Одиночество алого бога

Но, ограничив жизнь своей судьбою, Ты сам умрешь, и образ твой — с тобою. Уильям Шекспир. Сонет 4. Перевод С. Я. Маршака.

      — Забавно это, — заметил как-то Кощей, глядя из окна своей комнаты на город. Вторая звезда уходила за горизонт, и чуть резче становились угловатые тени, мир, выбеленный сиянием, снова приобретал строгие очертания и глубину оттенков света и темноты. Что-то чарующее было в этом контрасте. В отдалении рыжими силуэтами рисовались горы, небо над которыми в этот час было удивительно пустым, не носились даже облака пыли, поднятые ветром.              — Забавно? — Тета Сигма встрепенулся, тоже выглядывая в окно. Вдруг он пропустил что-то важное? Но все было как обычно, как каждый день, и юноша со скучающим видом снова погрузился в свой чертёж. Он пытался что-то смастерить уже порядка месяца, чем вызывал абсолютное недоумение большинства друзей. На Галлифрее было множество самых разных учёных и ещё больше тех, кто воплощал в жизнь всё, приходящее в их головы. Но Тета Сигма упорно не хотел покупать — ему, упрямцу, был важен принцип.              — У Повелителей Времени все время и пространство как на ладони, вся Вселенная, а мы…       Кощей поморщился, а потом и вовсе отвернулся от окна и потер ладонью лоб. Совсем ещё юное лицо извратило выражение старческой брезгливости и отвращения. И натянутая улыбка только усилила эту иллюзию.Мальчишка никогда не отличался особой красотой, но в такие моменты смотреть на него было практически невозможно, словно все время вдруг взорвалось миллиардами осколков звёзд и планет в его тёмных безумных глазах. Красный оттенок вспыхивал в зрачках, и Тета Сигма шумно сглатывал слюну и подступающее желание то ли убежать, то ли кинуться в бой.              — Что-то не так? О чем ты? — удивленно спросил он.       Но Кощей продолжал молчать, гневным взглядом прорубая пространство перед собой, и его друг поймал себя на странной абсурдной мысли, что в комнате сейчас с оглушительным хлопком непременно должна возникнуть черная дыра, затягивающая внутрь разбросанные по полу книги и исписанные листы. Повинуясь своему волнению, Тета Сигма невольно прижал к груди дощечку с прикрепленным к ней чертежом и приготовился вскочить и броситься прочь.              Ничего не произошло.              Кощей несколько раз моргнул, потом поджал губы с таким выражением, будто проглотил что-то очень горькое. Казалось, он и сам мысленно осудил себя за этот порыв беспричинного раздражения. Его лицо снова стало похожим на лицо простого юноши, который в жизни не видел ничего страшнее объема домашних заданий и ничего печальнее слезливой сцене в романе.              — Пустяки, — отмахнулся Кощей и нашарил рукой первую попавшуюся книгу. Он открыл ее, все еще ощущая на себе встревоженный взгляд друга, но, прочитав два или три абзаца почти в самой середине, захлопнул и шумно выдохнул. — Не могу. Не могу и все.       — Чего не можешь? — Тета Сигма приподнялся, готовый либо кинуться на помощь, либо за ней — к старшим Повелителям.              Но проблема была в том, что никто из ныне живущих (хотя что такое «ныне», если само понятие времени для всего твоего рода не является преградой или даже загадкой?) не смог бы помочь Кощею. И сам юноша это прекрасно понимал, а потому над наивным состраданием друга всего лишь посмеивался, стараясь не обращать внимания на то, что иногда оно бывает уж слишком кстати.              — Не могу смириться с тем, что величайшие умы цивилизации тратят свое время на то, чтобы воспитывать и обучать малолетних идиотов! Да, жизнь Повелителей Времени длинна, но не бесконечна…в отличие от Вселенной, которую просто необходимо познать сквозь все времена и пространства. Они, — Кощей ткнул пальцем в обложку книги, будто пытаясь проткнуть ее насквозь, — тратят время — высший дар эволюции — абсолютно впустую.              Какое-то время Тета Сигма молча смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами. А потом нахмурился. Его широкое простое лицо вдруг разом преобразилось, будто юноша в момент постарел или, точнее, повзрослел, будто слетал на другие планеты и из какой-нибудь звезды высосал всю ее историю, а потом вернулся, сокрыв от друга свое путешествие.              — Почему ты так говоришь? Ты же говоришь о тех, которые учит и тебя! Только благодаря им ты тоже получил возможность увидеть Вселенную от края до края.              Нет, Тета Сигма оставался ребенком. Возможно, именно это и заставляло Кощея держать его при себе, изучать, улыбаться ему чуть шире, чем прочим… С ним было легко как-то, но в то же время порой невыносимо. Как сейчас. Ему хотелось лишь поддержки или хотя бы безразличного кивка в ответ на пламенную речь, взрыв, раздавшийся под сердцем и прорвавшийся громкими словами. Но Тета Сигма не мог молчать. Он хватал из недр памяти самые безгрешные представления о добре и зле и пытался оперировать ими. Получалось плохо. Кощей злился.              — Ты ведь и себя назвал малолетним идиотом! И меня! И наших родителей, наверно, ведь они не являются первым поколением галлифрейцев. Они тоже когда-то обучались и…       — И остались идиотами, — резко возразил Кощей. От высокого дребезжащего голоса друга у него разболелась голова и, и без того раздраженный, он, наверно, ответил чуть агрессивнее, чем хотел, потому что Тета Сигма стыдливо потупил взгляд и принялся разглаживать безупречный чертеж. — Они сидят на Галлифрее, будто привязанный скот, и покидают планету только в случае крайней необходимости — по долгу службы. И возвращаются они каждый раз довольные, но не путешествием, а тем, что оно кончилось.       — Они любят свой дом, — Тета Сигма поднял взгляд, но выглядел, право, как побитый щенок. Кощей даже усмехнулся. — Они любят оседлость так же, как ты и я любим миг путешествия и чувство неизведанного. Просто… все разные?              Кощей долго молчал. Что-то неуловимое обозначилось в его взгляде. Что-то темное. Он прижал пальцы к виску, будто пытаясь облегчить боль и бесконечный, не знающий начала и конца, стук, ставший почти привычным, но все еще доводящий до отчаяния темными ночами.              — А если…если кто-то начнет убивать всех живых существ просто потому, что полюбит вид крови, звук криков ужаса и страдания, чувство превосходства, тогда ты тоже опустишь руки, решив, что каждый волен выбирать свой путь?       — Свобода одного существа не должна мешать свободе иных! — Тета Сигма ответил достаточно быстро, но Кощей успел заметить испуг в глазах и болезненно дрогнувшие губы.              Спорить с этим милым и добрым юношей было почти забавно. Мир не идеален. Он омыт жестокостью и благословлён на войны, но Тета Сигма все равно везде искал идеалы. И Кощей с трепетом возбуждения и плохо скрытым восхищением грубо тыкал его носом во все несправедливости мира. Во всю его иррациональность. Тот потом завывал, молча думал о чем-то, уставив бессмысленный взор в небо, но…недолго. Через пару часов он снова заливался смехом, носился по коридорам Академии, путаясь в полах мантии и падая с грохотом и визгом.              Ребенок.              — Так значит, ты, если все-таки преуспеешь в учебе и покажешься вышестоящим инстанциям, — тут Кощей едва заметно фыркнул, — достаточно компетентным, в чем я не очень уверен, — он указал рукой на край чертежа, который Тета Сигма все же случайно надорвал, теребя бумагу от волнения, — то ты согласишься работать здесь? Учить детей? Скажем, таких же неблагодарных, как я?       — Не думаю, — честно признался юноша, потирая шею. –Но я бы учил других. Я бы хотел показать мир тем, у кого нет всех наших технологий и возможностей.              Кощей невольно вспомнил какую-то сказку о подобном богам молодом парне, который выучил людей высекать искры и разводить костры, но быстро откинул эту ассоциацию. Уж больно детской она была.              — Или! — Тета Сигма вдруг оживился, широко улыбнулся и как-то неловко подался вперед, наступая коленом на одну из книг. — Я мог бы воспитывать собственных детей. Я мог бы заменить им всех учителей в Академии, а мог бы, если мне не разрешат не отдавать их сюда, подготовить их, чтобы они были самыми гениальными в потоке!              