали» и «достал». Вэй Ин не заслуживает такого отношения к себе: он всегда открыт и честен, даже если правда будет подобно скрежету песка на зубах, отдаваться раздражением по нервной системе.
Он в который раз смотрит на него украдкой, словно воришка, пытающийся умыкнуть из-под носа кассира пачку жвачки, и от одной мысли об этом становится дурно. Вэй Ин же будто этого не замечает, лишь периодически переключает свою дрянную музыку на своем старом ноутбуке. Успев выучить с десяток его треков, Цзян Чэн кажется сам себе жалким, но всегда лишь ядовито хмыкает, чтобы не подпустить к себе Усяня ближе, чем на расстояние вытянутой руки.
Равноценного обмена нет, и не будет — Цзян Ваньинь об этом позаботится.
Но закрыться от Вэй Ина, значит бросать вызов стихии — храбро, но совершенно бессмысленно.
Чем дальше бежал от своих чувств Цзян Чэн, тем ближе становился Вэй Ин: то было сродни тщетным попыткам бабочки выпутаться из кружевных паучьих силков, но в этой игре прелестной чешуйчатокрылой был совсем не Вэй Усянь.
И расстояния вытянутой руки хватает для понимания всех его мотивов.
Ваньинь щетинится, подобно дикому зверю, когда Вэй Ин переходит черту. Он ругается, шарахается от того, кто лишь с интересом наблюдает за тем, как неумело скрывает свои чувства Цзян Чэн и впервые в жизни не понимает, для чего была выстроена эта крепость.
Как архитектор, Усянь признавал, что она неплоха: толстые стены, соединенные в монолитную конструкцию, бережно закрывали то, что звалось искренностью и доверием, а их обнажение было сопряжено с большим риском. Но это укрепление было конструктивно не оправдано, ведь Вэй Ин пришел в его жизнь не заниматься затяжной войной.
И сам Вэй Усянь устал от этой недосказанности. У него не было причин влюбляться, но он бросается грудью на амбразуру с таким бешеным энтузиазмом, что дальнейшая жизнь без его вечно серьезного соседа не кажется ему такой заполненной.
А Цзян Чэн на грани помешательства: конспекты бесцеремонно сдвинуты на соседний стол, а на его столе сидит тот, кто знает, какую стену нужно снести, чтобы конструкция не пострадала. Вэй Ин глядит почти устало, потому что утомлен не выплеснутыми наружу чувствами Ваньиня.
Он — море без приливов; пора бы вернуть ему движение.
— А-Чэн, если сверх меры нагромоздить фасад украшениями, то они начнут обваливаться под собственным весом.
Ваньинь смутно понимал, что этим хочет сказать его сожитель, однако интуиция нашептывала, что сказанное им не несет в себе ничего обыденного. Оттого-то, его смущал и злил этот разговор с самого начала.
— И ты мне это решил сказать, когда я готовлюсь к экзамену?
— Угу, они обвалились, — как-то почти игриво пролепетал Вэй Ин, но Цзян Ваньинь все еще не понимал, что о него требовалось, поэтому внимательно наблюдал, ощущая нарастающее чувство неконтролируемой тревоги.
— О, во имя Рена, Ллойла Райта и Фостера! — почти болезненно стонет Вэй Ин и запрокидывает голову назад, будто бы Цзян Чэн обязательно должен был понять его. — А-Чэн, у тебя осыпалась штукатурка.
— Чего?.. — совершенно сбитый с толку лекциями по архитектурному экстерьеру, Ваньинь подскакивает с кресла, на котором доселе сидел, и тут же оказывается пойманным за руки Вэй Ином, слова которого отчего-то смутно упираются в то самое определенно желанное, но вместе с тем и неотвратимо гнетущее.
— Я хочу, чтобы ты натянул меня на подрамник, разложил меня на полу и долго измерял правильность расчетов в перекрытиях, стал
моим архитектором и спроектировал меня, А-Чэн!
Вообще-то, это выглядело глупо, однако так воодушевляюще. Цзян Ваньинь еле слышно хмыкает, но позволяет массивным стенам рассыпаться песком и камнем.
Между ними нет крепостных стен, и больше не будет. Вэй Ин об этом позаботится.