Ещё около минуты Кощей ждал, что Тета Сигма отстранится и зальется своим громким булькающим смехом, обозначая, что все сказанное было лишь глупой шуткой. Но он молчал. И Кощей начинал постепенно ощущать все усиливающийся холод и какое-то неприятное жжение, зуд между ребер.              — Дети? — он подумал, что это слово даже звучит странно и противоестественно. — Ты действительно думаешь об этой обычной унылой семье?       — Брось ты! — усмехнулся Тета Сигма с таким довольным выражением лица, словно наконец-то был рад занять ведущую позицию в этой перепалке. — В твоих устах все звучит слишком грустно. Неужели ты никогда не думал о таком будущем?              А Кощей думал. И даже чаще, чем хотел бы. Только в его фантазиях, пропитанных страхом и разочарованием, все было не так: там было небо (бесконечное пространство космоса, если быть точным), алое зарево от взрыва какой-нибудь маловажной звезды и на палубе ТАРДИС, принявшей вид крошечной яхты с черными парусами, долгие поцелуи и смех, переходящий в стон. И карты всех эпох и мест на свете. И стертые в кровь ноги от долгих путешествий пешком. И сражения спиной к спине. Четыре сердца, бьющиеся в унисон.              — Ты никогда не думал о детях? — продолжал Тета Сигма, не замечая, как мертвенно побледнел его друг, как поджал губу и как болезненно впился пальцами в обложку книги. — Ты же гениален, Кощей. В твоей голове тысячи идей и мыслей, которых не сможет разделить с тобой никто. Этому не обучить в Академиях. Но ты мог бы научить своих детей.       Он робко улыбнулся.       — А мог бы научить тебя.       Тета Сигма решительно помотал головой. Его волосы, отросшие почти по плечи, окончательно растрепались, так что юношу, наверно, от детей, воровато прячущихся по рынкам, отличала только алая мантия с узором и символикой Академии, только и она была уже в пыли.              — Не мог бы. У меня своим голова забита, — Тета Сигма постучал себя по лбу. — Слишком много своих мыслей, чтобы вместить еще и твои.       И пожал плечами. Беспечно так, будто это ничего не значило. Кощей в ответ фыркнул и снова повернулся к окну, словно это могло помочь ему отвлечься от невеселых мыслей.              Знал же, что не стоило начинать этот разговор.              — Нет, Тета, — заговорил он, облизнув губы, и почти физически ощутил, как друг поморщился от этого обращения. — Это все не для меня. И если так уже суждено, то я пронесу все свои тайны сквозь одинокий космос и умру с ними.       Кощей сказал это с болезненной легкостью. Уж слишком давно он сделал этот вывод, слишком давно понял, что не сможет ни с кем разделить своей боли. Так давно, что едкая жалость к самому себе уже превратилась в пустую грусть, сметаемую одной даже искусственной улыбкой.              Юноша вздохнул, посмотрел на свои ладони с ярко выделяющимися прожилками вен и только потом на Тета Сигму. Он ожидал увидеть на его лице все, что угодно: разочарование, осуждение, насмешку, но… ошибся в каждом своем предположении — тот просто вернулся к своему чертежу и что-то бесшумно бормотал под нос, шевеля розовыми губами.              Беспечный ребенок.              В течение пары минут Кощей без всякого смущения рассматривал лицо друга, его руки, скользящие по шершавой бумаге, скрещенные ноги с тонкими белыми лодыжками. И он уже собирался отвернуться и все-таки заняться хоть чем-то полезным, когда Тета Сигма вдруг заговорил, не поднимая взгляда от работы:       — Знаешь, я подумал, что ты можешь попробовать мне что-то рассказать. Я, конечно, не пойму всего, но ты попробуй, ладно? Может, вместе нам вместе удастся довести до конца все твои самые безумные идеи.              Кощей удивленно приподнял бровь, а потом негромко рассмеялся. И закрыл глаза. Он знал, что эта идиллия не продлится вечность, но пока все было хорошо. Он поднялся со скрипнувшей кровати и прошел к столу, принимаясь искать маленький компас среди всех свитков, заметок на крошечных кусочках бумаги и книг. В голове сквозь ритм барабанов звучала простая навязчивая мелодия.